е
примиряющим поцелуем?
     Нет уж, увольте!
     Тут я услышала, как он назвал меня "злой девчонкой" и затем добавил:
     - Другая женщина растаяла бы,  если  бы  в  ее  честь были  спеты такие
стансы.
     Я уверила его,  что я от природы сурова и черства и у него будет полная
возможность в  этом убедиться.  Да и вообще я собираюсь показать ему за этот
месяц целый ряд неприятных черт моего характера. Пусть знает, какой выбор он
сделал, пока еще не все потеряно.
     Не собираюсь ли я успокоиться и поговорить разумно?
     Успокоиться я  могу,  что  же  касается  разумности,  то  я  льщу  себя
надеждой, что говорю разумно.
     Он негодовал, ворчал и чертыхался. "Очень хорошо, - решила я, - злись и
негодуй,  сколько хочешь,  но  я  уверена,  что  в  отношении тебя это самая
правильная линия поведения,  лучше не придумаешь.  Я люблю тебя сильней, чем
могу  сказать,  но  я  не  собираюсь разводить сентименты,  а  своей колючей
трезвостью я  и тебя удержу на краю пропасти.  Я сохраню то расстояние между
тобой и мной, которое необходимо для нашего общего блага".
     Мало-помалу я  довела его до сильного раздражения.  Когда он,  наконец,
рассердившись,  отошел на другой конец комнаты,  я встала и,  сказав: "Желаю
вам доброй ночи,  сэр",  -  как обычно, спокойно и почтительно, выскользнула
через боковую дверь и тихонько улизнула.
     Так  я  держала  себя  с  ним  в  течение  всего  критического  месяца,
остававшегося до свадьбы,  и достигла наилучших результатов.  Правда, мистер
Рочестер был все время сердит и недоволен,  но в общем я видела, что это его
скорее  развлекает и  что  овечья  покорность и  голубиное воркованье больше
поддерживали бы в нем деспотизм,  но меньше импонировали бы его трезвому уму
и здравым чувствам и даже, пожалуй, меньше пришлись бы ему по вкусу.
     В присутствии посторонних я была,  как и раньше, почтительна и скромна:
иная манера держаться была бы неуместна. Лишь во время наших вечерних встреч
я  начинала  дразнить и  раздражать его.  Как  только  часы  били  семь,  он
ежедневно посылал за мной. Но когда я теперь появлялась перед ним, он уже не
встречал меня такими нежными словами,  как "моя любовь",  "моя голубка", - в
лучшем  случае  он  называл  меня  "дерзким  бесенком",   "лукавым  эльфом",
"насмешницей",  "оборотнем" и  все  в  таком роде.  Вместо нежных взглядов я
видела теперь одни гримасы, пожатие руки мне заменял щипок, вместо поцелуя в
щеку меня пребольно дергали за ухо. Ну что ж - это было не так плохо. Сейчас
я  решительно предпочитала эти грубоватые знаки внимания всяким иным,  более
нежным.  Я видела, что миссис Фэйрфакс одобряет меня; ее тревога улеглась; и
я была уверена,  что веду себя правильно.  Но мистер Рочестер клялся,  что я
извожу его бесчеловечно,  и грозился отомстить мне самым свирепым образом за
мое  теперешнее поведение,  уверяя,  что час расплаты уже не  за  горами.  Я
только посмеивалась над  его угрозами.  "Я  знаю теперь,  как держать тебя в
пределах благоразумия,  - думала я, - и не сомневаюсь, что смогу это сделать
и дальше, а если одно средство потеряет силу, мы придумаем другое".
     Однако все это давалось мне не легко; как часто мне хотелось быть с ним
ласковой и  не  дразнить его.  Мой  будущий  муж  становился для  меня  всей
вселенной и  даже больше -  чуть ли  не  надеждой на райское блаженство.  Он
стоял между мной и моей верой, как облако, заслоняющее от человека солнце. В
те дни я не видела бога за его созданием,  ибо из этого создания я сотворила
себе кумир.



Глава XXV

     Месяц жениховства миновал;  истекали его  последние часы.  Предстоявший
день  -  день  венчания  -  наступал  неотвратимо.  Все  приготовления  были
закончены.  Мне,  во  всяком  случае,  нечего было  больше делать.  Все  мои
чемоданы, упакованные, запертые и увязанные, стояли в ряд вдоль стены в моей
комнатке. Завтра в это время они будут далеко по дороге в Лондон, так же как
и я сама,  -  вернее,  не я,  а некая Джен Рочестер, особа, которой я еще не
знаю.  Оставалось только  прикрепить ярлычки с  адресом -  четыре  беленьких
карточки,  они  лежали  в  комоде.  Мистер Рочестер сам  написал на  каждой:
"Миссис Рочестер,  Н-ская гостиница, Лондон". Я так и не решилась прикрепить
их к  чемоданам и никому не поручила это сделать.  Миссис Рочестер!  Но ведь
такой не  существует в  природе.  Она родится только завтра,  во  сколько-то
минут девятого.  Уж лучше я  подожду и сначала уверюсь,  что она родилась на
свет живая,  и только тогда передам ей эти ее вещи.  Достаточно того,  что в
шкафу  против моего  туалетного столика принадлежащий ей  наряд вытеснил мое
черное ловудское платье и соломенную шляпу,  -  ибо я не могла назвать своим
это  венчальное серебристо-жемчужное платье и  воздушную вуаль,  висевшие на
вешалке.  Я  захлопнула шкаф,  чтобы не видеть призрачной одежды,  которая в
этот вечерний час - было около девяти часов - светилась в сумерках, заливших
мою  комнату зловещим,  неестественно белым светом.  "Оставайся одна,  белая
греза,  - сказала я. - Меня лихорадит, я слышу, как воет ветер, я хочу выйти
из дому и почувствовать его дыханье!"
     Меня  лихорадило не  только  от  спешки  приготовлений,  не  только  от
предчувствий,  связанных с  ожидающей меня  великой  переменой и  той  новой
жизнью,  которая начиналась для меня завтра.  Разумеется, обе эти причины не
могли не влиять на мое настроение, тревожное и взволнованное, гнавшее меня в
этот  поздний час  в  недра  темнеющего парка.  Но  была  и  третья причина,
действовавшая гораздо сильнее.
     Меня преследовала странная и жуткая мысль.  Произошло что-то, чего я не
могла понять.  Никто ничего не видел и не слышал,  а было это не далее,  как
нынче ночью.  Мистер Рочестер не ночевал дома и все еще не возвращался;  ему
пришлось уехать по  делу в  одно из  своих имений,  состоявшее из  двух-трех
ферм, за тридцать миль от Торнфильда. Дело это требовало личного присутствия
моего хозяина в связи с его предполагаемым отъездом из Англии.  И вот теперь
я ожидала его. Я жаждала снять с себя бремя мучившей меня загадки и получить
ключ к ней. Но подожди и ты, читатель, пока он не вернется. И когда я открою
ему мою тайну, ты также узнаешь ее.
     Я отправилась в фруктовый сад, ища там защиты от резкого ветра, который
весь день дул с  юга,  хотя и не принес с собой ни капли дождя.  Вместо того
чтобы стихнуть к  вечеру,  он,  казалось,  шумел и  выл еще громче.  Деревья
непрерывно клонились в одну сторону,  они лишь изредка затихали.  Ветер мчал
облака по  всему небу,  громоздя их  друг на  друга;  в  течение всего этого
июльского дня сквозь их пелену ни разу не блеснуло голубое небо.
     С  неизъяснимым наслаждением бежала я  навстречу ветру,  как бы отдавая
свою  тревогу этим  безмерным воздушным потокам,  проносившимся с  воем  над
землей.  Спустившись по лавровой аллее,  я увидела останки каштана. Он стоял
весь  черный и  обуглившийся;  расколовшийся ствол зиял расщепом.  Дерево не
развалилось,  основание ствола и  крепкие корни удерживали его,  хотя  общая
жизнь была нарушена и  движение соков прекратилось.  Сучья по обеим сторонам
уже омертвели,  и буря следующей зимы повалит,  наверное,  одну,  а то и обе
половины на  землю.  Но  сейчас  каштан все  еще  казался единым деревом,  -
развалиной, но целостной развалиной.
     "Вы правы,  держась друг за дружку,  - сказала я, словно эти гигантские
обломки были живыми существами и могли слышать меня. - Я думаю, что, хотя вы
опалены и обуглены, какое-то чувство жизни в вас еще осталось, оно притекает
к вам из ваших крепко переплетенных друг с другом честных и верных корней. У
вас никогда больше не будет зеленых листьев, и птицы не станут вить гнезда и
идиллически распевать свои  песни  на  ваших ветвях.  Время радости и  любви
миновало для вас,  но вы не одиноки;  у каждого есть товарищ,  сочувствующий
ему в  его угасании.  Я  подняла голову,  и  в это мгновение луна показалась
между ветвями дерева.  Ее  туманный диск был багрово-красен;  казалось,  она
бросила мне печальный, растерянный взгляд и снова спряталась в густой пелене
облаков.  В Торнфильде на миг стало тихо, но вдали над лесами и водами ветер
проносился с  диким,  печальным воем;  в  нем  была такая скорбь,  что я  не
выдержала и убежала прочь.
     Возвращаясь обратно садом, я то здесь, то там поднимала упавшие яблоки,
которые  валялись повсюду  между  корней  и  в  траве;  отделив созревшие от
незрелых,  я отнесла их в кладовую.  После этого я отправилась в библиотеку,
чтобы проверить,  горит ли огонь в  камине,  ибо знала,  что в такой угрюмый
вечер,  как  сегодня,  мистеру Рочестеру будет  приятно согреться у  жаркого
камелька,  когда он вернется;  да,  в камине был огонь,  и он разгорался все
ярче.  Я  придвинула кресло  поближе  к  огню,  подкатила  столик,  опустила
занавеси и  приказала внести свечи,  чтобы зажечь их,  как только мой хозяин
приедет.   Закончив  все   приготовления,   я   почувствовала  еще   большее
беспокойство;  мне не  сиделось на  месте,  что-то  гнало меня вон из  дома.
Небольшие кабинетные часы в  библиотеке и старые часы в холле пробили десять
раз.
     "Как поздно!  -  сказала я себе.  -  Побегу к воротам; временами все же
показывается луна,  и дорогу видно далеко. Может быть, он подъезжает, и если
я  побегу  ему  навстречу,  то  буду  избавлена от  нескольких лишних  минут
ожидания".
     Ветер  выл  в  вершинах  деревьев,  стоявших возле  ворот.  Но  дорога,
насколько хватало глаз -  справа и слева, - была тиха и пустынна; если бы не
набегающие  тени  облаков,  оживлявшие ее  в  те  минуты,  когда  из-за  туч
выглядывала луна,  дорога казалась бы  длинной белой лентой,  не  оживленной
никаким движением.
     Невольные слезы  выступили у  меня  на  глазах -  слезы разочарования и
досады.  Мне стало стыдно,  и  я отерла их.  Я все еще медлила.  Теперь луна
совсем скрылась в  свои облачные покои и плотно задернула занавес туч.  Ночь
становилась все темнее, ветер быстро нагонял тучи.
     - Скорей  бы  он  приехал!  Скорей  бы  он  приехал!  -  восклицала  я,
охваченная какими-то  мрачными предчувствиями.  Я  ждала его еще до  чая,  а
теперь  уже  стемнело.   Что  могло  задержать  его?   Уж  не  случилось  ли
чего-нибудь?  Я  снова вспомнила событие прошлой ночи,  и мне представилось,
что  это  было  предвестием какого-то  надвигающегося несчастья.  Слишком уж
высоко я  занеслась в  своих надеждах,  видимо,  им  не суждено сбыться.  За
последнее время я  была так  счастлива!  Может быть,  моя  звезда уже прошла
через свой зенит и  теперь начинает закатываться?  "Нет,  я все-таки не могу
вернуться в дом,  - решила я. - Не могу сидеть у камина, когда он где-то там
скитается в непогоду.  Лучше утомить тело,  чем так надрывать сердце.  Пойду
ему навстречу".
     И я пустилась в путь,  но ушла не далеко: не успела я пройти и четверть
мили,  как  услышала конский  топот.  Какой-то  всадник  приближался быстрым
галопом,  рядом с лошадью бежала собака.  Исчезните,  злые предчувствия! Это
был мистер Рочестер.  Он  ехал верхом на Мезруре,  а  за ним следовал Пилот.
Увидев меня,  ибо луна показалась на  голубом небесном поле и  теперь плыла,
окруженная слабым сиянием,  он  снял  шляпу  и  помахал ею  над  головой.  Я
бросилась к нему бегом.
     - Вот  видишь,  -  воскликнул он,  протягивая мне  руку и  наклоняясь с
седла,  -  ты  не  можешь и  минуты прожить без меня!  Стань на кончик моего
сапога, дай мне обе руки. Ну, влезай!
     Я послушалась. Радость придала мне ловкости, и я вскочила в седло перед
ним.  Он  встретил меня  нежным  поцелуем и  не  скрывал  своего  торжества,
которого я постаралась не заметить. Но вдруг он забеспокоился и спросил:
     - А  может быть,  что-нибудь случилось,  Дженет,  что  ты  выбежала мне
навстречу в такой поздний час? Что произошло?
     - Ничего. Мне казалось, вы никогда не приедете. Я не в силах была ждать
вас дома, когда за окном дождь и ветер.
     - Дождь и  ветер -  это  верно.  И  посмотри-ка,  ты  уже вымокла,  как
русалка;  накинь мой плащ.  У  тебя словно лихорадка,  Джен.  И  щеки и руки
горячие. Нет, правда, что случилось?
     - Теперь ничего. Я уже не чувствую ни страха, ни огорчения.
     - Значит, ты чувствовала и то и другое?
     - Пожалуй.  Но я расскажу вам после,  сэр,  и,  мне кажется,  вы только
посмеетесь над моей тревогой.
     - Я  посмеюсь над тобой от души,  только когда пройдет завтрашний день.
До тех пор я не осмелюсь: моя судьба обманщица, я ей не верю. Но неужели это
ты,  девушка, ускользающая, как угорь, и колкая, как шиповник? Я не мог тебя
пальцем коснуться весь этот месяц, чтобы не уколоться, а теперь мне кажется,
что в моих объятиях кроткая овечка.  Ты вышла в поле, чтобы встретить своего
пастыря, Джен?
     - Я  стосковалась по  вас,  но  только не  гордитесь.  Вот мы  уже и  в
Торнфильде. Пустите меня, я слезу.
     Он  спустил меня  возле крыльца.  Джон взял лошадь,  а  мистер Рочестер
последовал за мною в  холл и  сказал,  чтобы я  поскорее переоделась и затем
пришла к нему в библиотеку. И когда я уже направилась к лестнице, он еще раз
остановил меня и приказал не задерживаться долго.  Я не стала мешкать. Через
пять минут я уже снова была с ним. Он ужинал.
     - Возьми стул и составь мне компанию,  Джен. Дай бог, чтобы это был наш
последний ужин в Торнфильде - на долгие, долгие месяцы.
     Я села возле него, но сказала, что не могу есть.
     - Из-за того, что тебе предстоит путешествие, Джен? Это мысль о поездке
в Лондон тебя лишает аппетита?
     - Сегодня вечером,  сэр,  мое будущее кажется мне туманным.  Бог знает,
какие мысли приходят мне в голову, и все в жизни представляется сном.
     - Кроме меня; я, кажется, достаточно реален, - коснись меня.
     - Вы,  сэр,  главный призрак и есть. Вы только сон. Он, смеясь, вытянул
руку.
     - Разве это похоже на сон?  - сказал он, поднеся ее к моим глазам. Рука
у него была сильная и мускулистая, с длинными пальцами.
     - Да,  хоть я и прикасаюсь к ней,  но это сон,  - сказала я, отводя его
руку. - Сэр, вы отужинали?
     - Да, Джен.
     Я позвонила и приказала убрать со стола.  Когда мы опять остались одни,
я помешала угли в камине и села на скамеечку у ног мистера Рочестера.
     - Скоро полночь, - сказала я.
     - Да.  Но  ты  помнишь,  Джен?  Ты  обещала просидеть со  мной всю ночь
накануне моей свадьбы.
     - Помню.  И я исполню свое обещание, просижу с вами по крайней мере час
или два. Мне спать совершенно не хочется.
     - У тебя все готово?
     - Все, сэр.
     - У меня тоже, - отозвался он. - Я все устроил, и завтра, через полчаса
после венчания, мы покинем Торнфильд.
     - Очень хорошо, сэр.
     - С какой странной улыбкой ты произнесла это:  "Очень хорошо,  сэр",  и
отчего у  тебя на  щеках горят два  ярких пятна,  отчего так странно блестят
твои глаза? Ты больна?
     - По-моему, нет.
     - По-твоему! Так в чем же дело? Скажи мне, что с тобой?
     - Не могу,  сэр.  У  меня нет слов сказать вам,  что я  испытываю.  Мне
хотелось бы,  чтобы  этот  час  длился вечно.  Кто  знает,  что  готовит нам
завтрашний день!
     - Это ипохондрия. Ты просто переутомилась или переволновалась.
     - А вы, сэр, счастливы и спокойны?
     - Спокоен? - нет. Счастлив? - да, до самой глубины моего сердца.
     Я подняла глаза, чтобы увидеть подтверждение этих слов на его лице. Оно
выражало глубокое волнение.
     - Доверься мне,  Джен,  -  сказал он,  - сними с души то бремя, которое
тебя гнетет, передай его мне. Чего ты боишься? Что я окажусь плохим мужем?
     - Я меньше всего об этом думаю.
     - Может быть,  тебя тревожит новая сфера, в которую ты вступаешь, новая
жизнь, которой ты начнешь жить?
     - Нет.
     - Ты  мучишь меня,  Джен.  Твой взгляд и  тон,  их  печаль и  решимость
тревожат меня. Я прошу дать мне объяснение.
     - Тогда, сэр, слушайте. Вы ведь не были дома прошлой ночью?
     - Не  был.  Верно.  Ах,  помню...  Ты  намекнула мне давеча на какое-то
событие,  которое  произошло в  мое  отсутствие,  -  вероятно,  какие-нибудь
пустяки.  Однако оно растревожило тебя.  Скажи,  что это? Может быть, миссис
Фэйрфакс  обмолвилась каким-нибудь  неудачным  замечанием  или  ты  услышала
болтовню слуг и твоя гордость и самолюбие были задеты?
     - Нет,   сэр.   -   Пробило  двенадцать.  Я  подождала,  пока  умолкнет
серебристый звон настольных часов и хриплый,  дрожащий голос больших часов в
холле,  и  затем продолжала:  -  Весь день вчера я была очень занята и очень
счастлива среди всех этих хлопот, ибо меня, вопреки вашим предположениям, не
мучат  никакие страхи относительно новой  сферы и  всего прочего.  Наоборот,
надежда жить с вами бесконечно радует меня,  так как я люблю вас.  Нет, сэр,
не ласкайте меня сейчас, - дайте досказать.
     Еще вчера я верила в милость провидения и в то,  что события сложатся к
вашему и моему благу. День был очень ясный, если помните, и такой спокойный,
что я  ничуть не  тревожилась за  вас.  После чая я  расхаживала по террасе,
думая о  вас.  И вы представлялись мне так живо,  что я почти не чувствовала
вашего отсутствия.  Я  думала о  жизни,  которая лежит передо мной,  о вашей
жизни, сэр, настолько более широкой и разнообразной, чем моя, насколько море
шире вливающегося в него ручья. Я не согласна с моралистами, называющими наш
мир  унылой  пустыней.  Для  меня  он  цветет,  как  роза.  На  закате вдруг
похолодало, и появились тучи. Я вошла в дом. Софи позвала меня наверх, чтобы
показать мне мое венчальное платье, которое только что принесли; а под ним в
картонке я  нашла и  ваш  подарок -  вуаль,  которую вы,  в  вашей княжеской
расточительности,  выписали для меня из Лондона, - решив, видимо, что если я
не  хочу надеть на  себя драгоценности,  то вы все же заставите меня принять
нечто не менее ценное.  Я улыбалась,  развертывая ее, рисуя себе, как я буду
подтрунивать  над  вашими  аристократическими  вкусами  и   вашими  усилиями
вырядить свою плебейскую невесту,  как дочку пэра.  Я представляла себе, как
покажу вам  кусок  кружева,  который сама  приготовила себе,  и  спрошу:  не
достаточно ли  оно  хорошо для  женщины,  которая не  может принести мужу ни
богатства, ни красоты, ни связей? Я отчетливо видела выражение вашего лица и
слышала ваши негодующие республиканские возгласы,  а также надменные слова о
том,  что  при  таком богатстве и  положении вам  нет  никакой необходимости
жениться на деньгах или на титуле.
     - Как хорошо ты изучила меня, колдунья! - прервал меня мистер Рочестер.
- Но чем же испугала тебя вуаль, уж не обнаружила ли ты в ней яд или кинжал?
Отчего у тебя такое мрачное лицо?
     - Нет,  нет, сэр. Помимо изящества и богатства выделки, я не обнаружила
в  ней ничего,  кроме гордости Фэйрфакса Рочестера,  и она меня нисколько не
испугала,  ибо я привыкла к лицезрению этого демона.  Однако становилось все
темнее,  и ветер усиливался.  Он вчера не так завывал, как сегодня, а скулил
тонко и жалобно,  навевая тоску. Мне хотелось, чтобы вы были дома. Я вошла в
эту  комнату и,  увидев ваше пустое кресло и  холодный камин,  почувствовала
озноб.  Когда я,  наконец,  легла,  то  никак не могла заснуть.  Меня мучило
какое-то  тревожное волнение.  В  шуме все усиливающегося ветра мне чудились
какие-то заглушенные стенания.  Сначала я не могла понять, в доме это или за
окном, но унылый звук все повторялся. Наконец я решила, что где-нибудь возле
дома лает собака. И я была рада, когда звуки прекратились. Потом я забылась,
но  мне  и  в  сновидении продолжала рисоваться темная,  бурная  ночь,  меня
преследовало желание  быть  с  вами,  и  я  испытывала печальное и  странное
ощущение какой-то  преграды,  вставшей между нами.  В  первые часы  ночи мне
снилось,  что я  иду по извилистой и  неведомой дороге;  меня окружал полный
мрак,  лил дождь. Я несла на руках ребенка - крошечное, слабое создание; оно