акими чувствами вы пришли ко мне сегодня?  -
сказала она,  поглядев на меня некоторое время.  -  Хотела бы я знать, какие
мысли бродят у вас в голове в те часы, когда вы сидите в гостиной, а все эти
знатные господа мелькают мимо вас, как тени в волшебном фонаре? Между вами и
ими так же мало сочувствия и  понимания,  как если бы они действительно были
бесплотными тенями человеческих существ.
     - Я часто чувствую усталость, иногда мне хочется спать, но редко бывает
грустно.
     - Значит,  у вас есть какая-то тайная надежда, которая поддерживает вас
и утешает, нашептывая о будущем?
     - Нет! Самое большее, о чем я мечтаю, - это скопить денег и со временем
открыть школу в маленьком домике, где я буду полноправной хозяйкой.
     - Этого  слишком  мало,  чтобы  поддерживать бодрость духа.  Вы  любите
сидеть на подоконнике... видите, я знаю ваши привычки.
     - Вы узнали их от слуг.
     - Ах,  как вы  проницательны!  Что ж,  может быть и  от них.  Говоря по
правде, у меня здесь есть знакомая, миссис Пул.
     Услышав это имя, я вскочила.
     "Вот как,  вы с ней знакомы!  - пронеслось у меня в голове. - Ну, тогда
тут все-таки не без черта!"
     - Не пугайтесь, - продолжало странное создание. - Миссис Пул - надежная
женщина,  молчаливая и  спокойная.  На  нее  вполне можно положиться.  Но  я
спросила вас о другом:  когда вы сидите на подоконнике,  неужели вы только и
думаете,  что об  этой вашей будущей школе?  Не испытываете ли вы интереса к
кому-нибудь из гостей, сидящих на диванах и креслах перед вами? Нет ли среди
них одного лица,  за  выражением которого вы  наблюдаете?  Одной фигуры,  за
движениями которой вы следите хотя бы из любопытства?
     - Мне нравится наблюдать за всеми без различия.
     - Но не выделяете ли вы кого-нибудь среди всех остальных -  одного или,
может быть, двух?
     - Очень часто, когда жесты или взгляды какой-нибудь пары раскрывают мне
целую повесть, мне интересно наблюдать за ними.
     - А какую повесть вы слушаете охотнее всего?
     - О, выбор у меня небогатый! Тема всегда одна и та же - ухаживанье, а в
перспективе обычная катастрофа - то есть брак.
     - А вам нравится эта неизменная тема?
     - Нет. Я не интересуюсь ею. Она меня не касается.
     - Не касается?  Если молодая дама, пышущая здоровьем, блещущая красотой
и  наделенная всеми благами происхождения и  богатства,  сидит и  улыбается,
глядя в глаза джентльмену, которого вы...
     - Я... что?
     - Которого вы знаете и которого, быть может, выделяете среди других...
     - Я  не знаю здешних джентльменов.  Я  и  двух слов ни с  кем из них не
сказала;  что же касается моего мнения о них,  то одни - не столь молоды, но
зато почтенны и достойны уважения,  другие -  молоды,  элегантны,  красивы и
жизнерадостны.  Но, разумеется, каждый из них вправе получать улыбки от той,
от  кого ему хочется,  -  мне и  в  голову не приходит,  что это может иметь
какое-то отношение ко мне.
     - Вы не знаете этих джентльменов?  Вы ни с одним из них не сказали двух
слов? Неужели и с хозяином дома тоже?
     - Он уехал.
     - Глубокомысленное замечание! Ловкая увертка! Он уехал в Милкот сегодня
утром  и  вернется вечером  или  завтра  утром.  Неужели это  обстоятельство
заставляет вас исключить его из списка ваших знакомых? Зачеркнуть, как будто
он не существует?
     - Нет.  Но я не могу себе представить,  какое отношение мистер Рочестер
имеет к этому разговору.
     - Я говорила о дамах,  которые улыбаются, глядя в глаза джентльменам. А
за  последнее время столько улыбок было послано мистеру Рочестеру,  что  его
взоры наполнились ими, как два блюдечка. Разве вы не замечали этого?
     - Мистер Рочестер вправе пользоваться вниманием своих гостей.
     - Никто не  говорит о  правах,  но  разве вы  не замечали,  что из всех
здешних разговоров о  браках  наиболее оживленные и  упорные толки  касаются
мистера Рочестера?
     - Жадность слушателя опережает речь рассказчика, - я сказала это скорей
самой себе, чем цыганке; ее странные вопросы, голос, манеры словно окутывали
меня каким-то сном. Одно за другим срывались с ее губ совершенно неожиданные
заявления,  и  в  конце концов мне  показалось,  что  я  опутана целой сетью
мистификаций.  Я только дивилась: что это за незримый дух в течение стольких
дней наблюдал за работой моего сердца и знал каждое его биение?
     - Жадность слушателя!  - повторила цыганка. - Да, мистер Рочестер много
раз сидел и слушал то,  что пленительные уста с таким удовольствием сообщали
ему. Мистер Рочестер так охотно внимал им и, казалось, был так благодарен за
это развлечение. Вы не обратили внимания?
     - Благодарен! Я что-то не замечала на его лице особой благодарности.
     - Не замечали? Значит, вы следили за ним! А что же вы заметили, если не
благодарность? Я промолчала.
     - Любовь,  -  верно?  И, заглядывая в будущее, вы видели его женатым, а
его жену счастливой?
     - Гм, не совсем так. Хоть вы и колдунья, но иногда плохая отгадчица.
     - А какого же дьявола вы тогда видели?
     - Ну,   это  не  важно.   Я  пришла  сюда,   чтобы  спрашивать,   а  не
исповедоваться. А это уже известно, что мистер Рочестер намерен жениться?
     - Да. На прекрасной Мисс Ингрэм.
     - И скоро?
     - По всей видимости -  да.  И, без сомнения (хотя вы с вашей дерзостью,
за которую вас следовало бы наказать,  кажется,  не верите в это), они будут
исключительно удачной парой.  Как  может  он  не  любить  такую  прекрасную,
знатную,  остроумную и образованную барышню?  И она,  вероятно, любит его; а
если и не его особу,  то по крайней мере - его кошелек. Она считает поместье
Рочестеров завидным приобретением;  хотя (да простит меня бог!)  час назад я
сказала  ей  на  этот  счет  нечто  такое,  отчего  настроение у  нее  резко
понизилось.  Она  сразу  повесила  нос.  Я  бы  посоветовала ее  черномазому
красавчику быть  настороже:  если  появится  другой,  с  большими доходами и
землями, она, пожалуй, натянет женишку нос.
     - Послушайте,  матушка,  я  пришла сюда не для того,  чтобы заглянуть в
будущее мистера Рочестера.  Я хочу заглянуть в свое будущее. А вы до сих пор
ничего не сказали обо мне.
     - Ваше  будущее  еще  не   определилось;   в   вашем  лице  одна  черта
противоречит другой.  Судьба предназначила вам  счастье:  я  знала это и  до
того,  как пришла сюда сегодня вечером.  Я сама видела, как она положила его
чуть ли не под самым вашим носом. От вас зависит протянуть руку и взять его;
но возьмете ли вы -  вот вопрос,  который я  стараюсь разрешить.  Опуститесь
опять на ковер.
     - Не задерживайте меня, от камина ужасно жарко.
     Я  опустилась на  колени.  Цыганка не  наклонилась ко  мне,  но  только
пристально уставилась мне  в  глаза,  откинувшись на  спинку  кресла;  затем
начала бормотать:
     - В ее глазах вспыхивает пламя; их взор прозрачен, как роса, он мягок и
полон  чувства,   эти  глаза  улыбаются  моей  болтовне;  они  выразительны;
впечатление за  впечатлением отражается  в  их  чистой  глубине;  когда  они
перестают улыбаться - они печальны; бессознательная усталость отягощает веки
- это признак меланхолии,  проистекающей от одиночества.  Теперь она отводит
глаза;  они  уклоняются от  моего  проницательного взгляда;  они  насмешливо
вспыхивают, словно отрицая ту правду, которую я только что открыла, - они не
хотят признать моего обвинения в чувствительности и печали; но их гордость и
замкнутость  лишь  подтверждают мое  мнение.  Итак,  глаза  благоприятствуют
счастью.
     Что касается рта,  то он любит смеяться;  он готов высказывать все, что
постигает ум,  но,  мне  кажется,  он  будет молчать о  том,  что испытывает
сердце.  Подвижной и выразительный, он не предназначен к тому, чтобы ревниво
оберегать  тайны  молчаливого одиночества;  это  рот,  который  готов  много
говорить  и   часто  улыбаться,   выражать  человеческие  теплые  чувства  к
собеседнику. Его форма тоже благоприятствует счастливой судьбе.
     Я вижу только одного врага этого счастья -  лоб; лоб как будто говорит:
"Я могу жить и одна,  если уважение к себе и обстоятельства этого потребуют.
Мне незачем ради блаженства продавать свою душу.  У меня в груди есть тайное
сокровище,  дарованное мне с самого рождения;  оно поддержит мою жизнь, даже
если мне  будет отказано во  всех внешних радостях или если за  них придется
заплатить тем,  что для меня всего дороже".  Этот лоб заявляет: "Здесь разум
крепко сидит в  седле и  держит в  руках поводья,  он  не  позволит чувствам
вырваться вперед и  увлечь его на какое-нибудь безрассудство.  Пусть страсти
беснуются в душе,  как истые язычники, во всей своей первобытной силе, пусть
желания рисуют  тысячу суетных картин,  но  в  каждом случае последнее слово
будет принадлежать трезвому суждению, и только разум будет решать. Пусть мне
угрожают бури,  землетрясения и пожары, я всегда буду следовать этому тихому
тайному голосу, послушная велениям совести".
     Хорошо сказано,  лоб,  с твоим заявлением будут считаться. Твои планы -
честные планы,  они в согласии с голосом совести и советами разума.  Я знаю,
как скоро молодость увянет и  цвет ее поблекнет,  если в поднесенной ей чаше
счастья будет хотя бы одна капля стыда,  хотя бы привкус угрызения.  А  я не
желаю ни  жертв,  ни  горя,  ни уныния,  -  это меня не привлекает.  Я  хочу
исцелять,  а  не разрушать,  заслужить благодарность,  а не вызывать горькие
слезы,  - нет, ни одной! Пусть я пожну улыбки, радость, нежность, - вот чего
я хочу.  Но довольно! Мне кажется, я в каком-то сладостном бреду. О, если бы
продлить эту минуту навеки, но я не дерзаю. Я еще крепко держу себя в руках.
Я  не  преступлю данной  мною  клятвы,  но  это  может  превзойти мои  силы.
Встаньте, мисс Эйр, оставьте меня. Представление окончено.
     Где я?  Не  сон ли это?  Или я  спала?  Или я  до сих пор грежу?  Голос
старухи внезапно изменился.  Ее  интонация,  ее  жесты -  все  в  ней  вдруг
показалось мне  знакомым,  как  мое собственное лицо в  зеркале,  как слова,
произносимые моими собственными устами.  Я встала,  но не ушла. Я посмотрела
на цыганку, помешала угли в камине и опять посмотрела; но она ниже надвинула
шляпу  на  лицо  и  снова  жестом  предложила мне  уйти.  Пламя  озаряло  ее
протянутую руку.  Настороженная,  взволнованная всем  происшедшим,  я  сразу
обратила внимание на эту руку.  Рука была так же молода, как и моя: нежная и
сильная,  гибкие,  стройные  пальцы;  на  мизинце  блеснуло широкое  кольцо,
наклонившись вперед,  я взглянула на него и тут же узнала перстень,  который
видела перед тем тысячу раз. Я снова посмотрела ей в лицо; теперь оно уже не
было  отвращено от  меня,  цыганка  сбросила  чепец  и  повязку.  Голова  ее
склонилась.
     - Ну что, Джен, узнаете меня - спросил знакомый голос.
     - Вам остается только снять красный плащ, сэр, и тогда...
     - Но завязки затянулись, помогите мне.
     - Разорвите их, сэр.
     - Ну вот.  Итак,  прочь личину!  - И, сбросив с себя свой наряд, мистер
Рочестер предстал передо мной.
     - Послушайте, сэр, что за странная идея?
     - А ведь ловко сыграно, правда?
     - С дамами у вас, наверно, вышло удачнее.
     - А с вами нет?
     - Со мной вы вели себя не как цыганка.
     - А как кто? Как я сам?
     - Нет,  как легкомысленный комедиант. Словом, вы хотели что-то выведать
у меня или во что-то вовлечь меня. Вы болтали глупости, чтобы заставить меня
болтать глупости. Это едва ли хорошо, сэр.
     - Вы простите меня, Джен?
     - Не могу сказать,  пока всего не обдумаю. Если я во зрелом размышлении
найду,  что не наговорила слишком много вздора,  то постараюсь простить вас;
но вам не следовало этого делать.
     - О, вы вели себя очень корректно, очень осторожно, очень благоразумно.
     Я обдумала все происшедшее и пришла к выводу, что мистер Рочестер прав.
Это  меня  успокоило.  Ведь я  действительно была настороже с  самого начала
этого  свидания.   Я   чувствовала,   что  за  всем  этим  кроется  какая-то
мистификация, но мне и в голову не приходило, что цыганка - мистер Рочестер.
     - Ну,  -  сказал  он,  -  над  чем  вы  задумались?  Что  означает  эта
торжествующая улыбка?
     - Я удивлена и поздравляю себя,  сэр.  Надеюсь, вы разрешите мне теперь
удалиться?
     - Нет, подождите еще минутку и расскажите мне, что делают эти люди там,
в гостиной.
     - Вероятно, говорят о цыганке.
     - Сядьте, расскажите, что они говорят обо мне?
     - Я  бы  не  хотела,   сэр,  оставаться  дольше;  вероятно,  уже  около
одиннадцати часов. Ах да, знаете ли вы, мистер Рочестер, что, после того как
вы утром уехали, сюда прибыл еще один гость?
     - Гость? Нет. Кто же это? Я никого не ждал. Он уехал?
     - Нет.  Он  сказал,  что  знает вас  давным-давно и  что берет на  себя
смелость расположиться здесь до вашего возвращения.
     - Ах, дьявол! Он назвал себя?
     - Его фамилия Мэзон,  сэр.  Он приехал из Вест-Индии, из Спаништауна на
Ямайке.
     Мистер  Рочестер  держал  меня  за  руку,  словно  собираясь подвести к
креслу. Когда я произнесла имя гостя, он судорожно стиснул мою кисть. Улыбка
на его губах застыла, дыхание как будто остановилось.
     - Мэзон! Из Вест-Индии! - сказал он, и эти слова прозвучали так, словно
их произнес автомат:  -  Мэзон!  Из Вест-Индии!  -  И он трижды повторил эти
слова, все с большими промежутками, видимо, не отдавая себе в этом отчета.
     - Вам нехорошо, сэр? - спросила я.
     - Джен,  вы  нанесли  мне  удар.  Вы  нанесли  мне  удар,  Джен!  -  Он
покачнулся.
     - О сэр, облокотитесь на меня!
     - Джен, вы когда-то предложили мне ваше плечо, - дайте мне опереться на
него еще раз.
     - Конечно, сэр, конечно! И вот моя рука.
     Он сел и заставил меня сесть рядом.  Он держал мою руку обеими руками и
пожимал ее.  Вместе с  тем он глядел на меня каким-то тревожным и  горестным
взглядом.
     - Мой маленький друг,  -  сказал он,  -  как хотел бы я  быть сейчас на
уединенном острове,  только с  вами,  и  чтобы всякие волнения,  опасности и
отвратительные воспоминания сгинули бесследно.
     - Не могу ли я  помочь вам,  сэр?  Я готова жизнь отдать,  если она вам
понадобится.
     - Джен,  если помощь мне будет нужна,  я  обращусь за ней только к вам.
Это я обещаю.
     - Благодарю вас,  сэр. Скажите мне, что надо сделать, я по крайней мере
попытаюсь.
     - Принесите мне,  Джен,  стакан вина из столовой.  Они, наверно, сейчас
ужинают; и скажите мне, там ли Мэзон и что он делает.
     Я вышла.  Все действительно были в столовой и ужинали,  как предполагал
мистер Рочестер;  они  не  сидели за  столом,  ибо  ужин был  приготовлен на
серванте,  и  гости брали,  что каждому хотелось,  стоя маленькими группами,
держа  в  руках  тарелки  и  стаканы.  Все  были  чрезвычайно веселы.  Всюду
раздавались смех  и  болтовня.  Мистер Мэзон,  стоя  у  камина,  беседовал с
полковником и  миссис Дэнт и  казался таким же веселым,  как и остальные.  Я
налила в стакан вина (увидев это, мисс Ингрэм нахмурилась. "Какая дерзость!"
- вероятно, подумала она про меня) и возвратилась в библиотеку.
     Ужасная бледность уже исчезла с  лица мистера Рочестера,  и  вид у него
был опять решительный и угрюмый. Он взял у меня стакан из рук.
     - Пью за ваше здоровье,  светлый дух,  -  сказал он и,  проглотив вино,
вернул мне стакан. - Что они делают, Джен?
     - Смеются и болтают, сэр.
     - А  вам не показалось,  что у них важный и загадочный вид,  словно они
узнали что-то необыкновенное?
     - Ничуть! Они шутят и веселятся.
     - А Мэзон?
     - Он тоже смеется.
     - Если бы все эти люди пришли сюда и оплевали меня,  что бы вы сделали,
Джен?
     - Выгнала бы их из комнаты, сэр, если бы могла. Он слегка улыбнулся.
     - А  если бы я  вошел к  ним и они только посмотрели бы на меня ледяным
взглядом и,  насмешливо перешептываясь,  один за другим покинули меня? Тогда
что? Вы бы ушли с ними?
     - Думаю, что нет, сэр. Мне было бы приятнее остаться с вами.
     - Чтобы утешать меня?
     - Да, сэр, чтобы утешать вас по мере моих сил.
     - А если бы они предали вас анафеме за то, что вы остались со мной?
     - Я, вероятно, даже не узнала бы об этом, а если бы и узнала, какое мне
до них дело?
     - Значит, вы рискнули бы общественным мнением ради меня?
     - Я  сделала бы  это  ради  любого  друга,  который заслуживал бы  моей
поддержки. А вы, я уверена, заслуживаете.
     - Вернитесь теперь в  столовую,  подойдите тихонько к  Мэзону и шепните
ему на ухо,  что мистер Рочестер вернулся и хочет видеть его.  Проводите его
сюда и затем оставьте нас.
     - Хорошо, сэр.
     Я исполнила его просьбу. Гости с удивлением уставились на меня, когда я
решительно прошла  среди  них.  Я  отыскала  мистера  Мэзона,  передала  ему
поручение и проводила его в библиотеку, а затем поднялась наверх.
     Поздно ночью, когда я уже давно лежала в постели, я услышала, что гости
расходятся по  своим  комнатам.  До  меня  донесся голос  мистера Рочестера:
"Сюда, Мэзон. Вот твоя комната".
     Этот голос звучал весело; я успокоилась и скоро заснула.



Глава XX

     Я  забыла задернуть занавеску,  как делала обычно,  и  спустить жалюзи.
Поэтому,  когда луна,  яркая и полная (стояла ясная ночь),  оказалась против
моего окна и заглянула в него,  ее светлый взор пробудил меня. Была глубокая
ночь,  и,  открыв глаза, я сразу увидела серебристо-белый и кристально-ясный
диск.  Луна была великолепна, но как-то слишком торжественна. Я приподнялась
и протянула руку, чтобы задернуть занавеску.
     Боже, какой вопль!
     Ночь,   ее   тишина,   ее   покой  словно  были   разорваны  неистовым,
пронзительным, диким криком, пронесшимся из одного конца дома в другой.
     Сердце у меня замерло,  пульс, казалось, перестал биться; моя вытянутая
рука оцепенела,  словно парализованная.  Вопль замер и больше не повторялся.
Какое  бы  существо  ни  издало  этот  чудовищный крик,  повторить его  было
невозможно;  самый огромный кондор в Андах не мог дважды издать такой крик в
своем  заоблачном  гнезде.  Существо,  испустившее такой  вопль,  непременно
должно было передохнуть, чтобы повторить его.
     Этот вопль раздался на третьем этаже, у меня над головой. В комнате над
моею я  услышала шум борьбы,  и,  судя по  этому шуму,  то была борьба не на
жизнь, а на смерть. Кто-то полупридушенным голосом крикнул:
     - Помогите! помогите! помогите! - три раза, с судорожной торопливостью.
     - Неужели никто  не  слышит?  -  снова  раздался голос и  затем,  среди
яростного топота и возни, которые продолжались наверху, до меня сквозь доски
и штукатурку донеслось:
     - Рочестер! Рочестер! Ради бога! Сюда!
     Где-то  распахнулась дверь.  Кто-то  пробежал,  вернее  -  пронесся  по
коридору.  Над моей головой послышались еще чьи-то  шаги,  что-то упало -  и
наступила тишина.
     Я  набросила на  себя одежду и,  дрожа от  ужаса,  выбежала из комнаты.
Гости  уже  все  проснулись.   Из  каждой  комнаты  доносились  восклицания,
испуганный шепот;  дверь за дверью открывалась,  выглядывал один, выглядывал
другой; постепенно коридор наполнился людьми. Мужчины и женщины повскакивали
с постелей.  "Что же это?",  "Кто убит? Что случилось?", "Принесите свечу!",
"Где пожар?",  "Где разбойники?", "Куда бежать?" - доносилось отовсюду. Если
бы не лунный свет, гости оказались бы в непроглядной тьме. Все бегали взад и
вперед,  собирались кучками,  некоторые  рыдали,  другие  едва  держались на
ногах. Смятение было неописуемое.
     - Куда к  черту провалился Рочестер?  -  кричал полковник Дэнт.  -  Его
нигде нет.
     - Здесь!   Здесь  я!  -  отвечал  ему  из  темноты  знакомый  голос.  -
Успокойтесь, пожалуйста, все. Я иду.
     Дверь в конце коридора открылась,  и появился мистер Рочестер со свечой
в  руке.  Он  только что спустился с  верхнего этажа.  Одна из дам торопливо
подбежала к нему и схватила его за руку. Это была