хала
хвостом,  когда я  была только на  краю поля,  а  вы  все еще стоите ко  мне
спиной.
     Это была правда.  Хотя мистер Риверс я  вздрогнул от этого музыкального
голоса так,  как  будто  молния пронзила тучу  над  его  головой,  однако он
по-прежнему  продолжал  стоять  в  той  же  позе,  в  которой  его  застигла
говорившая,  -  положив руку на калитку и повернув лицо к западу. Наконец он
не спеша обернулся. Мне показалось, что рядом с ним возникло видение. В трех
шагах от него стояла девушка в ослепительно белой одежде, юная и грациозная,
чуть полненькая,  но стройная;  сначала она наклонилась, лаская Карло, затем
подняла  голову,   откинув  длинную  вуаль,   и  перед  нами  расцвело  лицо
совершенной красоты.  Выражение "совершенная красота" обязывает, однако я не
отказываюсь от него: более гармоничных черт еще не создавал умеренный климат
Альбиона,  более чистых оттенков цвета роз и  жасмина не лелеяли его влажные
ветры  и  облачные  небеса.  Все  в  ней  было  очаровательно,  без  единого
недостатка. У молодой девушки были правильные, изящные черты лица; глаза той
формы  и  окраски,  какие  мы  встречаем на  картинах старинных мастеров,  -
большие,  темные,  выразительные;  длинные густые ресницы,  придающие глазам
томную  прелесть;  тонко  обрисованные брови,  которые сообщают лицу  особую
ясность;  белый гладкий лоб,  дышащий покоем и оттеняющий живую игру красок;
овальные  щеки,   свежие  и  гладкие;   такой  же  свежий,   алый,   сочный,
восхитительный  ротик;  безукоризненно  ровные,  блестящие  зубы;  маленький
подбородок с ямочкой;  пышные,  густые косы - словом, все элементы, которые,
соединяясь вместе,  дают воплощение идеальной красоты.  Я дивилась, глядя на
прекрасное создание;  я восхищалась ею от всей души.  Природа, без сомнения,
создала ее с явным пристрастием и,  позабыв о своей обычной скупости мачехи,
наделила свою любимицу дарами с царственной щедростью.
     "Как относится Сент-Джон к  этому ангелу?" -  естественно задала я себе
вопрос,  когда  увидела,  что  он  обернулся и  смотрит на  нее;  и  так  же
естественно я стала искать ответа на этот вопрос в выражении его лица. Но он
уже отвел взор от дивной пери и  смотрел на кустик скромных ромашек,  росших
возле калитки.
     - Чудесный вечер,  но слишком поздно,  чтобы вам гулять одной, - сказал
он, давя ногой белоснежные головки закрывшихся цветов.
     - О,  я  вернулась домой из  С...  (она назвала большой город,  милях в
двадцати отсюда) только сегодня днем.  Папа сказал,  что вы  открыли школу и
что приехала новая учительница; и вот я, после чая, надела шляпу и прибежала
познакомиться с ней. Это она? - спросила девушка, указывая на меня.
     - Да, - сказал Сент-Джон.
     - Как вы  думаете,  вам понравится Мортон?  -  обратилась она ко  мне с
простотой и наивностью, хотя и детскими, но пленительными.
     - Надеюсь, что понравится. У меня все основания верить в это.
     - Ваши ученицы были внимательны?
     - Безусловно.
     - А вам нравится ваш домик?
     - Очень.
     - Хорошо я его обставила?
     - Очень хорошо.
     - И удачно выбрала вам служанку - Алису Вуд?
     - Вполне. Она способная и расторопная.
     "Так вот это кто, - сообразила я, - мисс Оливер, наследница, наделенная
дарами фортуны так же щедро, как и дарами природы. Поистине она родилась под
счастливой звездой".
     - Я буду иногда приходить к вам и помогать на уроках,  - прибавила она.
- Для меня будет развлечением посещать вас,  а я люблю развлекаться.  Мистер
Риверс,  как весело я провела время в С...  !  Вчера танцевала до двух часов
ночи,  или,  вернее,  утра.  Там из-за  всех этих беспорядков расквартирован
Н-ский  полк,  и  офицеры такие все  душки!  Смотреть не  захочешь на  наших
точильщиков и паяльщиков - да разве это молодежь!
     Мне показалось,  что у мистера Сент-Джона,  слушавшего молодую девушку,
как-то странно перекосилось лицо.  Он крепко сжал губы,  отчего нижняя часть
его  лица  стала  казаться необычно суровой  и  тяжелой.  Отведя  взгляд  от
ромашек, он устремил его на мисс Оливер. Это был строгий, многозначительный,
испытующий взгляд.  Она вновь отвечала ему смехом,  и этот смех так шел к ее
юности, розам щек, ямочкам и блестящим глазам!
     Сент-Джон все еще стоял перед ней,  безмолвный и строгий; она принялась
ласкать Карло.
     - Бедный Карло  любит  меня,  -  говорила она,  -  он  не  угрюм  и  не
сторонится своих друзей;  если бы он мог говорить, он бы не стал смотреть на
меня букой.
     Когда она,  гладя Карло по  голове,  склонилась с  естественной грацией
перед его молодым, но суровым хозяином, я увидела, как вспыхнуло его лицо. Я
увидела,  как  его  мрачные глаза  зажглись огнем  и  заблистали неудержимым
волнением.  И в этот миг он, оживший и порозовевший, показался мне красавцем
почти  в  той  же  мере,  в  какой  она  была  красавицей.  Его  грудь бурно
вздымалась, как будто его пылкое сердце, наскучив деспотической властью ума,
ширилось и рвалось к свободе.  Но он,  видимо, укротил его, подобно тому как
отважный всадник  укрощает храпящего скакуна.  Ни  словом,  ни  движением не
отвечал он на нежные намеки, которые ему делались.
     - Папа говорит,  что вы к нам глаз не кажете, - продолжала мисс Оливер,
взглянув на него.  - Вы совсем забыли Вейлхолл. Сегодня вечером он один и не
так здоров, - вернемся вместе, проведайте его!
     - Время слишком позднее,  чтобы беспокоить мистера Оливера,  -  отвечал
Сент-Джон.
     - Кто  вам  сказал,  что слишком позднее?  А  я  вам говорю,  оно самое
подходящее.  Это  как  раз  то  время,  когда папа  больше всего нуждается в
обществе.  Фабрика закрывается,  и ему нечем заняться.  Пойдемте же,  мистер
Риверс.  Почему вы такой дикарь и нелюдим? - Она старалась заполнить словами
пропасть, созданную его молчанием.
     - Ах,  я  совсем забыла!  -  воскликнула она,  вдруг  качнув прелестной
кудрявой  головкой и  словно  негодуя  на  себя.  -  Я  так  легкомысленна и
рассеянна!  Простите меня.  Я и позабыла, что у вас есть серьезные основания
не быть расположенным к  болтовне со мной.  Ведь Диана и  Мери покинули вас,
Мурхауз заперт,  и  вы  так  одиноки.  Право же,  мне  жалко вас.  Пойдемте,
навестите папу.
     - Не сегодня,  мисс Розамунда,  не сегодня. Мистер Сент-Джон сказал это
почти машинально, он один знал, каких усилий ему стоили эти отказы.
     - Ну,  если вы так упрямы,  то я ухожу,  я не решаюсь дольше оставаться
здесь: уже выпала роса. Добрый вечер!
     Она протянула ему руку. Он едва коснулся ее пальцев.
     - Добрый вечер! - повторил он голосом тихим и глухим, как эхо.
     Она отошла, но через мгновение вернулась.
     - А вы не больны? - спросила она.
     Вопрос был вполне уместен: лицо Сент-Джона стало белее ее платья.
     - Вполне здоров,  -  отозвался он и  с поклоном отошел к калитке.  Мисс
Оливер направилась в одну сторону,  он -  в другую.  Она дважды обернулась и
поглядела ему вслед,  перед тем как исчезнуть, подобно волшебному видению, в
сумраке долины;  а  Сент-Джон  удалялся решительными шагами  и  ни  разу  не
оглянулся.
     Это  зрелище чужих страданий и  внутренней борьбы отвлекло мои мысли от
моей  собственной печальной участи.  Недаром Диана  Риверс  сказала о  своем
брате: "Неумолим, как смерть". В ее словах не было преувеличения.



Глава XXXII

     Я   продолжала  преподавать  в   сельской  школе  со  всем  усердием  и
добросовестностью,  на  какие была способна.  Вначале это  был тяжелый труд.
Прошло  некоторое время,  прежде чем  я,  наконец,  научилась понимать своих
учениц.   Глубоко  невежественные,   с  непробужденными  способностями,  они
казались мне  безнадежными и,  на  первый взгляд,  все одинаково тупыми;  но
вскоре я обнаружила,  что заблуждалась. Они отличались друг от друга так же,
как и  образованные люди;  и  когда я  ближе познакомилась с ними,  а они со
мной,  это  отличие стало выступать все ярче.  Исчезло изумление,  вызванное
мною,  моим языком,  моими требованиями и  порядками;  и  некоторые из  этих
неповоротливых разинь  превратились в  умненьких девочек.  Многие  оказались
услужливыми и  любезными;  я  нашла  в  их  среде  немало и  таких,  которые
отличались  врожденной вежливостью и  чувством  собственного достоинства,  а
также незаурядными способностями, пробуждавшими во мне интерес и восхищение.
Скоро  этим  девочкам  уже  доставляло  удовольствие хорошо  выполнять  свою
работу,  содержать себя в чистоте, регулярно учить уроки, усваивать скромные
и приличные манеры. В иных случаях быстрота успехов была прямо изумительной,
и  я  по  праву  гордилась  своими  ученицами;   к  некоторым  из  лучших  я
привязалась,  а  они  -  ко  мне.  Среди моих питомиц было несколько дочерей
фермеров - почти взрослые девушки, они уже умели читать, писать и шить, их я
обучала основам грамматики,  географии,  истории,  а  также более изысканным
видам рукоделия.  Я встретила среди них натуры, достойные уважения, девушек,
жаждавших знаний и  склонных к совершенствованию,  и с ними я провела немало
приятных вечеров  у  них  дома.  Их  родители обычно  осыпали  меня  знаками
внимания.    Мне   доставляло   удовольствие   принимать   их   простодушное
гостеприимство и отвечать им уважением, к чему они, вероятно, не привыкли; и
это нравилось им и служило им на пользу,  так как поднимало их в собственных
глазах и внушало желание стать достойными такого отношения.
     Я чувствовала, что меня начинают любить в этих местах. Когда я выходила
из  дому,  меня  встречали  повсюду  сердечными  приветствиями и  дружескими
улыбками.  Жить среди всеобщего уважения, пусть даже уважения рабочего люда,
- это все равно,  что "сидеть на солнце в  тихий день";  безмятежные чувства
пускают ростки и  расцветают под лучами этого солнца.  В  те  дни мое сердце
чаще бывало переполнено благодарностью,  чем унынием.  И  все же,  читатель,
признаюсь,  что в  разгар этого спокойного,  этого полезного существования -
после дня,  проведенного в  прилежных занятиях с моими ученицами,  и вечера,
посвященного рисованию  или  чтению  в  приятном  одиночестве,  -  я  обычно
погружалась ночью в  страшные сны;  сны яркие,  тревожные,  полные мечтаний,
взволнованные,  бурные;  сны,  где среди необычайных эпизодов и приключений,
среди романтических перипетий и опасностей я вновь и вновь встречала мистера
Рочестера,  и всякий раз в самый волнующий критический момент;  и тогда сила
его  объятий,  звук его  голоса,  взгляд его глаз,  прикосновение его руки и
щеки, любовь к нему, сознание, что я им любима, и надежда провести всю жизнь
рядом с ним воскресали во мне со всей первоначальной силой и жаром. Когда же
я просыпалась и вспоминала,  где и в каком положении нахожусь,  я вставала с
своей кровати без полога,  взволнованная и  дрожащая,  и только тихая темная
ночь была свидетельницей то припадков отчаяния,  то взрывов страстной тоски.
А  на следующее утро,  ровно в  девять часов,  я  начинала занятия в школе -
спокойная, сдержанная, готовая к обычным дневным трудам.
     Розамунда  Оливер  сдержала  свое  обещание  наведываться ко  мне.  Это
происходило обычно во  время  ее  утренней прогулки верхом.  Молодая девушка
подъезжала галопом к  дверям школы на своей лошадке,  в сопровождении грума.
Трудно  себе  представить более  пленительную картину,  чем  эта  всадница в
пурпурной амазонке и черной бархатной шляпке,  грациозно сидевшей на длинных
локонах, которые ласкали ее щеки и развевались по плечам; в таком наряде она
входила в  скромное здание сельской школы  и  легко  скользила между  рядами
восхищенных крестьянских девочек.  Обычно  она  являлась в  те  часы,  когда
мистер  Риверс  давал  урок   катехизиса.   Боюсь,   что   взор   прекрасной
посетительницы пронзал насквозь сердце молодого пастора.  Какой-то инстинкт,
казалось,  предупреждал Сент-Джона о ее приближении, и если она появлялась в
дверях даже в то время, когда он смотрел в противоположную сторону, его щеки
вспыхивали,  и  его  словно изваянные из  мрамора черты,  хотя  и  сохраняли
неподвижность,   все  же  непередаваемо  изменялись;   несмотря  на  внешнее
спокойствие, в них сквозил какой-то затаенный жар, и это было красноречивее,
чем порывистые движения и пылкие взгляды.
     Розамунда,  конечно, сознавала свою власть над ним; а он был не в силах
скрыть от  нее свои чувства.  При всем его христианском стоицизме достаточно
было ей приветливо, весело, даже нежно ему улыбнуться, как его рука начинала
дрожать  и  глаза  загорались.  Он  как  будто  говорил  своим  печальным  и
решительным взглядом то,  чего не говорили его уста:  "Я люблю вас,  и знаю,
что  вы  отдаете мне  предпочтение перед  другими.  Не  страх получить отказ
заставляет меня молчать.  Предложи я вам свое сердце,  вы, вероятно, приняли
бы его. Но это сердце уже возложено на священный алтарь; костер уже разведен
вокруг него. Скоро от этой жертвы останется только пепел".
     Тогда  она  надувала губки,  как  обиженное дитя;  облако  задумчивости
омрачало ее лучезарную веселость;  она поспешно выдергивала свою руку из его
руки,  и, затаив обиду, отворачивалась, предпочитая не видеть этот лик героя
и мученика.  Сент-Джон, без сомнения, отдал бы все на свете, чтобы броситься
за ней,  вернуть, удержать ее, когда она его так покидала; но ради нее он не
хотел пожертвовать ни  одним шансом на  вечное спасение и  не  отступился бы
ради ее  любви ни  от  одной из  своих надежд на истинное блаженство.  Кроме
того,  предавшись единой страсти,  он  не  мог  бы  удовлетворить тех разных
людей,  которые  жили  в  его  душе,  -  скитальца,  правдоискателя,  поэта,
священника.  Он  не  мог,  он  не  хотел  отречься от  своего  бурного  пути
миссионера ради уюта и  тишины Вейлхолла.  Я  узнала обо всем этом от самого
Сент-Джона,  когда  однажды мне  удалось вызвать его,  несмотря на  всю  его
сдержанность, на откровенный разговор.
     Мисс  Оливер  удостаивала мой  коттедж частых  посещений,  и  я  вполне
изучила ее характер,  в котором не было ничего затаенного и фальшивого;  она
была кокетлива,  но не бессердечна, требовательна, но не слишком эгоистична.
Она  была  избалована  с  самого  рождения,  но  не  окончательно испорчена;
вспыльчива,  но добродушна;  тщеславна (что же было ей делать,  когда каждый
взгляд,  брошенный в  зеркало,  показывал ей  расцвет ее очарования),  но не
жеманна;  щедра и  не кичилась своим богатством;  естественна и в меру умна;
весела,  жива и  беззаботна.  Она казалась прелестной даже такой безучастной
наблюдательнице,  какой была хотя бы  я;  но  в  ней  не  было ни  подлинной
значительности,  ни  способности вызывать  глубокое  впечатление.  Это  было
существо совсем другой породы,  чем,  например,  сестры Сент-Джона.  Тем  не
менее она  мне  нравилась почти так же,  как моя воспитанница Адель,  хотя к
ребенку, которого мы наблюдаем и воспитываем, у нас возникает более интимная
привязанность,  чем к постороннему для нас человеку, взрослой особе, хотя бы
и очень привлекательной.
     В  силу какой-то прихоти Розамунда заинтересовалась мною.  Она уверяла,
что  я  похожа  на  мистера Риверса (но  только он,  конечно,  в  десять раз
красивее;  хотя я и премилое создание,  но он - сущий ангел). Тем не менее я
была,  по ее словам,  добра, умна, замкнута и решительна, так же как он. Она
находила,  что  для  сельской  учительницы я  lusus  naturae  [игра  природы
(лат.)],  и  уверяла,  что  мое  прошлое должно  быть  увлекательней всякого
романа.
     Однажды  вечером,  когда  мисс  Оливер  со  свойственной ей  ребячливой
предприимчивостью и  легкомысленным любопытством рылась  в  буфете  и  ящике
стола в моей маленькой кухоньке, она обнаружила две французские книги, томик
Шиллера,   немецкую  грамматику  и   словарь,   а   затем  мои   рисовальные
принадлежности  и  несколько  набросков,  в  числе  которых  была  сделанная
карандашом головка девочки,  одной из моих учениц, хорошенькой, как херувим,
а  также  различные пейзажи,  зарисованные с  натуры  в  мортонской долине и
окрестных лугах. Сперва она была поражена, потом загорелась восторгом.
     Это я рисовала эти картинки? Знаю ли я французский и немецкий язык? Что
я за прелесть,  что за чудо!  Я рисую лучше, чем учитель в лучшей школе С...
Не набросаю ли я ее портрет, чтобы показать папе?
     - С  удовольствием,   -   отвечала  я,   ощущая  трепет  особой,  чисто
артистической радости при  мысли,  что  буду рисовать с  такой совершенной и
ослепительной натуры.  В  этот день на ней было темно-синее шелковое платье,
руки и  шея  были обнажены,  единственным украшением являлись ее  каштановые
кудри,  которые рассыпались по плечам с прихотливой грацией, присущей только
натуральным локонам.
     Я  взяла лист  тонкого картона и  тщательно нанесла на  него  контур ее
лица.  Я заранее радовалась,  представляя себе, как буду писать красками, но
так  как  становилось уже  поздно,  я  сказала ей,  чтобы она пришла еще раз
позировать мне.
     Она  так расхваливала меня своему отцу,  что на  следующий вечер мистер
Оливер сам явился ко  мне с  дочерью;  это был крупный седой человек средних
лет,  рядом с  которым его  прелестная дочь выглядела,  как стройное деревце
подле древней башни.  Мистер Оливер казался молчаливым -  возможно,  потому,
что  был горд;  однако со  мной он  держался весьма любезно.  Эскиз портрета
Розамунды чрезвычайно ему  понравился;  мистер Оливер сказал,  что я  должна
непременно докончить его.  Он настаивал также,  чтобы я  пришла на следующий
день в Вейлхолл и провела с ними вечер.
     Я  отправилась туда  и  очутилась в  большом  красивом  доме,  где  все
говорило о богатстве его владельца. Розамунда казалась чрезвычайно веселой и
довольной.  Ее отец был также весьма приветлив; завязав со мной беседу после
чая,  он  высказал  свое  одобрение  моей  деятельности в  мортонской школе.
Однако,  добавил он, на основании всего виденного и слышанного он опасается,
что я скоро перейду на другое место, более мне соответствующее.
     - В самом деле,  папа,  -  воскликнула Розамунда,  - Джен так умна, что
вполне может быть гувернанткой в аристократическом семействе!
     Я подумала, что предпочту остаться там, где нахожусь сейчас, чем жить в
каком-нибудь аристократическом семействе.  Мистер Оливер заговорил о мистере
Риверсе и о всей семье Риверсов с огромным уважением.  Он рассказал мне, что
это очень старинный местный дворянский род; что предки Риверсов были богаты;
некогда  им  принадлежал  весь  Мортон;   и  даже  теперь,  по  его  мнению,
представитель этого рода мог бы,  если бы  захотел,  сделать самую блестящую
партию.  Он очень сожалел,  что такой прекрасный и одаренный молодой человек
решил уехать за границу в качестве миссионера;  это значит -  загубить столь
ценную жизнь.  Я  поняла,  что  отец  не  стал  бы  чинить препятствий союзу
Розамунды  с  Сент-Джоном.   Мистер  Оливер,  видимо,  считал,  что  знатное
происхождение молодого священника,  старинный род и  духовный сан достаточно
возмещают отсутствие денег.

     Это  было в  праздничный день.  Моя маленькая служанка,  помогавшая мне
прибирать домик,  ушла,  весьма довольная полученным пенни.  Все вокруг меня
было без единого пятнышка и блестело -  выскобленный пол, начищенная решетка
камина, вытертые стулья. Я сама принарядилась и теперь могла провести вторую
половину дня, как мне хотелось.
     Перевод нескольких страниц с немецкого занял час; затем я взяла палитру
и  карандаш и  принялась за  более  легкое  и  приятное занятие  -  я  стала
заканчивать миниатюру Розамунды Оливер.  Головка была уже готова; оставалось
только  сделать цветной фон,  дописать драпировку,  оттенить штрихом кармина
свежие губы,  прибавить кое-где мягкий завиток к  прическе,  придать большую
глубину тени от ресниц под голубоватыми веками. Я была поглощена выполнением
этих  деталей,  когда,  после  торопливого стука,  дверь отворилась и  вошел
Сент-