- Таких,  которые бы меня признавали,  у  меня и нет,  сэр.  Мистер Рид
умер, а его жена выгнала меня...
     - Отчего?
     - Оттого, что я была бедна и ей в тягость и она не любила меня.
     - Но  у  Рида остались дети,  -  у  вас должны быть двоюродные братья и
сестры?  Еще  вчера сэр Джордж Лин говорил о  каком-то  Риде из  Гейтсхэда и
уверял,   что  это  отъявленный  негодяй;  а  Ингрэм  упоминала  о  какой-то
Джорджиане Рид из  той же местности,  которая год-два тому назад произвела в
Лондоне фурор своей красотой.
     - Джон Рид тоже умер,  сэр. Он погубил себя и почти разорил свою семью;
и есть предположение, что он покончил с собой. Это известие так поразило его
мать, что с ней сделался удар.
     - А чем же вы ей поможете?  Глупости, Джен! Мне и в голову бы не пришло
мчаться за сто миль,  чтобы повидать какую-то старуху, которая, пожалуй, еще
отправиться на тот свет до вашего приезда;  и  потом,  вы говорите,  что она
выгнала вас?
     - Да,  сэр.  Но это было очень давно.  И тогда у нее были совсем другие
обстоятельства. А теперь мне бы не хотелось пренебречь ее просьбой.
     - И долго вы там пробудете?
     - По возможности недолго, сэр.
     - Обещайте мне, что не дольше недели...
     - Я не хотела бы давать слово, может быть мне придется нарушить его.
     - Во  всяком случае вы  вернетесь?  Вы ни под каким видом не останетесь
там?
     - О, нет! Я, разумеется, вернусь, если все пойдет хорошо.
     - А кто поедет с вами?  Вы же не можете отправиться в такое путешествие
одна.
     - Нет, сэр. Мисс Рид прислала своего кучера.
     - Ему можно доверять?
     - Да, сэр, он прожил в доме десять лет. Мистер Рочестер задумался.
     - Когда вы хотите ехать?
     - Завтра рано утром, сэр.
     - В  таком  случае  вам  понадобятся  деньги;  ведь  не  можете  же  вы
путешествовать без денег,  а я предполагаю,  что у вас их немного:  я еще не
давал вам вашего жалования.  Сколько у вас всего-навсего, Джен? - спросил он
улыбаясь.
     Я показала свой кошелек; он действительно был очень тощ.
     - Пять шиллингов, сэр.
     Он  взял кошелек,  высыпал содержимое на ладонь и  тихонько рассмеялся,
словно его смешила эта скудость. Затем он извлек свой бумажник.
     - Вот,  - сказал он, протягивая мне банкнот: это было пятьдесят фунтов,
а он задолжал мне всего лишь пятнадцать. Я сказала, что у меня нет сдачи.
     - Не нужно мне сдачи, вы это знаете. Это ваше жалование.
     Но  я  отказалась взять больше того,  что  мне  принадлежало по  праву.
Сначала он рассердился, затем, словно одумавшись, сказал:
     - Ну хорошо,  хорошо.  Лучше не давать вам всего сейчас, а то вы, может
быть, имея пятьдесят фунтов, возьмете да и проживете там три месяца. Вот вам
десять. Достаточно?
     - Да, сэр; стало быть, за вами еще пять.
     - Вернитесь сюда за  ними;  я  буду вашим банкиром и  сберегу вам сорок
фунтов.
     - Мистер Рочестер,  раз представляется случай, я бы хотела поговорить с
вами еще об одном деле.
     - О деле? Интересно послушать, что это такое.
     - Вы дали мне понять, сэр, что очень скоро собираетесь жениться.
     - Да. Ну так что же?
     - В таком случае, сэр, Адель следовало бы поместить в школу. Я уверена,
что вы сами понимаете необходимость этого.
     - Чтобы убрать ее  подальше от  моей  жены,  для  которой девочка может
оказаться обузой? Ваше предложение не лишено смысла. Согласен. Адель, как вы
предлагаете,  поступит в школу;  а вы,  вы,  разумеется, отправитесь ко всем
чертям?
     - Надеюсь, нет, сэр. Но мне так или иначе придется искать другое место.
     - Ну  еще бы!  -  воскликнул он странно изменившимся голосом,  лицо его
исказилось смешной  и  мрачной гримасой.  Он  несколько мгновений смотрел на
меня.
     - И,  вероятно,  старуха Рид или барышни,  ее  дочери,  будут по  вашей
просьбе подыскивать вам место? Так?
     - Нет, сэр. Я не в таких отношениях с моими родственниками, чтобы иметь
основание просить их об услугах, - но я дам объявление в газетах.
     - Вы еще бог весть что придумаете,  - пробурчал он. - Попробуйте только
дать объявление!  Очень жалею что  не  уплатил вам вместо десяти фунтов один
соверен. Верните мне девять фунтов, Джен, они мне понадобятся.
     - И мне тоже,  сэр,  - возразила я, закладывая за спину руки, в которых
был кошелек. - Я ни в коем случае не могу обойтись без этих денег.
     - Маленькая скряга!  - сказал он. - Вам жалко денег! Ну, дайте мне хоть
пять фунтов, Джен.
     - Ни пяти шиллингов, ни пяти пенсов.
     - Дайте мне хоть посмотреть на деньги.
     - Нет, сэр, я вам не доверяю.
     - Джен!
     - Сэр?
     - Обещайте мне одну вещь.
     - Я обещаю вам все, сэр, что буду в силах исполнить.
     - Не давайте объявления.  Предоставьте это дело мне; когда нужно будет,
я вам найду место.
     - С радостью, сэр, если вы, в свою очередь, обещаете мне, что я и Адель
заблаговременно уедем отсюда - прежде, чем в этот дом войдет ваша жена.
     - Отлично, отлично. Даю вам честное слово. Значит, вы отбываете завтра?
     - Да, сэр. Рано утром.
     - Вы явитесь сегодня в гостиную после обеда?
     - Нет, сэр. Мне нужно собираться в дорогу.
     - Значит, нам придется с вами на некоторое время проститься?
     - Видимо, так, сэр.
     - А как люди прощаются, Джен? Научите меня, я не совсем знаю как.
     - Они говорят до свиданья или другое слово, какое им нравится.
     - Ну, тогда скажите его.
     - До свиданья, мистер Рочестер, скоро увидимся.
     - А что я должен сказать?
     - То же самое, если вам угодно, сэр.
     - До свиданья, мисс Эйр, скоро увидимся. И это все?
     - Да.
     - А мне такое расставание кажется сухим,  и скучным, и недружественным.
Мне хотелось бы чего-нибудь другого. Маленького прибавления к этому ритуалу.
Что,  например,  если бы мы пожали друг другу руку? Но нет, это меня тоже не
удовлетворило бы.  Значит,  ничего больше вы  не  скажете мне,  Джен,  кроме
вашего "до свиданья"?
     - Этого достаточно, сэр. Иногда одно слово может прозвучать теплее, чем
множество слов.
     - Возможно.   Но  все-таки  это  звучит  очень  сухо  и  холодно:   "до
свиданья... "
     "Сколько еще он будет стоять,  прислонившись к  двери?  -  спрашивала я
себя.  -  Мне пора укладываться". Но в это время зазвонил колокол к обеду, и
мистер Рочестер сорвался с  места,  не  прибавив ни  слова.  Больше я  его в
течение этого дня не видела, а на другое утро уехала до того, как он встал.

     Первого мая,  в  пять часов пополудни,  я  подъехала к сторожке у ворот
Гейтсхэда.  Прежде чем войти в дом, я заглянула в сторожку. Здесь было очень
чисто  и  уютно.  Решетчатые окна  были  завешены белыми занавесочками,  пол
безукоризненно чист,  каминные щипцы весело сверкали,  и жарко пылали дрова.
Бесси сидела у огня, укачивая малютку, а Роберт и его сестра тихонько играли
в углу.
     - Слава богу!  Я была уверена,  что вы приедете!  -  воскликнула миссис
Ливен, когда я вошла.
     - Да,  Бесси, - сказала я, целуя ее. - Надеюсь, я не опоздала? Как себя
чувствует миссис Ряд? Жива еще?
     - Да,  жива.  И сейчас,  пожалуй, чувствует себя лучше. Доктор говорит,
что она еще протянет недели две. Но совсем она едва ли поправится.
     - Она вспоминала обо мне?
     - Миссис  говорила о  вас  еще  сегодня утром.  Ей  хотелось,  чтоб  вы
приехали.  Но сейчас она спит,  - по крайней мере, спала десять минут назад,
когда я  была в доме.  Она обычно впадает в забытье после обеда и приходит в
себя только к  шести-семи часам.  Отдохните часок,  мисс,  а  потом я  пойду
вместе с вами.
     Вошел Роберт.  Бесси положила уснувшего младенца в колыбель и подошла к
мужу поздороваться.  Она потребовала, чтобы я сняла шляпку и вылила чаю, так
как я  бледна и утомлена с дороги.  Я с радостью приняла ее гостеприимство и
покорно дала раздеть себя, как в детстве, когда Бесси укладывала меня спать.
     Прошлое властно нахлынуло на меня,  когда я смотрела, как она хлопочет,
ставит на  поднос свои лучшие чашки,  делает бутерброды,  поджаривает к  чаю
сладкий  хлеб,  награждая маленьких Роберта и  Джен  то  подзатыльником,  то
ласковым шлепком,  как  награждала когда-то  меня.  Бесси  осталась такой же
проворной, вспыльчивой и доброй.
     Чай был готов, и я хотела подойти к столу. Но Бесси потребовала прежним
своим повелительным тоном,  чтобы я оставалась там, где сижу. Она все подаст
мне к камину, заявила она. Придвинув круглый столик, Бесси поставила на него
чашку чаю и тарелку с поджаренным хлебом,  совершенно так же, как делала это
когда-то,  когда я еще сидела в детском креслице и ей удавалось похитить для
меня какое-нибудь необычное лакомство;  и я, улыбаясь, подчинилась ей, как в
былые дни.
     Она расспрашивала меня,  счастливо ли я  живу в Торнфильдхолле и что за
человек моя хозяйка.  А когда я сказала ей, что у меня есть только хозяин, -
то  хороший ли  он  человек и  нравится ли мне?  Я  ответила,  что он скорее
некрасив,  но настоящий джентльмен,  что он очень добр ко мне и  я довольна.
Затем я начала описывать ей веселое общество,  гостящее у нас в доме.  Бесси
слушала с интересом. Это было как раз то, что она любила.
     Так,  в разговорах, незаметно прошел час. Бесси принесла мне мою шляпку
и  верхнюю одежду,  мы вдвоем вышли из сторожки и направились к дому.  Точно
так же сопровождала она меня около девяти лет назад, но тогда мы из дома шли
к  воротам.  В  холодное,  пасмурное январское утро я покинула этот постылый
кров с отчаянием и горечью в сердце; изгнанная теткой и всеми отверженная, я
должна была искать убежища в  негостеприимном Ловуде,  в далеком,  неведомом
краю. И вот тот же постылый кров снова передо мной. Мое будущее все еще было
неопределенным:  я  вступала на  этот порог со  стесненным сердцем,  все еще
чувствуя себя странницей на земле, но теперь меня поддерживала более твердая
вера в себя и в свои силы и я меньше трепетала перед угнетением.  Нанесенные
мне когда-то мучительные раны зарубцевались, и пламя ненависти погасло.
     - Пройдите сначала в маленькую столовую, - сказала Бесси, входя со мною
в дом, - барышни, наверно, там.
     Через мгновение я оказалась в знакомой комнате. Каждая вещь в ней имела
такой же вид,  как и  в  то утро,  когда я была впервые представлена мистеру
Брокльхерсту.  Даже коврик перед камином,  на  котором он стоял,  был тот же
самый.  Взглянув на  книжный шкаф,  я  увидела,  что  оба тома Бьюика "Жизнь
английских птиц" занимают то  же  место,  на третьей полке,  а  "Путешествия
Гулливера" и  "Арабские сказки" стоят на четвертой.  Неодушевленные предметы
остались теми же, зато живые существа изменились до неузнаваемости.
     Я  увидела перед собой двух  молодых девушек;  одна была очень высокая,
почти такого же  роста,  как  мисс  Ингрэм,  но  крайне худая и  угрюмая,  с
нездоровым,  желтоватым цветом лица.  В ней было что-то аскетическое,  и это
еще  подчеркивалось  крайней  простотой  ее   черного  шерстяного  платья  с
крахмальным белым  полотняным  воротничком,  гладко  зачесанными волосами  и
монашеским украшением на шее в виде черных четок с распятием.  То была,  без
сомнения,  Элиза,  хотя в  этом удлиненном,  уже  очерствевшем лице почти не
осталось никакого сходства с прежней девочкой.
     Другая была, разумеется, Джорджиана, но уже не та Джорджиана, которую я
помнила,  не та тоненькая, похожая на ангелочка девочка одиннадцати лет. Это
была вполне расцветшая,  пышная барышня,  с румяным,  как у куклы,  лицом, с
красивыми,   правильными  чертами,  томными  синими  глазами  и  золотистыми
локонами.  На  ней  также  было  черное  платье,  но  такого  элегантного  и
кокетливого покроя, что рядом с ним платье ее сестры казалось монашеским.
     Каждая из  сестер чем-то напоминала мать,  однако каждая по-разному:  у
худой и  бледной старшей сестры были материнские желтоватые глаза;  младшая,
цветущая и пышная,  унаследовала ее челюсть и подбородок, может быть, слегка
смягченные,   но   все  же   придававшие  какую-то   странную  жесткость  ее
чувственному, сдобному личику.
     Когда я  приблизилась,  обе  девушки поднялись,  чтобы поздороваться со
мной,  и обе назвали меня "мисс Эйр".  Элиза приветствовала меня отрывисто и
резко,  без улыбки;  затем она снова села и  уставилась на  огонь в  камине,
словно совершенно забыв о  моем присутствии.  Джорджиана прибавила к  своему
"здравствуйте" несколько общих замечаний о моем путешествии,  о погоде и так
далее;  она  говорила с  растяжкой,  цедя слова сквозь зубы.  Эти  замечания
сопровождались недружелюбными взглядами,  которыми она  искоса мерила меня с
головы до ног, то рассматривая мой скромный коричневый плащ, то задерживаясь
на  моей  простенькой дорожной шляпке.  Молодые особы отлично умеют дать вам
понять,  что считают вас "чудачкой",  не прибегая к словам. Они делают это с
помощью  высокомерных взглядов,  холодности в  обращении,  небрежности тона,
выражая таким образом свои  чувства в  полной мере и  обходясь при  этом без
единого грубого выражения или жеста.
     Однако теперь насмешка,  скрытая или  явная,  уже  не  имела надо  мной
власти.  Сидя между моими кузинами,  я изумлялась тому,  как свободно я себя
чувствую,  невзирая  на  полное  пренебрежение  одной  и  полусаркастическое
внимание другой:  Элиза уже не могла унизить меня, а Джорджиана - оскорбить.
Дело в том,  что я была занята совсем другим. За последние несколько месяцев
я  пережила настолько глубокие чувства,  мои  страдания и  радости были  так
сильны и  утонченны,  что кузины уже не  могли ни  опечалить,  ни обрадовать
меня, а их тон не мог вызвать во мне ни добрых, ни злых чувств.
     - Как здоровье мисс Рид? - спросила я, спокойно взглянув на Джорджиану,
которая сочла необходимым гордо выпрямиться при этом прямом вопросе,  словно
я позволила себе неожиданную вольность.
     - Миссис  Рид?  Ах,  вы  хотите сказать -  мама.  Она  в  очень  плохом
состоянии. Сомневаюсь, чтобы вы могли повидать ее сегодня.
     - Если бы вы поднялись наверх и сказали ей,  что я приехала,  я была бы
вам очень благодарна.
     Джорджиана даже вскочила,  так она была поражена,  и в изумлении широко
раскрыла синие глаза.
     - Я  знаю,  что  она  высказывала настойчивое желание повидать меня,  -
добавила я,  -  и не хотела бы откладывать исполнение ее желаний дольше, чем
это необходимо.
     - Мама не любит, когда ее вечером беспокоят, - заметила Элиза.
     Тогда я  спокойно поднялась,  сняла,  хотя и без приглашения,  шляпку и
перчатки и заявила,  что пойду поищу Бесси,  которая,  вероятно,  в кухне, и
попрошу ее  узнать,  расположена ли  миссис Рид принять меня сегодня вечером
или нет.  Я  вышла,  отыскала Бесси и,  попросив ее исполнить мое поручение,
продолжала и  дальше действовать столь же решительно.  Обычно я стушевываюсь
при всякой грубости.  Еще год тому назад, будь я встречена так, как сегодня,
я,  вероятно,  решила бы  уехать из  Гейтсхэда завтра же утром.  Но теперь я
сразу же  поняла,  что это было бы  нелепо:  я  приехала за сто миль,  чтобы
повидать мою  тетю,  и  должна остаться при ней до  ее  выздоровления или же
смерти;  что  касается  глупости  или  гордости  ее  дочерей,  то  лучше  по
возможности не замечать их.  Поэтому я обратилась к экономке, сообщила, что,
вероятно,  прогощу здесь неделю или две,  попросила ее отвести мне комнату и
отнести мой чемодан наверх и отправилась с ней сама. На площадке я встретила
Бесси.
     - Миссис Рид проснулась,  - сказала она. - Я сообщила ей, что вы здесь.
Пойдемте посмотрим, узнает ли она вас.
     Мне  не  нужно было указывать дорогу в  эту столь знакомую мне комнату,
куда меня столько раз  вызывали в  былые дни  для наказания или выговора.  Я
опередила Бесси  и  тихонько  открыла  дверь.  На  столе  стояла  лампа  под
абажуром,  так  как  уже темнело.  Я  увидела ту  же  кровать с  золотистыми
занавесками,  тот же  туалетный стол,  и  кресло,  и  скамеечку для ног,  на
которую меня  сотни  раз  ставили на  колени,  принуждая просить прощения за
грехи,  которых я  не совершала.  И  я  невольно заглянула в  тот угол,  где
когда-то  маячила страшная тень  гибкого хлыста,  который выглядывал оттуда,
только и ожидая случая, чтобы выскочить с бесовским проворством и отхлестать
меня  по  дрожащим  рукам  или  вытянутой  шее.  Я  приблизилась к  кровати,
отдернула занавеси и наклонилась над горой подушек.
     Я  хорошо помнила лицо  миссис Рид  и  теперь пристально вглядывалась в
знакомые черты.  Какое счастье,  что  время уничтожает в  нас  жажду мести и
заглушает порывы гнева  и  враждебности!  Я  покинула эту  женщину в  минуту
горечи и  ненависти,  а вернулась с одним лишь чувством жалости к ее великим
страданиям и  с  искренним желанием  забыть  и  простить все  нанесенные мне
обиды, примириться с ней и дружески пожать ей руку.
     Знакомое лицо  было  передо мной:  такое же  суровое,  жесткое,  как  и
прежде.  Те  же  глаза,  которых ничто не  могло смягчить,  и  те  же слегка
приподнятые властные и злые брови. Как часто они хмурились, выражая угрозу и
ненависть,  и  как  живо  вспомнились мне  печали и  ужасы детства,  когда я
рассматривала теперь  их  суровые  очертания.  И  все  же  я  наклонилась  и
поцеловала ее. Она посмотрела на меня.
     - Это Джен Эйр? - спросила она.
     - Да, тетя Рид. Как вы себя чувствуете, милая тетя?
     Когда-то я поклялась,  что никогда больше не назову ее тетей; но сейчас
мне не казалось грехом,  если я нарушу и забуду эту клятву. Мои пальцы сжали
ее руку,  лежавшую поверх простыни. Если бы она их ласково пожала в ответ, я
испытала  бы  в  эту  минуту  истинную радость.  Но  черствую натуру  трудно
умилостивить,  и  нелегко  рассеять  закоренелые предубеждения.  Миссис  Рид
отняла свою руку и,  отвернув от  меня лицо,  заметила,  что сегодня хорошая
погода.  Затем она  снова взглянула на  меня таким ледяным взглядом,  что  я
сразу  поняла:  ее  мнение  обо  мне  и  ее  чувства  остались неизменными и
непреклонными.  Я  догадалась  по  ее  каменным  глазам,  непроницаемым  для
нежности,  не знающим слез, что она твердо решила считать меня неисправимой:
найдя во мне перемену к лучшему,  она не испытала бы бескорыстной радости, а
только унижение.
     Мое сердце сжалось болью,  а затем гневом;  но я решила покорить миссис
Рид,  взять верх над ее природой и  ее упорством.  Слезы душили меня,  как в
детстве,  я  подавила их усилием воли и,  поставив стул у изголовья,  села и
склонилась над подушкой.
     - Вы посылали за мной,  - сказала я, - и вот я здесь. Я останусь до тех
пор, пока вам не станет лучше.
     - О, разумеется! Ты видела моих дочерей?
     - Да.
     - Ну так скажи им:  ты останешься здесь,  пока я  с тобой не переговорю
кое о чем,  что у меня на душе; сегодня уже поздно и мне трудно вспомнить...
Что-то я хотела тебе сказать... подожди...
     Ее блуждающий взгляд и затрудненная речь свидетельствовали о том, какое
крушение постигло это  некогда мощное  тело.  Она  беспокойно заворочалась в
постели,  натягивая  на  себя  простыню.  Мой  локоть,  опиравшийся на  край
кровати, придерживал одеяло. Она сразу рассердилась.
     - Сядь прямо,  - сказала она, - не раздражай меня и не держи одеяло. Ты
Джен Эйр?
     - Да, я Джен Эйр.
     - Никто  не  поверит,  каких  хлопот  и  неприятностей стоил  мне  этот
ребенок.  Взвалить на меня такое бремя!  Сколько она мне причиняла огорчений
каждый  день,  каждый  час  своим  непонятным характером,  своими  вспышками
раздражения и  этой дикой манерой -  следить за каждым моим движением.  Один
раз она говорила со мной прямо как сумасшедшая, уверю вас, или как дьявол, -
никогда не видела такого ребенка!  Конечно,  я  рада была избавиться от нее.
Что с ней сталось в Ловуде? Говорят, там была эпидемия тифа и многие девочки
умерли;  однако она осталась жива.  Но я сказала, что Джен умерла. Я хотела,
чтобы она умерла.
     - Странное желание, миссис Рид. За что вы так