-
вместо  того  чтобы  склониться  перед  волей  небес,  я  бросил  ей  вызов.
Божественный приговор свершился:  на  меня обрушились несчастья,  я  был  на
волосок  от  смерти.  Постигшие меня  наказания были  суровы,  одно  из  них
навсегда меня смирило.  Ты знаешь,  как я гордился моей силой,  - но где она
теперь,  когда я должен прибегать к чужой помощи,  как слабое дитя? Недавно,
Джен,  -  только недавно,  -  начал я видеть и узнавать в своей судьбе перст
божий.  Я начал испытывать угрызения совести, раскаяние, желание примириться
с  моим творцом.  Я  иногда молился;  это были краткие молитвы,  но  глубоко
искренние.
     Несколько дней назад...  нет,  я могу точно сказать когда, - четыре дня
назад,  в понедельник вечером,  я испытал странное состояние: на смену моему
бурному отчаянию,  мрачности,  тоске явилась печаль. Мне давно уже казалось,
что раз я  нигде не  могу тебя найти -  значит,  ты умерла.  Поздно вечером,
вероятно между одиннадцатью и  двенадцатью,  прежде чем лечь,  я стал молить
бога,  чтобы он, если сочтет это возможным, поскорее взял меня из этой жизни
в иной мир, где есть надежда встретиться с Джен.
     Я  сидел в  своей комнате,  у  открытого окна;  мне было приятно дышать
благоуханным  воздухом  ночи;  правда,  я  не  мог  видеть  звезд,  а  месяц
представлялся мне лишь светлым туманным пятном.  Я тосковал о тебе,  Дженет!
О,  я тосковал о тебе и душой и телом.  Я спрашивал бога в тоске и смирении,
не довольно ли я  уже вытерпел мук,  отчаяния и  боли и не будет ли мне дано
вновь испытать блаженство и  мир?  Что все постигшее меня я заслужил,  это я
признавал, но я сомневался, хватит ли у меня сил на новые страдания. Я молил
его -  и вот с моих губ невольно сорвалось имя, альфа и омега моих сердечных
желаний: "Джен! Джен! Джен!"
     - Вы произнесли эти слова вслух?
     - Да,  Джен.  Если  бы  кто-нибудь услыхал меня,  он  решил бы,  что  я
сумасшедший, с такой неистовой силой вырвались у меня эти слова.
     - И это было в прошлый понедельник около полуночи?
     - Да, но не важно время; самое странное то, что за этим последовало. Ты
сочтешь меня  суеверным,  -  правда,  у  меня  в  крови есть  и  всегда была
некоторая склонность к суеверию,  тем не менее это правда, что я услыхал то,
о чем сейчас расскажу.
     Когда я  воскликнул:  "Джен,  Джен,  Джен!",  голос (я  не могу сказать
откуда,  но знаю,  чей он) отвечал:  "Иду!  Жди меня!"  -  и через мгновение
ночной ветер донес до меня слова: "Где ты?"
     Я хотел бы передать тебе ту картину,  то видение, которое вызвал во мне
этот возглас;  однако трудно выразить это словами.  Ферндин,  как ты видишь,
окружен густым  лесом,  и  всякий звук  здесь  звучит глухо  и  замирает без
отголосков.  Но слова "где ты?" были произнесены, казалось, среди гор, ибо я
слышал,  как их повторяло горное эхо.  И мне почудилось, будто более свежий,
прохладный ветер коснулся моего лба;  мне представилось,  что я встречаюсь с
Джен  в  какой-то  дикой,  пустынной  местности.  Духовно  мы,  вероятно,  и
встретились.  Ты в этот час, Джен, конечно, спала глубоким сном; быть может,
твоя  душа покинула комнату и  отправилась утешать мою:  ибо  это  был  твой
голос, - это так же верно, как то, что я жив! Это был твой голос.
     Вы  знаете,  читатель,  что  именно в  понедельник,  около полуночи,  я
услышала таинственный призыв;  как раз этими словами я  на него ответила.  Я
выслушала рассказ  мистера  Рочестера,  но  ничем  на  него  не  отозвалась.
Совпадение было так необъяснимо и так меня поразило, что я не могла говорить
о нем и обсуждать его. Это неизбежно произвело бы глубочайшее впечатление на
душу моего собеседника, а эту душу, которая столько пережила и поэтому имела
особую склонность к  мрачности,  не следовало сейчас уводить в глубокую тень
сверхъестественного. Итак, я затаила все это в своем сердце.
     - Теперь ты уже не будешь удивляться, - продолжал мой хозяин, - почему,
когда ты так неожиданно предстала предо мной вчера вечером,  мне было трудно
поверить,  что  ты  не  видение и  не  один  только голос,  который замрет и
растворится в тишине, как замерли в тот раз твой шепот и горное эхо. Теперь,
благодарение богу, я знаю, что все это другое. Да, я благодарю бога.
     Он благоговейно обнажил голову и,  опустив незрячие глаза,  склонился в
безмолвной молитве.
     - Я благодарю творца за то,  что в дни суда он вспомнил о милосердии. Я
смиренно молю моего искупителя,  чтобы он  дал  мне  силы отныне вести более
чистую жизнь, чем та, какую я вел до сих пор.
     Затем он протянул ко мне руку,  чтобы я его повела, Я взяла эту дорогую
руку,  на мгновение прижала ее к своим губам,  затем дала ему обнять меня за
плечи:  будучи  гораздо ниже  его,  я  одновременно служила ему  и  опорой и
поводырем. Мы вошли в лес и направились домой.



Глава XXXVIII

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

     Читатель,  я  стала его женой.  Это была тихая свадьба:  присутствовали
лишь  он  и  я,  священник и  причетник.  Когда мы  вернулись из  церкви,  я
отправилась на кухню, где Мери готовила обед, а Джон чистил ножи, и сказала:
     - Мери, сегодня утром я обвенчалась с мистером Рочестером.
     Экономка и  ее муж были почтенные,  флегматичного склада люди,  которым
можно было в  любое время спокойно сообщить самую важную новость,  не рискуя
услышать  визгливые  восклицания  и   быть  оглушенной  потоком  недоуменных
расспросов. Мери взглянула на меня с удивлением; ложка, которой она поливала
соусом пару жарившихся цыплят,  на несколько мгновений замерла в воздухе,  и
на  те же несколько мгновений Джон перестал чистить ножи.  Склонившись затем
над жарким, Мери только сказала:
     - Обвенчались,  мисс! В самом деле? - и прибавила: - Я видела, что вы с
хозяином куда-то пошли, но не знала, что вы отправились в церковь венчаться.
- Сказав это, она продолжала поливать жаркое.
     Обернувшись к Джону, я видела, что он широко улыбается.
     - Я говорил Мери, что этим дело кончится, - сказал он. - Я догадывался,
что у мистера Эдварда на уме (Джон был старым слугою, он знал своего хозяина
еще когда тот был младшим в семье,  и поэтому часто называл его по имени), и
был уверен,  что он не станет долго ждать.  Что ж, правильно сделал, как мне
сдается. Желаю вам счастья, мисс, - и он отвесил мне почтительный поклон.
     - Спасибо,  Джон!  Мистер Рочестер просил меня передать вот  это  вам и
Мери.  -  Я вложила ему в руку пятифунтовый билет и,  не ожидая, что они еще
скажут,  ушла из кухни.  Некоторое время спустя, проходя мимо двери кухни, я
услышала следующие слова:
     - Она подходит ему куда лучше, чем какая-нибудь важная леди. - И затем:
- Правда,  из  себя она  неказиста,  но  зато сердце у  нее доброе и  ничего
плохого про нее не скажешь;  а что до него, то всякому ясно, что она кажется
ему первой красавицей.
     Я сейчас же написала в Мурхауз и в Кембридж, сообщая об этой перемене в
моей жизни и  объясняя,  чем  она вызвана.  Диана и  Мери одобрили этот шаг.
Диана прибавила,  что,  как только окончится медовый месяц, она приедет меня
навестить.
     - Лучше  ей  этого не  дожидаться,  -  сказал мистер Рочестер,  когда я
прочла ему письмо,  -  а то она,  пожалуй,  никогда не приедет;  наш медовый
месяц будет сиять нам всю нашу жизнь,  и его лучи померкнут лишь над твоей и
моей могилой.
     Не  знаю,  как принял Сент-Джон это известие;  он  так и  не ответил на
письмо,  в котором я извещала его об этом событии.  Однако спустя полгода он
все-таки мне написал;  правда, не упоминая ни о мистере Рочестере, ни о моем
замужестве.  Его  письмо  было  написано в  сдержанном тоне,  хотя  и  очень
серьезном,  но ласковом. С тех пор мы обмениваемся с ним письмами не слишком
часто,  но регулярно;  он надеется,  что я счастлива,  и верит,  что я не из
числа  тех,  кто  живет  в  этом  мире  без  бога  и  поглощен лишь  земными
интересами.
     Вы еще не совсем забыли маленькую Адель,  не правда ли,  читатель?  Я о
ней  ни  на  минуту  не  забывала.  Вскоре я  попросила у  мистера Рочестера
разрешения навестить Адель в  школе,  куда он  ее поместил.  Меня тронула ее
бурная радость,  когда  она  увидела меня.  Девочка показалась мне  худой  и
бледной;  она жаловалась,  что ей живется трудно. И действительно, порядки в
этом заведении оказались слишком строгими и методы обучения слишком суровыми
для ребенка ее возраста;  я увезла ее домой. Я собиралась снова сделаться ее
гувернанткой,  но  вскоре увидела,  что это невозможно:  мое время и  заботы
принадлежали другому, - мой муж так в них нуждался!
     Поэтому я  нашла более подходящую школу,  в нашей местности,  где могла
часто навещать Адель и  иногда брать ее домой.  Я заботилась о том,  чтобы у
нее  было все  необходимое,  и  скоро она там освоилась,  почувствовала себя
вполне  счастливой  и  стала  делать  быстрые  успехи  в  учении.  С  годами
английское воспитание в  значительной мере отучило девочку от ее французских
замашек; и по окончании ею школы я приобрела в ее лице приятную и услужливую
помощницу,  покорную,  веселую и скромную.  Своими заботами обо мне и о моих
близких она давно уже отплатила мне за любовь и внимание,  которые встречала
с моей стороны.
     Моя повесть подходит к концу.  Еще несколько слов о моей замужней жизни
и о судьбе тех, чьи имена встречались в моем рассказе, - и я кончаю.
     Уже десять лет,  как я  замужем.  Я  знаю,  что значит всецело жить для
человека,  которого любишь больше всего на свете.  Я  считаю себя бесконечно
счастливой,  и моего счастья нельзя выразить никакими словами, потому что мы
с  мужем живем друг  для  друга.  Ни  одна  женщина в  мире  так  всецело не
принадлежит своему мужу.  Нас так же  не  может утомить общество друг друга,
как не может утомить биение сердца,  которое бьется в  его и  в  моей груди;
поэтому мы неразлучны.  Быть вместе - значит для нас чувствовать себя так же
непринужденно, как в одиночестве, и так же весело, как в обществе. Весь день
проходит у нас в беседе, и наша беседа - это, в сущности, размышление вслух.
Я всецело ему доверяю,  а он -  мне; наши характеры идеально подходят друг к
другу, почему мы и живем душа в душу.
     Первые два  года  нашего брака  мистер Рочестер оставался слепым.  Быть
может,  это обстоятельство особенно нас сблизило, особенно нас связало; ведь
я была тогда его зрением,  как до сих пор остаюсь его правой рукой. Я была в
буквальном смысле (как он  нередко меня называл) зеницей его очей.  Он видел
природу и  читал книги через меня;  никогда я не уставала смотреть за него и
описывать поля,  деревья,  города,  реки,  облака и  солнечные лучи  -  весь
окружающий нас пейзаж;  передавать впечатления от погоды; доверять его слуху
то,  в чем отказывали ему глаза. Никогда не уставала ему читать, не уставала
водить туда, куда ему хотелось, и делать для него то, о чем он просил. И эти
услуги  доставляли мне  всю  полноту радости,  утонченной,  хоть  и  немного
грустной,  ибо  мистер Рочестер просил о  них  без мучительного стыда и  без
гнетущего унижения. Он любил меня так глубоко, что, не колеблясь, прибегал к
моей помощи; он чувствовал, как нежно я его люблю, и знал, что принимать мои
заботы - значило доставлять мне истинную радость.
     Однажды утром,  в  конце второго года,  когда я  писала письмо под  его
диктовку, он подошел, наклонился надо мной и сказал:
     - Джен, у тебя на шее какое-то блестящее украшение? На мне была золотая
цепочка, я ответила:
     - Да.
     - И на тебе голубое платье?
     Это было действительно так.  Затем он сообщил мне,  что с некоторых пор
ему  кажется,   будто  темная  пелена  у  него  на  глазу  становится  более
прозрачной: теперь он убедился в этом.
     Мы обратились в Лондоне к выдающемуся окулисту, и мистер Рочестер через
некоторое время стал видеть этим глазом. Он теперь видит не очень отчетливо,
не  может  подолгу читать и  писать,  но  может  передвигаться один,  и  нет
надобности водить его за руку;  теперь уже небо для него не пустая бездна, и
земля не кажется ему мраком.  Когда ему положили на колени его первенца,  он
увидел, что мальчик унаследовал его глаза - такие, какими они были прежде, -
большие,  черные,  блестящие.  И он снова с глубокой благодарностью признал,
что бог обратил на него свою милость.
     Итак, мой Эдвард и я - мы оба счастливы; счастливы также и наши любимые
друзья.  Диана и  Мери  Риверс обе  замужем;  поочередно,  раз  в  год,  они
приезжают погостить к  нам,  и мы изредка посещаем их.  Муж Дианы -  капитан
флота,  храбрый офицер и прекрасный человек.  Муж Мери - священник, школьный
товарищ ее брата, по своим дарованиям и моральным качествам он достоин своей
избранницы.  И  капитан Фицджемс и  мистер Уортон любят своих жен и  взаимно
любимы.  Что касается Сент-Джона,  то он покинул Англию и уехал в Индию.  Он
вступил на путь, который сам избрал, и до сих пор следует этой стезей.
     Он так и  не женился и вряд ли женится.  До сих пор он один справляется
со  своей задачей;  и  эта  задача близка к  завершению:  его славное солнце
клонится к закату.  Последнее письмо,  полученное от него, вызвало у меня на
глазах слезы:  он  предвидит свою близкую кончину.  Я  знаю,  что  следующее
письмо, написанное незнакомой рукой, сообщит мне, что господь призвал к себе
своего неутомимого и верного слугу.