, протягивал руку, прикасался ко мне и говорил: "Джен!"
     - Вы человеческое существо, Джен? Вы уверены в этом?
     - Совершенно уверена, мистер Рочестер.
     - Но  как  же  вы  могли в  этот темный и  тоскливый вечер так внезапно
очутиться у моего одинокого очага?  Я протянул руку, чтобы взять стакан воды
у служанки,  а мне его подали вы;  я задал вопрос,  ожидая, что ответит жена
Джона, - и вдруг услышал ваш голос.
     - Потому что вместо Мери вошла я с подносом.
     - Сколько волшебного очарования в этих часах, которые я провожу с вами!
Никто не знает,  какое мрачное,  угрюмое, безнадежное существование я влачил
здесь долгие месяцы,  ничего не делая, ничего не ожидая, путая день с ночью,
ощущая лишь холод,  когда у  меня погасал камин,  и  голод,  когда я забывал
поесть;  и  потом безысходная печаль,  а по временам -  исступленное желание
снова встретить мою Джен.  Да,  я более желал вернуть ее, чем мое потерянное
зрение. Неужели же правда, что Джен со мной и говорит, что любит меня? Может
быть, она уедет так же внезапно, как приехала? А вдруг завтра я ее больше не
увижу?
     Я была уверена,  что его лучше всего отвлечет от тревожных мыслей самое
простое  замечание  на  житейскую тему.  Проведя  рукой  по  его  бровям,  я
обнаружила,  что  они опалены,  и  сказала,  что надо применить какое-нибудь
средство,  чтобы  они  отросли и  стали такими же  широкими и  черными,  как
прежде.
     - Зачем делать мне  добро,  благодетельный дух,  когда в  некое роковое
мгновение вы  снова меня  покинете,  исчезнув,  как  тень,  неведомо куда  и
скрывшись от меня навеки?
     - Есть у вас с собой карманный гребень?
     - Зачем, Джен?
     - Да  чтобы расчесать эту косматую черную гриву.  На  вас прямо страшно
смотреть вблизи.  Вы говорите, что я фея; но, по-моему, вы больше смахиваете
на лешего.
     - Я безобразен, Джен?
     - Ужасно, сэр, и всегда таким были, сами знаете.
     - Гм!  Где бы  вы ни жили это время,  вы,  я  вижу,  не утратили своего
лукавства.
     - А  между тем я  жила с отличными людьми,  куда лучше вас,  во сто раз
лучше;  вам  и  не  снились  их  идеи  и  взгляды,  они  такие  утонченные и
возвышенные.
     - С кем же, черт возьми, вы жили?
     - Если вы будете так вертеться,  я  вырву у  вас все волосы,  и  тогда,
надеюсь, вы перестанете сомневаться в моей реальности.
     - С кем же вы жили, Джен?
     - Сегодня вечером вам этого не выпытать, сэр! Придется вам подождать до
завтра;  если я  не доскажу своей повести,  это будет гарантией того,  что я
явлюсь к завтраку и окончу ее.  Кстати, в следующий раз я появляюсь у вашего
камелька не только со стаканом воды,  -  я  вам принесу по крайней мере одно
яйцо, не говоря уж о жареной ветчине.
     - Ах  вы,  лукавый бесенок!  Дитя  и  эльф!  С  вами я  испытываю такие
чувства,  каких не знал уже целый год.  Окажись вы на месте Давида, злой дух
был бы изгнан из Саула и без помощи арфы.
     - Ну вот,  сэр, вы причесаны и у вас совсем приличный вид. Теперь я вас
покину; я путешествую уже три дня и, кажется, очень устала. Спокойной ночи!
     - Еще одно слово, Джен! В доме, где вы жили, были только одни дамы?
     Я рассмеялась и убежала. Поднимаясь по лестнице, я продолжала смеяться.
"Прекрасная мысль,  -  думала я  лукаво,  -  кажется,  я  нашла  средство на
некоторое время  излечить  его  от  меланхолии".  На  следующий день  мистер
Рочестер встал очень рано,  я слышала, как он бродит по комнатам. Как только
Мери сошла вниз, он спросил:
     - Мисс Эйр здесь?  - Затем прибавил: - В какой комнате вы ее поместили?
Не сыро там?  Она уже встала?  Пойдите спросите, не надо ли ей чего-нибудь и
когда она сойдет вниз.
     Я спустилась в столовую,  когда мне показалось,  что пора завтракать. Я
вошла  бесшумно,   чтобы  понаблюдать  его,  прежде  чем  он  обнаружит  мое
присутствие.  Тяжело  было  видеть,  как  этот  сильный дух  скован телесной
немощью. Он сидел в кресле тихо, но не спокойно: видно было, что он ждет; на
его энергичных чертах лежал отпечаток привычной печали.  Его лицо напоминало
погасшую лампу, которая ждет, чтобы ее вновь зажгли, ибо - увы! - сам он был
не в  силах вызвать в своих чертах пламя оживления:  для этого ему нужен был
другой человек!  Я заранее решила быть веселой и беспечной, но беспомощность
этого сильного человека тронула меня до глубины души;  однако я  сделала над
собой усилие и заговорила с обычной живостью.
     - Сегодня яркое,  солнечное утро, сэр, - сказала я. - Дождь перестал, и
теперь мягкая, чудесная погода. Скоро мы с вами пойдем гулять.
     Я пробудила в нем огонь жизни; его лицо засияло.
     - О,  вы на самом деле здесь,  моя малиновка! Идите ко мне. Вы не ушли?
Не исчезли?  Час назад я слышал, как одна из ваших сестер пела в лесу, но ее
пение не  принесло мне отрады,  так же  как и  лучи восходящего солнца.  Вся
гармония мира заключена для  меня в  голосе моей Джен (хорошо,  что  она  от
природы не молчалива); солнце восходит для меня только при ее появлении.
     Услышав из его уст это признание, я не могла сдержать слез: прикованный
к  скале царственный орел мог  бы  так  просить воробья приносить ему  пищу.
Однако я  не собиралась плакать;  я  стерла соленые капли с  лица и занялась
приготовлением завтрака.
     Почти все утро мы провели на воздухе.  Я вывела его из сырого дремучего
леса на простор веселых полей,  я  говорила ему о том,  как сверкает зелень,
как  свежи  цветы  и  изгороди,  как  ослепительно сияет небесная лазурь.  Я
выбрала для  него хорошее местечко в  тени -  это был старый сухой пень -  и
позволила ему усадить меня к себе на колени.  Зачем мне было ему отказывать,
когда мы  оба были счастливее рядом,  чем в  отдалении друг от друга?  Пилот
улегся возле нас;  кругом царила тишина.  Сжав меня в своих объятиях, мистер
Рочестер вдруг заговорил:
     - Ах  ты,  жестокая,  жестокая изменница.  О  Джен,  ты  не можешь себе
представить,  что я пережил, когда выяснилось, что ты бежала из Торнфильда и
пропала без следа,  а особенно когда, осмотрев твою комнату, я убедился, что
ты не захватила с собой ни денег,  ни ценностей! Жемчужное ожерелье, которое
я  тебе подарил,  лежало в  том же футляре;  твои чемоданы стояли запертые и
перевязанные,  готовые для  свадебного путешествия.  "Что  будет  делать моя
любимая,  -  думал я, - без денег и без друзей?" Что же она делала? Расскажи
мне теперь.
     Уступая его просьбе,  я  стала рассказывать обо всем,  что произошло за
этот год.  Я  значительно смягчила краски,  описывая те  три  дня скитаний и
голода,  боясь причинить ему  лишние страдания,  но  и  то  немногое,  что я
рассказала, ранило его преданное сердце глубже, чем я хотела.
     Мне  не  следовало,  сказал он,  уходить от  него без  всяких средств к
жизни,  я  обязана была  сообщить ему  о  своих намерениях,  должна была ему
довериться;  он никогда бы не принудил меня стать его любовницей.  Хотя он и
доходил до  ярости в  своем отчаянии,  он любит меня слишком глубоко,  чтобы
сделаться моим тираном;  он  отдал бы  мне все свое состояние,  не  попросив
взамен даже поцелуя,  -  только бы я не уходила одна,  без друзей, в широкий
мир. Он уверен, что я рассказала ему далеко не все о своих страданиях.
     - Ну,  каковы бы ни были мои страдания, они продолжались очень недолго,
- отвечала я  и  затем перешла к  тому,  как меня приняли в Мурхаузе,  как я
получила место школьной учительницы, как свалилось на меня наследство, как я
нашла  своих родственников.  Конечно,  имя  Сент-Джона нередко встречалось в
моем рассказе.  Это  сразу же  привлекло его  внимание и,  когда я  кончила,
определило дальнейшее течение нашей беседы.
     - Так этот Сент-Джон твой кузен?
     - Да.
     - Ты часто о нем упоминаешь: он тебе нравится?
     - Он очень хороший человек, сэр; я не могла не привязаться к нему.
     - Хороший человек?  Что же,  это почтенный и добродетельный человек лет
пятидесяти?
     - Сент-Джону двадцать девять лет, сэр.
     - Jeune encore [Еще молод (фр.)],  как говорят французы.  Что ж, должно
быть,  он маленького роста,  флегматичен и некрасив?  Человек, который может
похвалиться скорее отсутствием пороков, чем обилием высоких добродетелей?
     - Это человек неистощимой энергии. Цель его жизни - благие, возвышенные
дела.
     - Ну,  а как насчет ума?  Вероятно, он не блещет талантом? У него самые
благие намерения, но уши вянут, когда он заговорит?
     - Он мало говорит,  сэр,  но всякое его слово попадает в  цель.  У него
замечательный ум, - я бы сказала, скорее властный, чем гибкий.
     - Значит, он способный человек?
     - Чрезвычайно одаренный.
     - И образованный?
     - Сент-Джон - человек обширных и серьезных познаний.
     - Ты как будто сказала,  что тебе не нравится,  как он держится? Что же
он, напыщенный педант?
     - Я  ничего не говорила о  его манере держаться,  но если бы она мне не
нравилась, значит, у меня весьма дурной вкус; он изысканно вежлив, спокоен -
словом, настоящий джентльмен.
     - А его наружность?..  Я забыл,  каким ты описывала его;  вероятно, это
грубоватый викарий,  в тесном белом галстуке, выступающий как на котурнах, в
своих штиблетах на толстых подошвах, не так ли?
     - Сент-Джон хорошо одевается.  Он красивый мужчина -  высокий блондин с
прекрасными голубыми глазами и греческим профилем.
     - (В  сторону.)  Черт бы  его побрал!  (Обращаясь ко мне.)  Он,  видно,
нравился тебе, Джен?
     - Да,  мистер Рочестер,  он мне нравился;  но вы уже спрашивали меня об
этом.
     Я,  конечно,  понимала,  куда клонит мой собеседник:  в нем пробудилась
ревность.  Она жалила его, но ее укусы были целительны: они отвлекали его от
гнетущих мыслей. Поэтому я и не спешила заговорить эту змею.
     - Может  быть,  вы  сойдете с  моих  колен,  мисс  Эйр?  -  последовала
несколько неожиданная реплика.
     - Отчего же, мистер Рочестер?
     - Нарисованный вами образ представляет слишком уж  разительный контраст
со мной.  Вы изобразили пленительного Аполлона; он владеет вашей фантазией -
высокий, красивый, голубоглазый, с греческим профилем. А перед вами Вулкан -
этакий корявый кузнец,  смуглый,  широкоплечий и  к  тому  же  еще  слепой и
однорукий.
     - Мне это не приходило в голову,  но вы действительно настоящий Вулкан,
сэр.
     - Ну,  так убирайтесь вон,  сударыня,  скатертью дорога! Но, прежде чем
уйти (и он еще крепче прижал меня к  себе),  будьте так любезны ответить мне
на кое-какие вопросы.
     Он помолчал.
     - Какие вопросы, мистер Рочестер? Тут последовал настоящий допрос:
     - Когда Сент-Джон устраивал вас на место учительницы в Мортоне,  он еще
не знал, что вы его кузина?
     - Не знал.
     - Вы часто с ним виделись? Он иногда заходил в школу.
     - Ежедневно.
     - Он одобрял вашу работу,  Джен?  Я знаю, вы делали все безукоризненно,
ведь вы же умница.
     - Да, он ее одобрял.
     - И  он,  конечно,  обнаружил в  вас  много  достоинств,  о  которых не
подозревал? У вас незаурядные способности.
     - На этот счет ничего вам не могу сказать.
     - Вы говорите, что жили в маленьком коттедже близ школы. Навещал он вас
когда-нибудь?
     - Иногда.
     - По вечерам?
     - Раз или два. Наступила пауза.
     - А  сколько времени вы прожили с ним и с его сестрами,  после того как
было установлено ваше родство?
     - Пять месяцев.
     - Много ли Риверс проводил времени в вашем обществе?
     - Много.  Маленькая гостиная служила ему  и  нам  рабочей комнатой;  он
сидел у окна, а мы за столом.
     - И подолгу он занимался?
     - Да, подолгу.
     - Чем?
     - Языком индустани.
     - А что вы делали в это время?
     - Сперва я изучала немецкий.
     - Это он с вами занимался?
     - Он не знает немецкого.
     - А он ничем с вами не занимался?
     - Немного языком индустани.
     - Риверс занимался с вами индустани?
     - Да, сэр.
     - И со своими сестрами тоже?
     - Нет.
     - Значит, ему хотелось учить вас?
     - Да. Снова пауза.
     - А с чего он это выдумал? На что вам мог понадобиться индустани?
     - Он хотел, чтобы я поехала с ним в Индию.
     - Ага! Вот я и докопался до сути дела. Он хотел на вас жениться?
     - Он просил моей руки.
     - Это ложь, бесстыдная выдумка, мне назло!
     - Прошу прощения,  но это чистая правда; он просил меня об этом не раз,
и притом с настойчивостью, которая могла бы поспорить с вашей.
     - Мисс  Эйр,  повторяю,  вы  можете  уйти.  Сколько раз  я  должен  это
повторять?  Отчего вы упорно продолжаете сидеть у  меня на коленях,  когда я
попросил вас удалиться?
     - Мне и здесь хорошо.
     - Нет, Джен, вам не может быть здесь хорошо, ваше сердце далеко - оно с
вашим кузеном,  с  этим Сент-Джоном.  А я-то считал,  что моя маленькая Джен
целиком принадлежит мне!  Я верил,  что она меня любит,  даже когда она меня
покинула;  это была капля меду в  океане горечи.  Хотя мы и  были разлучены,
хотя  я  и  оплакивал горючими слезами нашу разлуку,  -  я  все  же  не  мог
допустить,  чтобы та,  о ком я так тоскую,  полюбила другого.  Но бесполезно
горевать. Оставьте меня, Джен, уезжайте и выходите замуж за Риверса.
     - Ну,  так столкните меня,  сэр, прогоните меня, - добровольно я вас не
покину.
     - Джен,  мне так дорог звук вашего голоса,  он  вновь воскрешает во мне
надежду,  он такой правдивый.  Он напоминает мне то,  что было год назад.  Я
забываю, что вы связаны иными узами. Но я не такой безумец... Идите...
     - Куда же мне идти, сэр?
     - Своей дорогой - с мужем, которого вы себе избрали.
     - Кто же это?
     - Вы знаете - это Сент-Джон Риверс.
     - Он мне не муж и никогда им не будет. Сент-Джон меня не любит, и я его
не  люблю.  Он  любил (по-своему,  не  так,  как вы  умеете любить) красивую
молодую девушку по  имени Розамунда и  хотел на  мне жениться только потому,
что видел во мне подходящую подругу для миссионера,  к чему та совершенно не
подходит.  Он человек возвышенной души,  но он суров, а со мной холоден, как
айсберг.  Он  не  похож на вас,  сэр;  я  не чувствую себя счастливой в  его
присутствии.  У  него нет ко мне снисходительности,  нет и нежности.  Его не
привлекает даже моя молодость,  он  ценит во мне лишь мои полезные моральные
качества. И я должна вас покинуть, сэр, и отправиться к нему?
     Я  невольно содрогнулась и инстинктивно прижалась к своему слепому,  но
горячо любимому хозяину. Он улыбнулся.
     - Как,   Джен?   Это  правда?   И   отношения  между  вами  и  Риверсом
действительно таковы?
     - Безусловно,  сэр.  О, вам незачем ревновать! Я просто хотела немножко
вас подразнить,  чтобы отвлечь от грустных мыслей;  я считала,  что гнев для
вас полезнее скорби.  Но раз вам так дорога моя любовь, успокойтесь. Если бы
вы  только знали,  как я  вас люблю,  вы были бы горды и  довольны.  Все мое
сердце принадлежит вам,  сэр!  Оно ваше и останется вашим, хотя бы даже злой
рок навеки удалил меня от вас.
     Он поцеловал меня, но вдруг лицо его вновь потемнело от мрачных дум.
     - Жалкий слепец! Калека! - пробормотал он горестно.
     Я ласкала его,  желая утешить.  Я знала,  о чем он думает,  и хотела об
этом  заговорить,  но  не  решалась.  Когда он  отвернулся на  мгновение,  я
увидела,  как  из-под  его  закрытого  века  скатилась слеза  и  потекла  по
мужественному лицу. Сердце мое переполнилось.
     - Я совсем, как старый, разбитый молнией каштан в торнфильдском саду, -
заговорил он спустя некоторое Время.  -  И какое имеет право такая развалина
требовать, чтобы весенняя жимолость обвила ее свежей листвой?
     - Вы вовсе не развалина, сэр, и не дерево, разбитое молнией, вы могучий
зеленеющий дуб.  Цветы  и  кусты  будут и  без  вашей просьбы расти у  ваших
корней,  им отрадна ваша благостная тень; и, поднимаясь кверху, они прильнут
к вам и обовьют вас, ибо ваш могучий ствол служит им надежной опорой.
     Он снова улыбнулся: мои слова утешили его.
     - Ты говоришь о друзьях, Джен? - спросил он.
     - Да,  о друзьях, - отвечала я не совсем уверенно, так как имела в виду
большее,  чем дружбу,  но не могла найти подходящего слова. Он пришел мне на
помощь.
     - Ах, Джен! Но я хочу иметь жену!
     - В самом деле, сэр?
     - Да. Это для вас новость?
     - Конечно, вы об этом ничего еще не говорили.
     - Это неприятная для вас новость?
     - Смотря по обстоятельствам, сэр, смотря по вашему выбору.
     - Вы его сделаете за меня, Джен. Я подчинюсь вашему решению.
     - В таком случае, сэр, выберите ту, что любит вас больше всех.
     - Ну,  тогда я выберу ту, кого я больше всех люблю. Джен, вы пойдете за
меня замуж?!
     - Да, сэр.
     - За несчастного слепца, которого вам придется водить за руку?
     - Да, сэр.
     - За  калеку,  на  двадцать лет  старше вас,  за  которым вам  придется
ходить?
     - Да, сэр.
     - Правда, Джен?
     - Истинная правда, сэр.
     - О моя любимая! Господь да благословит тебя и наградит!
     - Мистер Рочестер,  если я  хоть раз  совершила доброе дело,  если меня
когда-либо осеняла благая мысль,  если я  молилась искренне и  горячо,  если
стремилась только к тому,  что справедливо,  -  теперь я вознаграждена! Быть
вашей женой для меня вершина земного счастья.
     - Это потому, что ты находишь радость в жертве.
     - В жертве? Чем я жертвую? Голодом ради пищи, ожиданием ради исполнения
желания?  Разве возможность обнять того,  кто  мне  мил,  прижаться губами к
тому,  кого я люблю,  опереться на того,  кому я доверяю,  - значит принести
жертву? Если так, то, конечно, я нахожу радость в жертве.
     - И ты готова терпеть мои немощи, Джен? Мириться с убожеством?
     - Его  не  существует  для  меня,   сэр.  Теперь,  когда  я  могу  быть
действительно вам полезной, я люблю вас даже больше, чем раньше, когда вы, с
высоты своего величия, хотели только дарить и покровительствовать.
     - До сих пор мне была ненавистна помощь,  мне было противно, когда меня
водили за руку,  а  теперь я чувствую,  как мне это будет приятно.  Мне было
тяжело опираться на  плечо наемника,  но  отрадно чувствовать,  что моя рука
сжимает маленькие пальчики Джен.  Лучше полное одиночество,  чем  постоянная
зависимость от  прислуги;  но нежная забота Джен будет для меня неиссякаемым
источником радости. Я люблю Джен, но любит ли она меня?
     - Всем существом, сэр.
     - Если  дело  обстоит  так,  то  нам  нечего  больше  ждать:  нам  надо
немедленно обвенчаться.
     Он говорил с жаром, в нем пробуждалась его прежняя пылкость.
     - Мы  должны  стать  нераздельными,   Джен;  нечего  откладывать,  надо
получить разрешение на брак и обвенчаться.
     - Мистер  Рочестер,   я  только  сейчас  заметила,  что  солнце  сильно
склонилось к западу и Пилот уже убежал домой обедать. Дайте мне взглянуть на
ваши часы.
     - Прицепи их к своему кушаку,  Джен, и оставь их у себя; мне они больше
не нужны.
     - Уже около четырех часов, сэр. Вы не голодны?
     - Через два  дня  должна быть наша свадьба,  Джен.  Теперь не  нужно ни
нарядов, ни драгоценностей, - все это ничего не стоит.
     Солнце уже высушило капли дождя на листьях, ветер стих; стало жарко.
     - Знаешь,  Джен,  у  меня на шее,  под рубашкой,  надето твое жемчужное
ожерелье. Я ношу его с того дня, когда потерял мое единственное сокровище, -
как воспоминание о нем.
     - Мы  пойдем домой лесом,  это самая тенистая дорога.  Но  он продолжал
развивать свои мысли, не обращая внимания на мои слова.
     - Джен,  ты,  наверно,  считаешь меня неверующим,  но мое сердце сейчас
полно благодарности к  всеблагому богу,  дающему радость на этой земле.  Его
взор не то, что взор человека, - он видит яснее и судит не так, как человек,
но  с  совершенной мудростью.  Я  дурно  поступил:  я  хотел  осквернить мой
невинный цветок,  коснуться его чистоты дыханием греха. Всемогущий отнял его
у  меня.  В  своем упорстве я  чуть не проклял посланное свыше испытание,