- Присматривайте за  ним,  -  сказал  мистер Рочестер последнему,  -  и
держите его у  себя,  пока он  не  поправится окончательно.  Я  приеду через
день-два его навестить. Ну, как ты сейчас, Ричард?
     - Свежий воздух оживил меня, Фэйрфакс.
     - Оставьте  окно  с  этой  стороны  открытым,  Картер,  ветра  нет.  До
свиданья, Дик!
     - Фэйрфакс...
     - Ну, что такое?
     - Пусть ее берегут; пусть обращаются с ней как можно мягче, пусть ее...
- Он смолк и залился слезами.
     - Я и так стараюсь;  и буду делать,  что возможно,  - последовал ответ.
Мистер Рочестер захлопнул дверцу кареты, экипаж тронулся.
     - Но как бы я благодарил бога, если бы все это кончилось, - добавил он,
закрывая и запирая на засов ворота.
     Затем он медленно и рассеянно направился к калитке в стене,  окружавшей
плодовый сад.  Я решила, что больше ему не нужна, и уже собиралась повернуть
к дому, когда он снова окликнул меня:
     - Джен!  -  Он  уже открыл калитку и  стоял возле нее,  ожидая меня.  -
Пойдите сюда, подышите несколько минут свежим воздухом. Этот дом - настоящая
тюрьма, вам не кажется?
     - Он мне кажется роскошным замком, сэр.
     - В вас говорит невинная восторженность, - отвечал он. - Вы смотрите на
все сквозь розовые очки.  Вы не видите,  что это золото - мишура, а шелковые
драпировки -  пыльная паутина,  что мрамор -  грязные камни,  а полированное
дерево -  гнилушки.  А вот здесь,  -  он указал рукой на густую листву,  под
которую мы вступали, - все настоящее, сладостное и чистое.
     Он  медленно шел  по  дорожке,  вдоль которой с  одной стороны тянулись
яблони,  груши и  вишни,  а  с  другой пестрел бордюр из самых разнообразных
незатейливых  цветов:   левкоев,  гвоздик,  анютиных  глазок,  вперемежку  с
шиповником, жимолостью и душистыми травами. Они были свежи, как только могут
быть  свежи  растения после  апрельских дождей  и  туманов,  в  пленительное
весеннее утро.  Солнце только что показалось на румяном востоке,  и его лучи
уже озаряли цветущие, покрытые росой плодовые деревья и тихие дорожки сада.
     - Джен, хотите цветок?
     Он сорвал полураспустившуюся розу,  первую из расцветших в этом году, и
протянул мне.
     - Благодарю вас, сэр.
     - Нравится вам  этот  восход,  Джен?  Это  небо  с  высокими и  легкими
облаками,  которые,  конечно,  растают, когда воздух согреется? Этот покой и
благоухание?
     - Да, очень.
     - Вы ведь провели странную ночь, Джен.
     - Да, сэр.
     - Какая вы бледная.  Вам, вероятно, было страшно, когда я оставил вас с
Мэзоном.
     - Я боялась, что кто-то придет из другой комнаты.
     - Но я же запер дверь,  ключ лежал у меня в кармане. Я был бы нерадивым
пастухом,  если бы мою овечку,  мою любимую овечку, оставил без защиты возле
волчьего логова. Вы были в безопасности.
     - А что, Грэйс Пул и дальше будет жить тут, сэр?
     - О да! Не ломайте себе голову над этим, просто забудьте о ней.
     - Но  мне кажется,  ваша жизнь не может быть в  безопасности,  пока она
здесь.
     - Не тревожьтесь обо мне, я буду осторожен.
     - А  эта опасность,  о  которой вы упоминали вчера,  больше не угрожает
вам, сэр?
     - Я  не  могу сказать этого,  пока Мэзон не  выехал из Англии.  И  даже
тогда.  Жить для меня,  Джен,  -  значит стоять на тонкой коре вулкана,  она
каждую минуту может треснуть, и пламя вырвется наружу.
     - Но,  мне кажется,  мистер Мэзон легко поддается влиянию,  и вы,  сэр,
очевидно,  можете в любую минуту на него воздействовать. Он никогда по своей
воле не повредит вам и не предаст вас.
     - О  нет!  Мэзон не  предаст меня и  никогда намеренно не  причинит мне
вреда.  Но,  сам  того  не  ведая,  он  в  любую  минуту  может  несколькими
неосторожными словами лишить  меня  навеки если  не  жизни,  то  возможности
счастья.
     - Скажите  ему,  чтобы  он  был  осторожен,  сэр.  Объясните,  чего  вы
опасаетесь, и укажите, как избегнуть опасности.
     Мистер Рочестер язвительно рассмеялся, порывисто схватил мою руку и так
же быстро оттолкнул от себя.
     - Если бы я  мог это сделать,  дурочка,  то в чем же была бы опасность.
Она  рассеялась бы  в  одно мгновение.  С  тех  пор как я  знаю Мэзона,  мне
достаточно было сказать ему: "Сделай то-то", и все было сделано. Но в данном
случае я бессилен, я не могу сказать: "Смотри, не повреди мне, Ричард". Ведь
он не должен и  догадываться,  что может в  какой-то мере повредить мне.  Вы
озадачены?  Придется вам  с  этим  мириться и  в  дальнейшем.  Ведь  вы  мой
маленький друг, не правда ли?
     - Я охотно готова служить вам и слушаться вас во всем, что хорошо.
     - Вот именно,  я вижу это.  Я вижу, как вы веселы и довольны, как сияет
ваш взгляд и лицо, когда вы трудитесь для меня и со мной, когда вы помогаете
мне в том,  что,  как вы метко выразились,  хорошо.  А прикажи я вам сделать
нехорошее,  вы  бы  не бегали легкой поступью по моим поручениям,  ваши руки
проворно не исполняли бы их, ваш взгляд не был бы оживлен и лицо весело. Мой
маленький друг повернулся бы тогда ко мне, спокойный и бледный, и сказал бы:
"Нет, сэр, это невозможно. Я не могу, оттого что это нехорошо". И вы были бы
непоколебимы,  как  неподвижная звезда.  Вы  тоже  имеете власть надо мной и
можете ранить меня, и я не смею показать вам, в каком месте я уязвим, иначе,
несмотря на вашу преданность и дружбу, вы сейчас же отвернетесь от меня.
     - Если вам от мистера Мэзона угрожает такая же опасность,  как от меня,
сэр, то вы в полной безопасности.
     - Дай бог, чтоб это было так. Вот, Джен, скамейка, сядьте.
     Перед нами была беседка,  вернее ниша в стене,  заросшая плющом.  В ней
стояла скамья.  Мистер Рочестер опустился на нее, однако оставил место и для
меня. Но я продолжала стоять перед ним.
     - Сядьте же,  -  сказал он.  -  Места хватит нам обоим.  Надеюсь, вы не
боитесь сесть около меня?  Нет?  Надеюсь,  вы не думаете,  что это нехорошо,
Джен?
     Я ответила ему тем,  что села.  Я чувствовала, что отказываться было бы
неловко.
     - А пока солнце пьет росу, мой маленький друг, пока цветы в старом саду
просыпаются и  охорашиваются,  а  птицы  и  неугомонные пчелки  приступают к
дневной работе, я расскажу вам одну историю, а вы поставьте себя на место ее
главного героя.  Но сначала посмотрите на меня и скажите,  что вы чувствуете
себя легко и вас нисколько не беспокоит, что я задерживаю вас здесь.
     - Нет, сэр. Я вполне спокойна.
     - А  тогда,  Джен,  призовите на помощь всю свою фантазию и представьте
себе,  что вы  не благовоспитанная и  выдержанная девушка,  а  буйный юноша,
избалованный с  детства;  представьте,  что  вы  находитесь в  далекой чужой
стране;  допустите, что вы совершили там роковую ошибку - неважно какую и по
каким мотивам,  но  последствия которой преследуют вас всю жизнь и  омрачают
все ваше существование.  Заметьте, я не сказал "преступление". Я имею в виду
не пролитие крови или что-нибудь подобное,  что карается законом. Я сказал -
ошибка.  И  вот,  последствия вашей  ошибки становятся со  временем для  вас
совершенно невыносимыми;  вы  принимаете меры,  чтобы  освободиться от  них:
необычные меры,  но  в  них  нет ничего преступного или противозаконного.  И
все-таки вы несчастны,  ибо вас навсегда покинула надежда.  В  самый полдень
солнце для вас меркнет,  и  вы чувствуете,  что затмение кончится лишь в час
заката. Ваша память питается только горькими и унизительными воспоминаниями.
Вы  переезжаете с  места  на  место,  ища  покоя  в  одиночестве,  счастья в
удовольствиях;  я  имею в виду грубые,  низменные удовольствия,  затемняющие
разум и притупляющие чувства.  И вот, с тоской в сердце и опустошенной душой
вы возвращаетесь из добровольного изгнания и встречаетесь с новым лицом, как
и  где -  неважно.  Вы находите в  нем многие из тех светлых и  добрых черт,
которых тщетно ищете вот  уже  двадцать лет,  но  которых ни  в  ком  еще не
встречали.  Перед вами воплощенная свежесть и  здоровье,  без пятнышка,  без
гнили.  Общество такого человека живит  и  воскрешает.  Вы  чувствуете,  что
возвращаются ваши лучшие дни,  что в  вас просыпаются более высокие желания,
более  чистые помыслы.  Вы  жаждете начать жизнь сначала и  провести остаток
ваших дней более достойно,  как подобает бессмертному существу.  Так неужели
человек,  чтобы достичь этого, не имеет права переступить через препятствие,
которое  является чисто  формальным,  Через  преграду,  совершенно условную,
которая не освящена его совестью и не оправдана его рассудком?
     Он  смолк,   ожидая  ответа.  Но  что  я  могла  сказать?  О,  если  бы
какой-нибудь  добрый дух  внушил мне  справедливый и  верный ответ.  Тщетная
надежда!  Западный ветер  шелестел хвоей  вокруг меня,  но  нежный Ариель не
воспользовался его дыханием, чтобы ответить вместо меня; птицы пели в кронах
деревьев, но их песнь, хотя и сладостная, была бессловесна.
     А мистер Рочестер настойчиво продолжал:
     - Неужели этот человек, этот бродяга и грешник, теперь раскаивающийся и
ищущий покоя,  не имеет права презреть мнение света,  чтобы привязать к себе
нежное,  благородное  и  чистое  создание,  чтобы  обрести  душевный  мир  и
возродиться к новой жизни?
     - Сэр,  -  отвечала я, - ни отдых странника, ни исправление грешника не
зависят от окружающих людей.  Мужчины и  женщины смертны;  философы изменяют
мудрости,  а  христиане -  добру;  если  кто-то,  известный вам,  страдал  и
заблуждался,  пусть он ищет не среди равных себе,  а выше - те силы, которые
помогут ему искупить его грехи и даруют ему исцеление.
     - Но орудие!  Бог, чья воля здесь творится, избирает и орудие для своих
целей.  Это  я  сам,  -  говорю вам без всяких иносказаний,  -  вел суетную,
беспутную и  праздную жизнь,  и,  мне кажется,  я  нашел средство для своего
исцеления, нашел в...
     Он замолчал. Птицы продолжали распевать, листья тихонько шептались. Мне
даже показалось странным,  что и  те  и  другие не прекратили своего пения и
шепота,  чтобы уловить эту непрозвучавшую тайну.  Но  им  пришлось бы  ждать
немало времени,  так  продолжительно было молчание.  Наконец я  взглянула на
своего собеседника; он тревожно смотрел на меня.
     - Маленький друг,  -  сказал  он  внезапно  изменившимся тоном,  причем
изменилось и его лицо,  оно потеряло всю свою мягкость и серьезность,  стало
жестким и насмешливым,  -  вы,  наверно,  заметили мои нежные чувства к мисс
Ингрэм?  Как вы думаете,  если я женюсь на ней,  -  не правда ли, она славно
меня возродит?
     Он тут же вскочил и ушел на другой конец дорожки,  а когда возвратился,
то напевал что-то.
     - Джен, Джен, Джен! - сказал он, остановившись передо мной. - Вы совсем
побледнели от этих бессонных ночей.  Вы не браните меня за то, что я нарушаю
ваш покой?
     - Браню вас? Нет, сэр.
     - Тогда в доказательство этого пожмите мне руку. Какие холодные пальцы!
Они  были  теплее этой  ночью,  когда  я  коснулся их  у  двери таинственной
комнаты. Джен, вы еще будете бодрствовать со мной?
     - Всякий раз, когда смогу вам быть полезной, сэр.
     - Например,  в  ночь перед моей свадьбой!  Я уверен,  что не засну.  Вы
обещаете  провести  эту  ночь  со  мной?  С  вами  я  могу  говорить о  моей
возлюбленной: вы ведь видели ее и узнали.
     - Да, сэр.
     - Она изумительна! Правда, Джен?
     - Да, сэр.
     - Богиня,  настоящая богиня,  Джен!  Рослая, смуглая, сильная! А волосы
такие,  какие,  наверно,  были у  женщин Карфагена.  Вон  Дэнт и  Лин  уже в
конюшне. Ради бога, возвращайтесь через палисадник, той калиткой.
     Когда я уходила в одну сторону,  а он в другую,  я услышала, как он уже
весело говорил кому-то во дворе:
     - А Мэзон опередил вас всех сегодня утром.  Он уехал перед восходом.  Я
встал в четыре и проводил его.



Глава XXI

     Странное это явление -  закон внутренней симпатии, а также предчувствия
и  предзнаменования;  вместе они образуют единую загадку,  ключа от  которой
человечество еще не нашло.  Я никогда не смеялась над предчувствиями, оттого
что и со мной бывали в этом смысле странные случаи. И я верю, что существует
внутренняя симпатия -  например,  между отдаленными родственниками,  которые
долго были разлучены,  совершенно забыли друг друга,  и вот,  невзирая на их
отчуждение,  вдруг сказывается единство того корня,  откуда они произошли, и
эта   связь   превосходит   человеческое   понимание.    Что   же   касается
предзнаменований,  то  они,  может  быть,  результат тайных  симпатий  между
природой и человеком.
     Когда я была всего шестилетней девочкой, я слышала однажды вечером, как
Бесси Ливен говорила Марте Эббот, что она видела во сне маленького ребенка и
что видеть во сне детей наверняка к  неприятностям -  или для тебя,  или для
твоих родственников.  Вряд ли  мне  запомнились бы  эти  слова,  если бы  не
последовавшее затем событие,  из-за которого они врезались мне в память:  на
другой день  Бесси  была  вызвана домой,  к  смертному ложу  своей маленькой
сестры.
     Я  не раз вспоминала за последнее время это поверье и этот случай,  так
как в  течение недели не  проходило ни  одной ночи,  чтобы мне не  приснился
ребенок -  иногда я убаюкивала его,  иногда качала на своих коленях,  иногда
смотрела,  как он играет с маргаритками на лугу или плещется ручками в воде.
Сегодня это мог быть плачущий ребенок,  завтра - смеющийся. Он то прижимался
ко мне,  то убегал от меня;  но как бы ни был окрашен этот сон и какие бы ни
рождал чувства,  он посещал меня семь ночей подряд, едва я вступала в страну
сновидений.
     Меня  очень  угнетала навязчивость этого  образа,  этого наваждения,  и
когда приближалась ночь,  а  с  ней  и  час  таинственного сна,  я  начинала
нервничать. Я находилась в обществе призрачного младенца и в ту лунную ночь,
когда меня разбудил ужасный вопль,  донесшийся сверху.  А во вторую половину
следующего дня  меня  вызвали вниз,  сказав,  что  кто-то  дожидается меня в
комнате миссис Фэйрфакс.  Войдя туда,  я  увидела мужчину,  напоминавшего по
виду слугу из аристократического дома.  Он был одет в  глубокий траур,  и на
шляпе, которую он держал в руках, была креповая повязка.
     - Вы  едва  ли  помните меня,  мисс,  -  сказал  он,  вставая при  моем
появлении.  - Моя фамилия Ливен, я служил кучером у миссис Рид, когда вы еще
жили в  Гейтсхэде,  восемь или девять лет тому назад.  Я  и теперь продолжаю
жить там.
     - Ах,  Роберт,  здравствуйте!  Я  очень  хорошо помню  вас.  Вы  иногда
позволяли мне покататься на пони мисс Джорджианы.  А как поживает Бесси?  Вы
ведь женаты на Бесси?
     - Да, мисс. Моя жена совершенно здорова, благодарю вас. Два месяца тому
назад она родила еще одного малыша,  теперь у  нас трое;  и  мать и  ребенок
чувствуют себя отлично.
     - А как семья моей тети, Роберт?
     - К  сожалению,  не  могу  порадовать вас  хорошими  вестями,  мисс,  -
наоборот, они очень плохие. В семье большая беда.
     - Надеюсь, никто не умер? - спросила я, взглянув на его черную одежду.
     Он опустил глаза и, взглянув на креп вокруг тульи своей шляпы, ответил:
     - Вчера была неделя, как мистер Джон умер в своей лондонской квартире.
     - Мистер Джон?
     - Да.
     - А как его мать перенесла это?
     - Видите ли,  мисс Эйр,  это не  обычное несчастье:  он ведь вел дурную
жизнь,  за  последние три  года он  вытворял бог  знает что  и  умер ужасной
смертью.
     - Я слышала от Бесси, что он пошел по плохой дорожке.
     - Еще бы,  хуже нельзя! Мистер Джон губил свою жизнь и свое состояние с
самыми  дурными мужчинами и  женщинами.  Он  запутался в  долгах и  попал  в
тюрьму. Его матушка дважды помогала ему выкрутиться, но стоило ему оказаться
на свободе, и он опять возвращался к прежним товарищам и привычкам. У него в
голове какого-то  винтика не хватало.  Эти негодяи,  с  которыми он водился,
безобразно его  обирали.  Он  приехал в  Гейтсхэд недели три  тому  назад  и
потребовал,  чтобы миссис все отдала ему.  Миссис отказала:  у нее давно уже
пошатнулись дела из-за его беспутства. Тогда он опять уехал, и вскоре пришла
весть о том,  что он умер.  Какая была у него смерть,  бог его знает.  Ходят
слухи, что он покончил с собой.
     Я молчала; новости действительно были ужасны. Роберт Ливен продолжал:
     - Миссис сама с некоторых пор больна;  она очень располнела,  но это ей
не на пользу,  а  потеря денег и страх перед бедностью совсем сломили ее.  И
когда она  узнала о  смерти мистера Джона,  -  все  это  случилось уж  очень
неожиданно,  - с ней сделался удар. Три дня она была без языка, но, наконец,
в  прошлый вторник ей  стало как  будто получше,  она  все  старалась что-то
сказать,  делала знаки  моей  жене  и  бормотала.  Только вчера  утром Бесси
удалось разобрать,  что она произносит ваше имя,  и,  наконец,  она услышала
слова:  "Привезите Джен Эйр, вызовите Джен Эйр, мне нужно поговорить с ней".
Бесси не была уверена, в своем ли она уме и понимает ли, что говорит, но она
все-таки сказала об этом мисс Рид и  мисс Джорджиане и  посоветовала вызвать
вас.  Барышни сначала не хотели;  но мать становилась все беспокойнее и то и
дело повторяла: "Джен, Джен", так что они, наконец, согласились. Я выехал из
Гейтсхэда вчера,  и, если бы вы могли собраться, мисс, я бы хотел увезти вас
с собой завтра рано утром.
     - Да, Роберт, я соберусь: мне кажется, следует поехать.
     - Я  тоже так думаю,  мисс.  Бесси сказала...  она уверена,  что вы  не
откажетесь. Но вам, вероятно, надо спроситься, перед тем как уехать?
     - Да,  я  сделаю это  сейчас же.  -  Отправив его в  людскую столовую и
попросив жену Джона и  самого Джона позаботиться о нем,  я пошла разыскивать
мистера Рочестера.
     Его не было ни в  одной из комнат первого этажа;  я  не нашла его ни во
дворе, ни в конюшне, ни в парке. Тогда я спросила миссис Фэйрфакс, не видела
ли она его? Да, он, кажется, играет на бильярде с мисс Ингрэм. Я поспешила в
бильярдную.  До меня скоро донесся стук шаров и веселый гул голосов:  мистер
Рочестер,  мисс Ингрэм и  обе барышни Эштон с  их поклонниками были увлечены
игрой. Нужно было иметь некоторую храбрость, чтобы нарушить столь интересную
партию.  Однако у  меня было неотложное дело,  поэтому я прямо направилась к
хозяину дома, стоявшему рядом с мисс Ингрэм. Когда я подошла, она обернулась
и надменно взглянула на меня;  ее глаза,  казалось,  спрашивали:  "Что нужно
здесь  этому  ничтожеству?"   И  когда  я  произнесла  вполголоса:   "Мистер
Рочестер!", она сделала движение, словно ей хотелось выгнать меня прочь. Она
была  необычайно эффектна в  эту  минуту;  на  ней  было  утреннее платье из
небесно-голубого крепа;  лазоревый шарф обвивал ее темные волосы. Она играла
с большим азартом,  и гнев, с которым она встретила мое появление, отнюдь не
способствовал смягчению ее надменных черт.
     - Эта особа вас спрашивает,  -  обратилась она к  мистеру Рочестеру,  и
мистер Рочестер обернулся,  чтобы узнать,  о какой "особе" идет речь. Увидев
меня,  он  сделал странную гримасу,  одну из своих характерных двусмысленных
гримас, положил кий и вышел со мной из комнаты.
     - Ну,  Джен?  -  спросил он,  прислонившись спиной  к  двери  классной,
которую закрыл за собой.
     - Пожалуйста, сэр, позвольте мне уехать на неделю или две.
     - Зачем? Куда?
     - Чтобы повидать одну больную даму, которая прислала за мной.
     - Какую больную даму? Где она живет?
     - В Гейтсхэде, это в ...шире.
     - В  ...шире?  Но ведь это же за сто миль отсюда.  Кто она,  что это за
дама, которая посылает за вами в такую даль?
     - Ее фамилия Рид, сэр. Миссис Рид.
     - Рид из Гейтсхэда? В Гейтсхэде был какой-то Рид, судья.
     - Это его вдова, сэр.
     - А какое вы имеете к ней отношение? Откуда вы знаете ее?
     - Мистер Рид был моим дядей, он брат моей матери.
     - Черт побери! Вы никогда мне этого не говорили. Вы всегда уверяли, что
у вас нет никаких родственников.