м  в   придачу.   Тут
оказывается, что у галантного Намыка есть на примете именно такой  турок,  и
уже на следующее утро сочинительница отправляется в санях  (сани  в  прошлом
году были в Париже очень модны) на  Версальскую  дорогу,  где  в  нескольких
милях от столицы находится лавка турецкого  торговца  бриллиантами.  Что  за
счастливица эта леди Скеггс!  Какое  удивительное  приключение!  И  до  чего
богатая фантазия! Каким талантом надо  обладать,  чтобы  изобрести  подобный
эпизод и отыскать на Версальской дороге лавку и живущего при ней турка.
     Ее милость заходит в лавку. Вот как она описывает ее владельца:
     "Сулейман был высокий мужчина преклонных  лет,  могучего  сложения,  но
исхудалый; его лицо хранило явные следы суровой красоты; зато большие темные
глаза  вспыхивали  тревожным   блеском,   который   мы   склонны   приписать
исступленности; он грозно хмурил  черные  брови,  и  даже  густая  волнистая
борода не могла скрыть жесткого выражения губ.
     Его  костюм  составляло  длинное,  свободно  ниспадающее   одеяние   из
фиолетовой ткани, поверх которого накинут был темно-зеленый  халат;  полы  и
широкие  рукава  халата  оторочены  драгоценным   собольим   мехом;   из-под
коричневого кушака торчал прямой кинжал; остроносые желтые  туфли  довершали
его наряд; на голове же он носил простую высокую шапку или колпак".
     Вот он, этот мусульманин - воплощенная свирепость. Но что,  однако  же,
за нелепое  создание  этот  турок,  который,  преисполнившись  отвращения  к
новшествам, вводимым султаном, и твердо решившись хранить верность  старине,
вдруг открывает лавку  на  Версальской  дороге  и  облачается  в  персидский
костюм? Барикалла, Бисмалла, Магомет расуль Алла, Благословен Аллах, Во  имя
Фрэзер Аллаха,  Магомет  -  пророк  Аллаха,  -  как  говорит  наш  друг  {Не
знаменитый издатель, а его  однофамилец  Джеймс  Бейди,  литератор.  Однако,
несмотря на утверждение  автора  (досконально  изучившего  Персию  за  время
своего сорокатрехлетнего пребывания в Исфагани), мы все же склонны полагать,
что на картине изображен не турок и не перс. Очень уж похож Сулейман мистера
Герберта на одного известного лондонского еврея-натурщика. - О. И.}, он  мог
бы быть жителем Исфагани, Шираза, Кизилбаша, но только  не  турком.  Чем  же
объяснит такую эксцентричность наша очаровательная сочинительница?
     Впрочем,  вернемся  к  увлекательному  повествованию   ее   милости   и
проследуем вместе с ней в покои, в которые  ввел  ее,  дабы  познакомить  со
своею дочерью, атлетически сложенный, но исхудалый турок,
     Какая бездна изысканности и вкуса в приводимом нами ниже отрывке:
     "После темноты меня  ослепил  яркий  свет  холодного:  зимнего  солнца,
который заливал великолепно обставленную комнату. Вдоль трех  стен  тянулись
мягкие диваны, обтянутые узорчатым бархатом; стена, обращенная к  югу,  была
вся  из  стекла,  расписанного  яркими  гирляндами,  и   являлась   как   бы
продолжением  оранжереи,  где  цвели  апельсиновые  деревья,   а   роскошные
экзотические  растения  источали  восхитительный  аромат.   Несколько   птиц
изумительной красоты распускали свое дивное оперение, переливавшееся в ярком
солнечном свете. У  порога  бил  вращающийся  фонтан;  струи  душистой  воды
сверкали мириадами живых алмазов. Камина не было;  и  все  же,  невзирая  на
студеную погоду, в покоях искусственно  поддерживалась  теплая  температура,
какая обычно бывает в мае; а посредине комнаты  стояла  золотая  жаровня,  в
которой пылали ароматические  дрова.  Диваны  обтянуты  были  светло-зеленым
бархатом с золотыми цветами и золотыми кистями; у  окна  громоздилась  груда
розовых подушек, затканных серебряным узором; на  одной  из  них,  обтянутой
белым атласом и обшитой по краям мелким жемчугом, было вышито нечто, и я тут
же поняла, что это какое-то турецкое имя".
     За одно это описание не жалко гинеи,  -  не  говоря  уже  о  двенадцати
гравюрах и обложке из розового коленкора" Мистер Бульвер тоже большой мастер
по части  драпировочной  литературы.  Но,  боги!  Что  такое  "Пелэм",  если
сравнить его с нашей версальской лавкой, -  грязь,  на  которую  изысканному
человеку даже взглянуть и то противно, дрянь, фальшивка в сравнении с чистым
золотом, В турецкой лавке близ Версаля... да  нет  -  в  одной  лишь  только
комнатке при этой лавке мы обретаем прежде
     всего:
     Четыре различных запаха, которые источают!
     1) душистые апельсиновые деревья,
     2) душистые экзотические растения,
     3) душистая вода во вращающемся фонтане,
     4) душистые дрова в золотой жаровне.
     Три различных вида диванных подушек, а именно:
     1) бархатные светло-зеленые с золотом,
     2) нежно-розовые с серебром,
     3) белые атласные, обшитые по краям мелким жемчугом.
     Если уж здесь вы не увидите воображения, то где же,  черт  возьми,  его
искать? Если уж и этот стиль не изыскан - считайте, что гений мертв!  Однако
хватит нам томить читателя, который жаждет насладиться продолжением.
     "Белые с золотом стены были  обшиты  панелями  и  украшены  затейливыми
арабесками, а вместо грубого плафона, столь неизменного во всех  французских
домах, был лепной потолок, расписанный бледно-розовым и золотым узором.
     Я долго  и  внимательно  оглядывала  эти  чудеса,  -  арапка  сразу  же
удалилась, - затем подошла к низкому столику, на  котором  лежало  несколько
книг в бархатных переплетах с золотым тиснением; на украшенном  драгоценными
камнями чернильном приборе я увидела  усыпанную  жемчужинами  ручку  в  виде
птичьего пера. Возле стола на изящном  пюпитре  покоилась  большая  книга  с
аметистовыми застежками,  на  которую  накинут  был  шитый  золотом  газовый
платок. Я догадалась, что это Коран. Покуда я стояла, склонившись  над  ним,
из отдаленного конца комнаты до меня донесся  звук  притворяемой  двери,  и,
оглянувшись, я сразу поняла, что предо мной  -  принцесса  этого  волшебного
дворца, Аминэ Ханум, дочь Сулеймана".
     Силы небесные, я после этого еще толкуют о романистах, принадлежащих  к
школе "серебряной вилки"! Презренным мусорщикам и лакеям  можете  вы  теперь
отдать свои вилки. Серебряная вилка, эка важность! Она годится лишь  на  то,
чтобы поддеть кусочек колбасы или вонзить ее в жареную картофелину, но упаси
вас бог употребить еще когда-нибудь этот термин, говоря о романах, в которых
изображается изящная жизнь. После такого все кажется жалким и неблагородным.
Кто когда-либо воображал себе мусульманина, который пишет брамовской ручкой?
Кто украшал такими драгоценностями чернильницу, кто набрасывал такой  платок
на такой пюпитр?
     Сочинительница (мы от души надеемся,  что  не  сочинитель)  завоевывает
симпатии мисс Ханум и проводит  ночь  у  нее  в  спальне.  Красота  гостиной
тускнеет рядом с великолепием опочивальни.
     "Вошла Гума (уже упоминавшаяся выше арапка), дабы прислуживать нам  при
отходе ко сну. Я всегда считала, что убранство турецких опочивален простотой
своей являет резкую противоположность дневным покоям; таким образом, я  была
совершенно не подготовлена к новому великолепию, представшему моим глазам.
     В двух альковах, задрапированных шелком, лежали  груды  крытых  атласом
тюфяков,  обшитых  серебряной  бахромой;  бесчисленное  множество   подушек,
обтянутых поверх розового атласа крапчатой кисеей (мы  облегченно  переводим
дух: это не мог написать мужчина), и бархатные одеяла на гагачьем пуху. А на
ложе Аминэ одеяло крыто бархатом  абрикосового  цвета,  и  посредине  одеяла
вышиты мелким жемчугом ее инициалы. Возле каждого ложа - молитвенный  коврик
из пурпурного бархата. Дивной красоты светильник излучает  мягкий  рубиновый
свет. Аминэ давно уже уснула, а я все еще как будто грезила наяву,  не  смея
вопросить свои восхищенные чувства: возможно ли все это на самом деле?" {Наш
друг мистер Желтоплюш, постаравшийся выяснить, кто автор этого произведения,
сообщает,  что  в   великосветских   кругах   все   приписывают   его   мисс
Хауэл-энд-Джеймс.}
     Спи спокойно, счастливица Вильгельмина  Амелия,  мы  не  станем  больше
тревожить тебя.
     Но, говоря серьезно, или seriatim, как любит выражаться доктор Ларднер,
неужто этот род литературы будет и впредь процветать в нашей стране?  Неужто
каждый год будут печатать у нас новый вздор,  чтобы  глупые  родители  могли
дарить его глупым детям; чтобы тупицы могли жевать и пережевывать его,  пока
не прозвонит обеденный гонг; чтобы на  столике  в  гостиной  у  миледи  и  в
книжном шкафу у мисс стало еще больше  хлама.  Quousque  tandem?  Доколе,  о
Кипсек, ты будешь злоупотреблять терпением нашим?  Сколько  скверных  картин
еще намалюют, сколько напишут скучных  рассказов,  до  коих  пор  журналисты
будут расхваливать, а одураченная публика покупать? Очень любопытно прочесть
по порядку подписи к гравюрам,  напечатанным  в  "Кипсеке".  За  тремя,  уже
упомянутыми нами, следуют:
     греческая дева;
     Зулейка;
     Анжелика;
     Тереза;
     Вальтер и Ида (очень хорошая гравюра Эдварда Корбу);
     Серебряная дама, -
     и все они (за исключением одной-единственной, отмеченной нами) -  очень
плохи: безвкусны, небрежны, бледны и невыразительны. Ни  об  одной  из  этих
большеглазых красоток с тонкой талией нельзя  подумать,  что  она  писана  с
натуры. Рахитичные,  топорные,  кособокие  подобия  человеческой  фигуры,  с
шутовской пышностью обряженные в перья и какие-то лоскутки, напоминают живую
женщину не больше, чем прилагаемые  к  гравюрам  вирши  напоминают  истинную
поэзию.
     В Лондоне есть одна  или  две  лавки,  в  витринах  которых  выставлены
немецкие  гравюры;  нельзя  без  чувства  унижения  проходить  мимо  них   и
сравнивать искусство обеих стран. Взгляните,  например,  на  двух  Леонор  и
поставьте их рядом с какой-нибудь героиней  мистера  Пэрриса  или  дородными
грациями мистера Мэдоуса. Возьмем, для примера, картину, именуемую  "Анютины
глазки",  из  милейшей  книжицы  "Цветы  очарования"  {"Цветы   очарования".
Двенадцать групп из женских фигур, символизирующих цветы. Рисунки  различных
художников, со стихотворными комментариями  Л.  Э.  Л.  Лэндон,  1838.  Изд.
Аккермана.} и сравним ее с немецкой  гравюрой.  В  последней  нет  ни  одной
мелочи, которую художник счел бы недостойной внимания и труда; он  ничем  не
пренебрегает, и ничего не забывает. Все его фигуры - живая плоть и кровь; их
одежда, украшения, каждый уголочек, каждая черточка картины списаны с натуры
самым тщательным образом. Мистер Мэдоус, пожалуй, более поэтичен;  доверяясь
своему таланту, он пишет по вдохновению; и все же, в которой из двух  картин
больше поэзии, больше совершенства? В безыскусственных и кротких Леонорах  с
милыми, спокойными лицами и задумчивым чистым  взглядом;  или  в  бесстыдной
толстухе  из  "Анютиных  глазок"   с   неподобающе   обнаженными   и   дурно
нарисованными плечами? Еще одна толстуха,  в  такой  же  степени  дезабилье,
заключает в свои объятия Фатиму - э 1;  а  третья,  пританцовывая  и  лукаво
усмехаясь, с цветком в руке удаляется прочь - ни косточки, ни мускула в этих
обнаженных жирных бюстах, уродливых голых руках, похожих на сосиски пальцах.
Грубые, низменные, плотские по замыслу, - эти картины и по исполнению ничуть
не лучше.
     Мы напустились так на  мистера  Мэдоуса,  ибо  он  самый  даровитый  из
художников, занимающихся такого  рода  живописью,  и,  несомненно,  способен
создать значительно лучшие произведения. Так почему же он тогда не соизволит
быть пристойным и естественным? И почему, спрашивается,  должна  мисс  Корбо
писать голых женщин-, именуемых лилиями, и писать их  при  этом  скверно?  А
мистер Юинз изображать группу существ женского пола ("Гиацинты"),  сложенных
самым противоестественным образом и припадающих, к земле в весьма неловких и
неестественных позах? Мы уже убедились, что оба эти  художника  способны  на
гораздо большее; и лишь дурной вкус современников вынуждает их унижать  свой
талант и искусство, которому они служат.
     Весьма  утомительно  заниматься  разбором  произведений,   столь   мало
заслуживающих внимания или похвалы. Хорошая  картина  тем  и  отличается  от
посредственных, что из великого множества увиденных вами она  одна  невольно
приходит на память. А вот, просмотрев целых двести иллюстраций, помещенных в
двенадцати ежегодниках, мм не могли припомнить ни одной  даже  на  следующий
день. Ну не постыдно ли, что  столько  времени  и  таланта  было  растрачено
совершенно впустую? В "Приношениях  дружбы"  {"Приношения  дружбы  и  Зимний
Венок", рождественский, и новогодний подарок на 1838 г., Лондон, 1838,  Смит
и Кo.} и "Незабудке" {"Незабудка". Рождественский,  новогодний  и  именинный
подарок  на  1838  г.,  редактор  Фредерик  Шоберль.  Лондон,   1838.   Изд.
Аккермана.} нам встретились - не  считая  гравюр,  помещенных  на  заглавных
листах, - всего лишь, два довольно  приличные  картины:  итальянский  пейзаж
Стэнфилда и вернеровский вид Венеции. Из-за ничтожности сюжетов пошли прахом
труды и искусство гравера. Удачней обстоят дела с  гравюрами  в  "Ежегоднике
Робертса". Роберте талантливый художник, и с  его  рисунков  гравюры  делать
куда легче, чем с  женских  фигур  и  исторических  сцен.  Что  же  касается
иллюстраций, помещенных в "Христианском Кипсеке" {"Христианский  Кипсек"  за
1838 г. Под редакцией достопочтенного Уильяма  Эллиса,  Лондон,  1838.  Изд.
Фишера.}  и  "Салонном  альманахе"  Фишера  {"Салонный  альманах".  Посвящен
королеве Виктории. Со стихотворными комментариями Л. Э.  Л.,  Лэндон,  1838.
Изд. Фишера.}, - все они, с позволения сказать, сплошное шарлатанство.  Одни
взяты из богословских  журналов,  другие  из  мемуаров  разных  миссионеров;
некоторые из галерей исторических портретов - и лишь  немногие  оригинальны;
впрочем, в сущности даже и эти  не  оригинальны,  ибо,  хотя  служат  сейчас
благочестивым целям, были написаны, по всей очевидности,  для  целей  весьма
мирских; нельзя без горечи читать слово  религия,  столь  часто  повторяемое
только для того, чтобы  набить  старым  рисункам  цену  и  увеличить  доходы
издателей. В  точности  такое  же  шарлатанство  и  "Альбом  для  юношества"
{"Альбом для юношества" Фишера. Рис. Агнес  Стрикленд  и  Бернарда  Бартона,
Лондон, 1838, Изд. Фишера.}, пользующийся теми яге  самыми  источниками,  из
каких берет свой товар "Христианский Кипсек". Плохие старые гравюры помещены
здесь под видом новых, со специально сочиненными  для  них  прозаическими  и
стихотворными комментариями.  Гравер  приготовил  новую  гравюру,  придумано
новенькое звучное название - и перед вами позапрошлогодний портрет принцессы
Виктории, и старый Замок Карлайл, и молочница Гейнсборо, и  Магдалина  Дуппа
(или Карло Дольчи). Доверчивые покупатели изданий  мистера  Фишера  были  бы
очень удивлены, если б узнали, как много  там  содержится  перепечаток  и  с
какой ловкостью им подсовывают одну и ту же гравюру то в "Альманахе",  то  в
"Видах Сирии" {"Восточный альбом" Фишера,  1838  г.,  Сирия,  Святая  Земля,
Малая Азия и т. д. с иллюстрациями.  Серия  пейзажей,  рисованных  с  натуры
У.-Г. Бартлетом, Уильямом Персером и др. Комментарии к гравюрам Джона Кариа,
эскв., автора "Писем с Востока". Второе издание, Лондон. Изд. Фишера.}, то в
"Христианском Кипсеке". Одному богу известно, сколько еще изданий  выпускает
это заведение и сколько разных наименований там дают каждой гравюре! Ну вот,
мы уже почти добрались до  самого  конца  нашего  списка.  "Книга  жемчужин"
{"Книга жемчужин", - современные поэты и художники Великобритании.  Редактор
С.-К. Холл, Лондон, 1838. Изд. Уиттэкера.} мистера Холла с полным основанием
претендует на значительно более высокую оценку, чем остальные ежегодники.  В
ней нет старых рисунков, и иллюстрации в  целом  хороши;  гравюры  выполнены
тщательно и изящно; художники и граверы  вполне  заслуживают,  чтобы  размер
рисунков был увеличен втрое;  отлично  подобраны  стихотворения.  Эту  книгу
можно положить в любой английский гостиной, не опасаясь,  что  она  оскорбит
чью-нибудь скромность или вкус. Но вот перед нами роскошные  тома  "Жемчужин
красоты" {"Жемчужины красоты" с двенадцатью отлично  выполненными  гравюрами
страстей с рисунков Э. - Т.  Пэрриса,  эскв.  Вольное  толкование  в  стихах
графини Блессингтон,  Лондон,  1838.  Изд.  Лонгмена.}  и  "Картин  Финдена"
{"Картины  Финдена",  серия  живописных  сцен,  иллюстрирующих  национальный
характер, красоту, костюмы. По  картинам  различных  живописцев.  Эскизы  У.
Перринга.  Редактор  Мэри  Рассел  Митфорд,  автор  "Нашей  деревни"  и  др.
произведений.  Лондон,  1838.  Изд.  Тилта.},  и  среди  великого  множества
помещенных  в  них  иллюстраций  нет  ни  одной  хорошей.  Стихов  и  прозы,
иллюстрирующих иллюстрации, мы на сей раз не станем  касаться.  Мисс  Лэндон
пишет столько  хорошего,  что  нам  не  хочется  критиковать  посредственные
произведения, принадлежащие ее перу; а мисс Митфорд подарила нашим читателям
так много приятных часов, что мы должны простить ей несколько скучных. И тем
не менее нельзя не удивляться, как обе эти дамы, при всей своей одаренности,
могут без  отдыха,  без  срока  писать  стихи  -  порой  неважные,  но  чаще
превосходные - к  таким  бездарным  и  жалким  рисункам.  Так,  например,  в
издании, именуемом "Альбом Фишера", мисс Лэндон демонстрирует  нам  истинное
чудо, - быть может, это "чудо вместо искусства", - однако же мы все равно не
в силах постичь, как  могла  одна-единственная  особа  сочинить  такую  уйму
стихов на самые разнообразные темы, причем, возможно, что этим же темам  она
уже и прежде посвящала стихи для полудюжины предыдущих "Альбомов". Да  будет
нам позволено спросить, считает ли мисс Лэндон, что  ее  незаурядный  талант
заслуживает подобного  применения?  Ведь  он  дарован  ей  богом,  дабы  она
берегла, лелеяла и развивала его, а вовсе не затем, чтобы она  отдавала  его
тому, кто больше платит, или пускала  в  оборот  за  столько  то  фунтов  со
страницы. Людям менее способным (вроде тех, о  которых  мы  здесь  говорили)
позволительно торговать своим  дарованием  ради  хлеба  насущного,  -  но  у
таланта существуют более высокие обязательства, а мисс Лэндон  унижает  свой
талант, создавая заурядные произведения.
     Но  тут  уже  под  самый  конец  месяца  появляются  "Дворянские  дети"
{"Портреты   дворянских   детей";   серия   отлично   выполненных    гравюр,
изготовленных под наблюдением мистера Чарльза Хита с  рисунков  Альфреда  Э.
Шалона,  эскв.  (К.  А.),  и  других  известных   художников.   Стихотворные
комментарии знаменитых авторов. Редактор миссис Фэрли. Первая серия, Лондон,
1838. Изд.  Лонгмена.},  прелестная  серия  портретов,  написанных  Шалоном,
Востоком и Маклизом. Главное достоинство этих  портретов  в  том,  что  они,
несомненно, писаны с натуры, в то время как всевозможные Лейлы, Лилы и  тому
подобная дрянь порождены весьма убогим воображением. Милая,  печальная  мисс
Коплиз! Нежная, загадочная леди Сомерсет! Обворожительная леди Мэри  Говард!
Вы затмили собой все "Жемчужины красоты", сплавленные воедино, и весь  букет
"Цветов очарования". Эта книга  истинное  сокровище.  Большая  часть  картин
принадлежит кисти мистера Шалона, нашего английского Ватто. Рисунки  мистера
Маклиза восхищают нас своей правдивостью и глубиной чувства; и то  же  самое
можно сказать и о произведениях мистера Востока. Все эти господа, отнюдь  не
последние среди художников, не считают для себя  зазорным  писать  с  натуры
живую плоть и кровь, и в результате, во всем издании нет ни единого  плохого
рисунка. А теперь взглянем на "Книгу красоты" {"Книга красоты", 1838  г.,  с
отлично выполненными гравюрами. Редактор графиня Блессингтон. Лондон,  1838.
Изд. Лонгмена.}, в которой тоже много портретов.  Различие  между  живыми  и
искусственными красавицами очевидно  до  нелепости.  Айша  Шалона,  Долорида
Мэдоуса и еще кто-то Дженкинса - вы