и  взыскательных  художников  в
истории нашей литературы.
     Доктор Биттн дал высокую оценку "Тому Джонсу". Если оставить в стороне;
вопрос о нравственности и рассматривать роман  как  произведение  искусства,
нельзя отрицать, что это изумительное создание человеческого  гения.  В  нем
нет  ни  одного,  пусть  самого   незначительного,   эпизода,   который   не
способствовал бы развитию действия,  не  вытекал  бы  из  предыдущего  и  не
составлял  бы  неотъемлемой  части  единого  целого.  Таково   замечательное
"провидение" художника (да простится нам это слово), качество,  которого  не
найдешь ни в каком ином литературном произведении.  Можно  выбросить  добрую
половину из "Дов-Кихота", можно дополнить,  изменить,  перекроить  любой  из
романов Вальтера Скотта, и они от этого ничуть не пострадают. Родерик Рандам
и ему, надобные герои проходят через целый  ряд  злоключений,  по  окончании
которых приглашают музыкантов и играют свадьбу.
     Но в "Истории Тома  Джонса"  все  события  неразрывно  связаны  друг  с
другом, от первой до последней страницы, и  просто  диву  даешься,  с  каким
искусством автор построил заранее весь костяк романа в  своем  мозгу,  чтобы
потом перенести его на бумагу.
     А теперь несколько слов о нашей любимой "Эмилии", которую мы перечитали
от доски до доски в прекрасном издании мистера Роско. "Что касается капитана
Бута, сударыня, - писал старина Ричардсон одной из своих почитательниц, - то
он уже отжил свой век. Короче говоря, роман устарел так, как если бы он  был
написан сорок лет тому назад". Но в  действительности  человеческая  природа
нисколько не изменилась со времен Ричардсона, и если и теперь есть такие  же
распутники и распутницы,  какие  были  сто  лет  назад,  то  есть  и  теперь
завистливые критики, какие были и в те времена. Как охотно они предсказывают
падение человека и как неохотно мирятся с его  возвышением!  Стоит  писателю
создать выдающееся произведение, как они начинают его поносить,  и  если  он
достигнет высот в своей области, то все его  бывшие  товарищи  ополчатся  на
него. Они не простят ему успеха. А разве не разумней было бы,  если  б  наши
джентльмены пера, следуя примеру французских литераторов, возымели esprit de
corps {Чувство солидарности (франц.).}, заявили, что их профессия  не  менее
почетна, чем любая другая, и, проникнувшись  сознанием  своей  мощи,  вместо
того чтобы охаивать каждого из  своих  собратьев,  добившихся  славы,  всеми
силами помогали бы ему. Положение писателей скоро  изменилось  бы,  если  бы
благородная идея такого объединения была претворена в жизнь. Однако мы очень
отклонились от нашего предмета, и хотя Ричардсон питал  острую  неприязнь  к
Фильдингу, это еще не дает нам оснований повторять избитую истину о том, что
литераторы завистливы.
     Итак, несмотря на пророчества Ричардсона, роман, якобы  появившийся  на
свет мертворожденным, жив сто лет спустя и, как я полагаю, будет жить до тех
пор, пока существует английский язык. Сам  Фильдинг  дал  ключ  к  пониманию
своего произведения, вложив в уста доктора Гаррисона  следующие  слова:  "По
природе человек  не  бывает  порочен;  ему  свойственны  доброжелательность,
милосердие и сострадание, стремление к почету и  поощрению  и  отвращение  к
позору и  бесчестью.  Дурное  воспитание,  дурные  обычаи,  дурные  привычки
развращают человеческую природу и толкают человека на стезю  порока".  Роман
Фильдинга - это иллюстрация приведенных положений. Нрав и привычки у бедняги
Бута действительно дурные, но кто может отрицать наличие  благожелательности
и сострадания к людям в душе этого простого и  доброго  человека?  Даже  его
пороки, если можно так выразиться, мужественные пороки. Ни в одном из героев
Фильдинга нет ничего болезненного  и  слезливого,  нет  истерических  воплей
самобичевания,  столь  характерных  для   псевдовысоконравственных   романов
сентиментального направления. Нет и попыток найти  ложные  оправдания  своим
героям, как это делает, пусть безсознательно, Шеридан,  в  защиту  блестящих
негодяев - персонажей своих комедий. В честных и открытых  книгах  Фильдинга
порок никогда не выдается за добродетель. Писатель не боится  называть  вещи
своими именами, и порок у него неизменно бывает наказан. Но  полюбуйтесь,  к
чему приводит такая честность! Какая-нибудь  не  в  меру  стыдливая  дама  с
ужасом отбросит в сторону Фильдинга, но  без  зазрения  совести  вцепится  в
"Джека Шеппарда" Эйнсворта. Хотя герой Эйнсворта  негодяй  и  это  прекрасно
известно автору, у него не хватает смелости изобразить его  негодяем,  и  он
старается держать его  негодяйство  в  тени,  чтобы  не  оскорблять  чувство
приличия своих  читателей.  Поэтому  его  произведение  получилось  нелепым,
искусственным и несравненно более безнравственным,  чем  все,  что  написано
Фильдингом.  "Джек  Шеппард"  книга  безнравственная  именно   потому,   что
действительность в ней приукрашена. Спартанцы показывали своим детям  пьяных
рабов, лишь убедившись в том, что эти рабы действительно  пьяны.  Притворное
опьянение, не выходящее  за  рамки  приличий,  но  вызывающее  смех,  скорей
способно подтолкнуть молодого человека к  пьянству,  чем  отпугнуть  его,  и
некоторые недавно появившиеся романы могут возыметь такое же действие.
     Не только образ Эмилии поражает в этом романе,  ее  красота  и  наивное
сознание своих чар, так тонко очерченные писателем, ее  душевная  чистота  и
кротость, привлекающие к ней сердца читателей  до  такой  степени,  что  она
кажется им  не  персонажем  романа,  а  живой  женщиной,  родным  и  близким
человеком, вроде жены или матери, о  добродетелях  и  обаянии  которой  даже
неудобно говорить на людях. Есть  и  другие  персонажи,  пусть  и  не  столь
привлекательные, но не менее жизненные и яркие. Какая  замечательная  фигура
эта мисс Мэтьюс! Каким тщеславием пронизаны все поступки этой беззастенчивой
и пылкой особы! Надо признать, что все краски этого портрета наложены кистью
большого мастера. С неменьшим  искусством  обрисован  характер  флегматичной
миссис  Джеймс.  "Неужто  это  моя  Дженни?"  -  восклицает  бедная  Эмилия,
бросившись  навстречу  своей  бывшей  приятельнице  и  увидев  перед   собой
напыщенную и  дышащую  холодом  матрону,  разодетую  по  последней  моде,  в
кринолине необъятной ширины. На что миссис  Джеймс  ответствует:  "Сударыня,
мне кажется, я веду себя в соответствии с хорошим тоном".  И  вслед  за  тем
выражает удивление, что порядочные люди могут жить так высоко - на четвертом
этаже. "Что может быть восхитительней зрелища, чем  четыре  онера  на  одной
руке!" - восклицает она,  впервые  в  жизни  отбросив  свою  флегматичность.
"Разве что три туза в покере". Какая тонкая ирония сквозит в этих портретах.
Ведь у каждого из  нас  среди  наших  знакомых  найдется  и  мисс  Мэтьюс  -
воплощение бурного темперамента, и миссис Джеймс - воплощение  равнодушия  и
плоской  самоуверенности.  А  мистер   Джеймс,   этот   добродушный   малый,
темпераментный и беспринципный! А Бут, с его  поразительными  идеями  насчет
христианской  религии  и  самоуправства,  какое  удивительное  знание  людей
обнаруживает автор в обрисовке  этих  характеров,  какой  поучительный  урок
может извлечь каждый, кто даст себе труд поразмыслить над всем этим!  Однако
нынешний читатель романов менее всего склонен к такого рода размышлениям. Он
предпочитает книги, которые как можно меньше заставляют думать. Более  того,
вполне вероятно, что, прочитав этот роман и обнаружив в нем  свои  портреты,
мисс Мэтьюс и миссис Джеймс объявят их злостными измышлениями автора.
     Но вот что особенно важно  подчеркнуть:  необыкновенное  мастерство,  с
которым писатель рисует то хорошее, что  есть  в  выведенных  им  далеко  не
положительных героях. Это щедрость Джеймса,  добродушие  его  наивной  жены,
проблески добрых чувств у мисс Мэтьюс; и даже старина Бат,  в  халате  своей
сестры готовящий для нее декокт, и впрямь привлекательная фигура, и хотя  мы
смеемся  над  ним,  мы  не  можем  не  любить  его.  К  этому  смеху  всегда
примешивается некоторая доля нежности, и сам автор любит  предаваться  таким
смешанным чувствам и умеет  вызывать  их  у  своих  читателей.  Всякий  раз,
повествуя о каком-нибудь добром деле,  честный  Фильдинг  загорается  душой.
Некоторых писателей обвиняют в том, что они теряют  чувство  меры,  описывая
злодеев. Наш же автор рисует их с философской невозмутимостью. Напротив,  он
склонен увлекаться, описывая  положительных  героев.  Вам  кажется,  что  вы
видите слезы на его мужественном  лице,  и  он  не  пытается  скрывать,  что
сострадание к людям не чуждо его большому и чистому  сердцу.  Возможно,  это
недостаток, с точки зрения искусства, но недостаток очень привлекательный.
     Читателя, интересующегося подробностями жизни Фильдинга, мы отсылаем  к
его биографии,  написанной  мистером  Роско.  Жизнь  Фильдинга,  больше  чем
какой-либо из его романов, служит воплощением идеи, которая пронизывает  его
"Эмилию". Никто не расплачивался  столь  дорогой  ценой  за  свои  пороки  и
безрассудства. Потеряв состояние, он познал всю  горечь  нужды  и  униженья;
утратив здоровье, он стал жертвой физических страданий, и эта  кара  за  его
прегрешения тяготела над ним всю жизнь и свела его преждевременно в  могилу.
Но даже когда нужда, горе и недуг  надломили  его  организм,  его  гордый  и
свободный дух восторжествовал над ними, а трезвый и  честный  ум  помог  ему
преодолеть все  невзгоды  и  сохранить  философскую  невозмутимость.  Нежная
привязанность к своей семье поддерживала его до  конца,  и,  хотя  всех  его
трудов едва хватало, чтобы прокормить себя и своих близких, после его смерти
остался преданный друг, столь высоко ценивший его, что  он  принял  на  себя
заботу о семье покойного и оградил ее от нужды. Это что-нибудь да значит,  -
быть связанным узами дружбы с таким человеком, как Ральф Аллен, и  Фильдинг,
еще когда оба они были живы, воздвиг памятник в честь своего друга, памятник
более прочный, чем любой монумент из бронзы или мрамора, выведя его в  своем
романе под именем сквайра Олворти. "Есть такой  день,  -  писал  Фильдинг  в
одном из посвящений Аллену, - о  наступлении  которого  ни  один  человек  в
королевстве не может подумать без содрогания, кроме  вас  одного,  сэр,  это
день вашей смерти".  Трудно  придумать  более  тонкое  признание  заслуг,  и
Фильдинг был не из тех людей, кто расточает хвалу лицемерно.
     Мужество,  жизнерадостность,  любовь  к  людям  никогда   не   покидали
Фильдинга, и до самого смертного часа он неустанно работал на  своих  детей.
Но  после  его  кончины   лишь   благодаря   великодушию   одного   из   его
почитателей-иностранцев,  французского  консула  в  Лиссабоне  господина  де
Мейронне, на его могиле было установлено приличное надгробие. Там он  лежит,
"от лихорадки жизни отсыпаясь". Нет  больше  ни  снедающих  душу  забот,  ни
назойливых кредиторов, ни мучительных  болей,  ни  диких  ночных  оргий,  ни
раскатов веселого смеха. Заботу о его  жене  и  дочерях  взял  на  себя  его
преданный друг. Видно, он и впрямь избавился  от  забот  и  печалей,  и  так
хочется верить в то, что его  исстрадавшаяся,  но  благородная  душа  обрела
наконец очищение и покой.


КОММЕНТАРИИ

     Сочинения Фильдинга (Fielding's Works).
     Статья была помещена в газете "Таймс" 2 сентября 1840 года.

     Гаррик Дэвид (1717-1779) - знаменитый английский  актер  и  театральный
деятель. Прославился исполнением ролей Гамлета, Ричарда III, короля Лира.

     Хогарт    Уильям     (1697-1764)     -     замечательный     английский
художник-карикатурист   и   гравировщик.   Создатель   трех   серий   гравюр
социально-сатирического характера: "Карьера  мота",  "Карьера  проститутки",
"Модный брак".

     Честерфильд Филипп Дормер, граф (1694-1773) -  автор  известных  "Писем
сыну", опубликованных в 1774 г.

     Фаркуэр Джордж (1678-1707) - английский драматург.

     Долл Тершит - веселая девица в исторической  хронике  Шекспира  "Генрих
IV". Миссис Куикли - трактирщица в той же пьесе  и  в  комедии  "Виндзорские
проказницы".

     Ричардсон Сэмюел  (1689-1761)  -  английский  романист  сентиментальной
школы.

     Эмилия   -   героиня   одноименного,   последнего   романа   Фильдинга,
опубликованного в 1752 г.

     Родерик Рэндом - главный герой одноименного романа английского писателя
Тобиаса Смоллета (1721-1771).

     Капитан Бут - муж Эмилии.

     И вслед за тем выражает удивление, что порядочные люди могут  жить  так
высоко - на четвертом этаже. - Дженни Джеймс не выражает подобного удивления
в романе, навестив после долгой  разлуки  свою  подругу  детства  -  Эмилию.
Фильдинг несправедлив к ней, называя ее "воплощением  равнодушия  и  плоской
самоуверенности". Ведь  она  старается  помочь  находящемуся  в  бедственном
положении после освобождения из тюрьмы мужу Эмилии ("Эмилия", т. 2,  кн.  5,
гл. 5).

     Бут,  с  его  поразительными  идеями  насчет  христианской  религии   и
самоуправства. -  Теккерей  ошибается:  на  самом  деле  эта  характеристика
относится к полковнику Джеймсу, мужу Дженни Джеймс, который говорит  доктору
Гаррисону, что на месте Биллам Бута он вызвал бы кредитора, посадившего Бута
в тюрьму, на дуэль и перерезал бы ему глотку (т. 3, кн.  9,  гл.  3).  Когда
добряк Джеймс выходил раненного под  Гибралтаром  капитана  Бута,  последний
говорит: "Его  поведение  доказывает  истинность  моей  теории  о  том,  что
действиями  любого  человека  управляют  только  его   страсти.   Невозможно
предположить, чтобы Боб Джеймс поступал из соображений религии  или  морали,
так как он открыто насмехается над религией, и над моралью" (т.  1,  кн.  3,
гл. 5).

     Там он лежит,  "от  лихорадки  жизни  отсыпаясь"  -  слова  Макбета  об
умерщвленном им короле Дункане (Шекспир, "Макбет", д. 3, сц. 2).

                                                      Комментарии Я. Рецкера



    Уильям Мейкпис Теккерей.
    Романы прославленных сочинителей, или романисты-лауреаты премий "Панча"


     Перевод И. Бернштейн
     Собрание сочинений в 12 томах. М., Издательство "Художественная
     литература", 1975, т. 2
     OCR Бычков М.Н.


                                Предисловие

     Романисты-лауреаты премий "Панча" - рубрика нашего журнала,  получившая
это название в связи с тем, что для счастливого соискателя назначена  премия
в двадцать тысяч гиней, - включит в себя  работы  ряда  выдающихся  авторов,
являющихся  гордостью  нашего  отечества.  Их   произведения   будут   почти
неукоснительно из номера в номер публиковаться в нашем отделе  "Разное".  На
эту публикацию уйдет, вероятно, около тридцати пяти  лет,  или  больше,  или
меньше - в зависимости от приема, который окажет  романам  наш  просвещенный
ценитель - многотерпеливый британский народ.
     Воспроизвести каждый роман целиком не представляется возможным, на  это
едва хватило бы и столетия - так многочисленны наши авторы и так могуч поток
их произведений, хлынувший к нам, как скоро  известие  (конфиденциальное)  о
наших  намерениях  достигло   литературного   мира.   Но   читатели   смогут
познакомиться с отдельными яркими образчиками,  снабженными,  как  всегда  у
нас, неописуемо роскошными иллюстрациями.
     Первая предлагаемая премия  -  двадцать  тысяч  гиней,  точнее  говоря,
лотерейный билет, гарантирующий его держателю названную сумму или же палаццо
в  городе  Вене.  Вторая  премия  -  подшивка  номеров  "Панча"  за  текущее
полугодие.  Третья  -  членство  в  "Британском  и  Международном   Обществе
Любителей"... и т. д. и т. п.
     Итак, с удовлетворением и гордостью, которых мы не в силах  скрыть,  мы
сразу  же  предлагаем  вниманию   публики   роман   "Джордж   де   Барнуэл",
принадлежащий перу сэра Э. Л. и Б-Л, ББ-ЛЛ БББ-ЛЛЛ.
     Мы не вправе открыть имя этого высокоодаренного автора,  но  почитатели
его таланта, без сомнения, сами узнают, - по величавым составным словам,  по
частым упоминаниям об Идеале и Красоте, по блистательному  набору  заглавных
букв, по всеобъемлющей и всюду проницающей классической учености  и,  прежде
всего, по торжественному заверению, что этот роман - последний, - руку того,
кто услаждает нас вот уж много лет.

                            "Джордж де Барнуэл"

                      Роман сэра Э. Л. В. Л., баронета

                                   том I

     Когда-то на Заре Жизни Разум и Красота страстно влеклись друг к  другу,
и от их союза произошла Любовь. Любовь,  подобно  породившим  Ее  божествам,
бессмертна. Чарующая улыбка Матери досталась ей  и  пристальный  взор  Отца.
Каждое утро восстает Она ото сна, свежая и сияющая, как этот пламенный Бог -
Солнце. Имя Ее - Эрос Вечноюный. Мрачен, мрачен был бы сей мир, когда бы его
покинули два Бога, - мрачен и без светозарного отпрыска  Латоны-Колесничего,
и мрачнее еще во сто крат без таинственной улыбки Второго Божества. Ты  меня
понимаешь, о читатель?
     Он стар, Вечноюный Эрос. Он и Время вместе были детьми когда-то.  Будет
некогда день, и Хронос тоже умрет, -  но  Любовь  останется  жить  вечно.  О
светлейшее из Божеств, где только не слагали в честь тебя  хвалебных  песен?
Исчезают другие религии; песок пустынь и прах забвенья засыпает  идолов,  во
славу коих возводились пирамиды; нет более  Олимпийцев,  их  кумирни  уж  не
возвышаются над оливковыми рощами Илиса и не венчают  изумрудные  острова  в
аметистовом лоне Эгейского моря. Их нет, но Ты по-прежнему существуешь. Есть
еще розовые гирлянды для Твоих храмов, есть жирные тельцы для Твоего алтаря.
Тельцы? Бессчетные кровавые гекатомбы! Все новая кровь проливается  на  Твои
жертвенные камни, и Жрецы-Поэты, творящие требу во имя Твое,  о,  Неумолимое
Божество, читают свои пророчества по кровоточащим сердцам людей.
     А раз бесконечна Любовь, возможно ли, чтобы иссякли песнопения Барда? В
век царей и героев о царях и героях были его песни. Но и в наши времена Поэт
имеет голос наравне с Монархом. Народ, вот кто царь сегодня, и мы повествуем
о  его  терзаниях,  как  певцы  древности  повествовали  о  жертвоприношении
царственной Ифигении или о злом роке венценосного Агамемнона.
     Разве Одиссей в отрепьях менее  величав,  чем  в  пурпуре?  Разве  Рок,
Страсть, Тайна, Страдалец и  Мститель,  Ненависть,  что  разит  без  пощады,
Фурии, что гонят и терзают, Любовь, что истекает кровью, - разве все  Они  и
сегодня не с нами? Разве и ныне Они не служат орудием Искусства? Красками на
Его палитре? Струнами для Его лиры? Внемли же! Я поведаю тебе не о Царях, но
о Людях, не о Тронах, но о Любви, о  Горе  и  Преступлении.  Внемли  же  мне
снова. В последний раз (очень может быть) коснутся персты мои этих струн.

Э. Л. Б. Л.

                             Полдень на Чипсайд

     Был полдень на стогнах Чипсайд - время прилива в могучей реке!  Людской
поток, рябя мириадами волн, едва не заливал ее берегов!  Огромные  фуры,  до
верху груженные  товарами  с  тысячи  рыночных  площадей;  золоченые  кареты
обладателей несметных богатств; более скромные,  по  и  более  вместительные
экипажи, прибывающие из зеленых столичных  пригородов  (этих  Висячих  Садов
нашего Вавилона), обыкновенные кебы, в которых  всякий  за  умеренную  плату
может получить место и расположиться по-республикански; наемные  коляски  со
своими грузами, о которых не обязательно знать посторонним;  юркие  двуколки
курьеров, облаченных в царский  пурпур,  -  все  это  и  еще  многое  другое
тащилось, застревало, напирало  и  с  грохотом  катилось  по  узкой  протоке
Чипсайд. Проклятия колесничих были  ужасны.  С  парчовых  козел  вельможного
выезда и с облучка  простого  кеба  возницы  поливали  друг  друга  потоками
сатирического сквернословия. Вот трепетная вдовица (поспешающая в банк, дабы
получить там свой скудный пенсион) появилась в оконце экипажа и прямо визж