ежданного
отбытия Ровского де Коншаренберга со всею свитой. Говорили, что он  удалился
в ужасном гневе после долгой и шумной беседы с принцем. Когда сей властитель
проводил гостя до ворот, держась пристыженно и смиренно, Ровский вскочил  на
коня, дал  знак  трубачам  и  с  презрительною  миной  стал  швырять  полные
пригоршни золота воинам и слугам Клевсов, выстроившимся во дворе.
     - Прощайте, князь, - сказал он хозяину. - Ныне я вас покидаю; однако  ж
помните, я прощаюсь с Клевом не навеки. - И, приказав оркестру играть "Слава
воину-герою", он с громким цоканьем  поскакал  прочь  по  подъемному  мосту.
Принцесса Елена при том не присутствовала; а  высокочтимый  принц  Клевский,
оставленный гостем, казался опечаленным и растерянным. В ту же  ночь  обошел
он все укрепления и внимательно расспросил офицеров  о  припасах,  оружии  и
прочем. Он ничего никому не сказал. Но  все  рассказала  служанка  принцессы
Елены. И стало известно, что Ровский сватался,  был  отвергнут  и,  придя  в
неистовство, созвал своих людей и клялся всеми богами, что не войдет в  этот
замок иначе, как с копьем в руке, дабы завоевать Клев и его сокровища.
     Новость повергла челядь в немалый ужас. Ибо Ровского  знали  за  самого
бесстрашного и  могучего  воина  по  всей  Неметчине  и  за  опытнейшего  из
полководцев. Порой безмерно великодушный к приспешникам, он был  безжалостен
к врагам. И много ходило темных слухов  о  жестоких  расправах,  которые  он
чинил над обитателями захваченных городов и замков.  И  горько  было  бедной
Елене думать, что своим  отказом  она  обрекла  на  страшную  погибель  всех
мужчин, женщин и детей княжества.
     Роковые предвестия войны вскорости получили ужасное подтверждение.  Был
полдень, и достойный  принц  Клевский  вкушал  обед  (хоть  честный  воин  в
последнее время почти без аппетита приступал к этой трапезе), когда у  ворот
послышался трубный звук; и вот герольд Ровского  де  Доннерблитца  в  плаще,
украшенном гербом графа, вступил в трапезную.  Паж  нес  на  подушке  латную
рукавицу. Синий Вепрь был в шляпе. Клеве тоже покрыл голову,  когда  герольд
приблизился к трону, на коем сидел владыка.
     - Умолкните все! - вскричал принц сурово.  -  Я  слушаю,  Синий  Вепрь,
говори же, сэр герольд!
     -  Именем  могучего  и  славного  Ровского,   князя   Доннерблитцского,
маркграфа Кошмаренбергского, графа Убийского,  Образин-Жабского,  наследника
Великого Штопора Священной Римской империи, я, Синий  Вепрь,  вызываю  тебя,
Адольф двадцать третий, князь Клевский, на смертный бой. Один на один, копье
с копьем, либо двадцать против двадцати в крепостных стенах иль  в  открытом
поле, на горах иль на равнине благородный Ровский желает с тобой  сразиться.
Где бы вы ни повстречались, Ровский объявляет тебе войну не на жизнь,  а  на
смерть. В знак сего вот его перчатка. - И,  взяв  у  пажа  латную  рукавицу,
Синий Вепрь швырнул ее на звонкий мраморный пол.
     Принцесса Елена сделалась бледна как смерть. Однако принц Клевский,  не
теряя самообладания, бросил на пол свою рукавицу, прося кого-нибудь  поднять
рукавицу Кошмаренберга. Что и сделал Отто и, опустившись на колено, протянул
ее принцу.
     - Кравчий, наполни мой кубок, -  обратился  принц  к  исполнявшему  0ти
обязанности лицу, каковое,  в  тугих  черных  панталонах,  повязанное  белой
косынкой и с салфетной на деснице, раболепно  вытянулось  за  стулом  своего
повелителя.  Кубок  наполнился  мальвазией;  он  вмещал  приблизительно  три
кварты,  этот  драгоценный  задетой  hanap  {Кубок  (франц.).},   украшенный
искусной рукой Бенвенуто Флорентийского.
     - Пей, Синий Вепрь, - сказал принц, - а кубок положи себе за пазуху.  А
вдобавок вот тебе цепь на память.
     И с этими словами принц Адольф надел бесценную изумрудную цепь  на  шею
герольда.
     - Призыв к бою всегда сладостен для слуха Адольфа Клевского.
     С этими словами, поручив свиту Синего Вепря заботам своих людей,  принц
вместе с дочерью покинул трапезную.
     Все дивились достоинству его, отваге и щедрости.
     Однако ж  под  видом  невозмутимости  принц  Клевский  скрывал  немалую
тревогу.  Он  уж  был  не   тот   могучий   рыцарь,   кто   в   царствование
Станислава-Августа за три минуты голыми руками насмерть забивал льва; и один
защищал в продолжение двух часов подступы Петерварадина  против  семи  сотен
турецких янычар. Те подвиги  прославили  наследника  Клевсов,  но  было  это
давно, тому уж тридцать лет. Охотник до удовольствий, с тех пор как вошел во
владение княжеством, и склонный к  праздности,  он  забросил  гимнастические
упражнения, стяжавшие ему в молодых годах  такую  славу  силача,  и  леность
принесла неизменные свои плоды.  Он  взял  в  руки  боевой  меч,  которым  в
Палестине он взрезал надвое голову слона и рассек пополам сидевшего  на  нем
погонщика. Ныне Адольф Клевский едва смог поднять оружие. Он примерил  латы.
Они ему были тесны. И, убедясь, что они на  нем  не  сходятся,  старый  воин
разразился горькими слезами. Не мог такой человек сразиться один на  один  с
ужасным Ровским.
     Не надеялся он и отразить удар противника  на  поле  брани.  Леность  и
миролюбие вассалов принца  были  баснословны.  Необширны  его  земли.  Казна
пуста. Самое мрачное будущее его ожидало. И он  провел  всю  ночь  без  сна,
рассылая друзьям просьбы о подмоге и  подсчитывая  со  своим  секретарем  те
небольшие  средства,  которыми  этот  последний  мог   помочь   ему   против
неотступного и грозного врага.
     Сон бежал и Елены. Она лежала, не смыкая очей, и думала  об  Отто  и  о
напастях, которые ее отказ от брака навлек на голову любимого папочки.  Отто
тоже не спал. Но его мечты были лучезарны: благородный юноша  думал  о  том,
как защитит принцессу и завоюет в предстоящей битве честь и счастливую долю.

ГЛАВА XII
     Избавитель

     И вот благородный Клевс,  не  жалея  сил,  принялся  готовить  замок  к
предстоящей осаде. Он собрал скот со всего, имения и свиней со всей  округи;
носители рогов и  пятачков  подверглись  ужасному  избиению;  и  весь  замок
огласился поросячьим визгом  и  мычанием  скота,  назначенного  на  съедение
воинам. Уже после бойни прекрасная Елена (чья нежная  душа,  разумеется,  не
могла вынести сего неприятного зрелища) с помощью своих прислужниц заботливо
все это засолила и замариновала. Зерно привозимо было в больших количествах,
иное князь оплачивал, будучи при деньгах, на иное  выдавал;  векселя,  когда
пользовался кредитом, а парой, прости господи,  посылал  на  добычу  парочку
крепких воинов, и они доставляли  пшеницу  без  денег,  да  и  без  кредита.
Прелестная принцесса посреди трудов выбирала время ободрять бойцов,  каковые
все до последнего поклялись умереть за единую ее  улыбку;  и,  дабы  сколько
возможно смягчить неизбежные страдания доблестных мужей и врачевать кровавые
их раны, она вместе с лекарями наготовила множество целебных трав, и корпии.
Все укрепления были проверены; рвы позаботились  наполнить  водой;  огромные
камни  положили  у  ворот  так,  чтобы  удобнее  их  обрушивать  на   головы
супостатов; и приготовили котлы  с  топками,  где  сплавляли  серу,  деготь,
кипящее масло и прочее, дабы на славу  встретить  непрошеных  гостей.  Отто,
самого зоркого во веем  войске,  поставили  на  высокой  башне  высматривать
ожидаемое нашествие врага.
     Враг показался скоро, слишком  скоро.  Длинные  ряды  сверкающих  копий
заблестели вдали; то могучим сомкнутым  строем  выступало  войско  Ровского.
Шатры  прославленного  полководца  и  многих  его  воинов  разбиты  были  на
расстоянии полета стрелы от замка, в ужасной, роковой от  него  близости;  и
когда закончилось размещение войск, гонец с белым флагом,  трубя  в  звонкий
рог, поскакал к воротам замка. Это был тот же герольд, что недавно принес от
своего господина вызов князю Клевскому. И вот он был вновь у ворот  замка  и
объявил, что благородный граф Кошмаренбергский  тут,  вооруженный,  и  готов
сразиться с князем Клевским либо с его поборником;  что  три  дня  он  будет
ждать этой схватки, по прошествии же указанного срока пойдет  на  приступ  и
перебьет всех защитников крепости, не пощадив ни одной живой души.  С  этими
словами герольд швырнул рукавицу своего повелителя о ворота. Как  и  прежде,
князь, со стены, бросил ему в ответ свою рукавицу; однако же  каким  образом
мог он схватиться с  таким  воителем,  откуда  взять  ему  поборника  и  как
выстоять  против  могущего  воспоследовать  штурма,  -   о   том   смятенный
благородный старец не имел ни малейшего понятия.
     Принцесса Елена провела ночь в часовне, тоннами  ставя  восковые  свечи
всем святым заступникам Клевеов, да ниспошлют ей откуда-нибудь избавителя.
     Но как сотряслось сердце благородной девы, как содрогнулись  понятия  о
чистоте человеческой в этой нежной  груди,  когда  новая  заря  принесла  ей
страшное известие. После побудки открылось, что тот, на кого она более всего
уповала, тот, кого ее нежное сердце избрало в  защитники,  бесчестен!  Отто,
низкий подлец Отто бежал! Сотоварищ его Вольфганг бежал  вместе  с  ним.  Из
окна отведенной им  светлицы  свешивалась  веревка,  и  были  все  основания
полагать, что они переплыли ров и под покровом ночи перешли в стан врага.
     - Хорош твой  велеречивый  лучник!  -  сказал  Елене  князь-отец.  -  И
заварила же ты кашу, а нежнейший из отцов должен ее расхлебывать. -  И  она,
рыдая, удалялась в свои покои. Никогда еще  это  юное  сердце  не  было  так
угнетено печалью.
     В то же утро, когда они сходились к завтраку, загремели трубы Ровского.
В полных боевых доспехах он  гарцевал  перед  замком  на  огромном  сером  в
яблоках скакуне. Он был готов схватиться с поборником Клевеов.
     Трижды на дню выкликала тот же воинственный  клич  ужасная  труба.  Три
раза в день выходил одетый сталью Ровский на битву. Первый день минул, и  на
его зов не было ответа. Второй день настал и прошел, но никто  не  вышел  на
защиту замка. Вновь остался без отзыва надменный  и  пронзительный  клич.  И
закатилось солнце, оставляя отца и дочь, которых несчастней не было во  всех
землях христианских.
     Через час после восхода, в час пополудни и за  час  до  заката  звучали
трубы. Третий день настал и не принес надежды. На первый  и  на  второй  зов
никто не откликнулся. После чая благородный князь призвал дочь и благословил
ее.
     - Я иду сразиться с Ровским, - сказал он, - быть может, мы не  свидимся
более, моя Елена... дитя мое... невольная причина всех скорбей наших. Если я
ныне паду жертвой Ровского, помни, что жизнь без чести - ничто.
     И с этими словами он вложил ей в руки кинжал, дабы она  вонзила  его  в
свою грудь, как только кровавый победитель ворвется в замок.
     Елена горячо пообещала, что так она и поступит;  и  убеленный  сединами
отец удалился в оружейную и облекся в  старые  латы,  испытанные  во  многих
сражениях. Доспехи его выдержали в давнюю пору удары тысяч  копий,  но  ныне
сделались так тесны, что чуть не душили царственного своего обладателя.
     Отзвучала последняя труба -  трарара!  трарара!  -  пронзительный  клич
пронесся над широкой равниной, Опять! Но  когда  последние  отзвуки  замерли
вдали, ответом было лишь пагубное, роковое молчание.
     - Прости, дитя мое, - сказал  старый  князь,  тяжело  взгромождаясь  на
боевое седло, - помни о кинжале. Чу! В третий  раз  звучит  труба.  Отворите
ворота, стража! Трубите, трубачи! И да хранит верных добрый святой Бендиго!
     Но не успел еще трубач Бухенпуф поднести к губам трубу, как - чу! -  из
отдаленья послышался звук другого рожка! Сначала едва различимо,  потом  все
ближе, ближе, и наконец ветерок с отчетливостью донес прелестный мотив  Хора
охотников с блистательными вариациями; и толпа, не спускавшая глаз с  ворот,
тысячеголосо вскричала;
     - Это он! Это он!
     И точно, то был он. Из лесу  показались  рыцарь  и  оруженосец;  рыцарь
изящно  гарцевал  на  стройном  белом  арабском  скакуне  небывалой   стати,
оруженосец же сидел на непритязательно сером жеребце, отличающемся,  однако,
немалой силой и  крепостью.  В  трубу,  сквозь  решетку  своего  шлема,  дул
оруженосец; забрало же  рыцаря  было  опущено.  Небольшая  княжеская  корона
чистого золота, из коей поднимались три розовых страусовых  пера,  указывала
на высокое положение воина: герба на щите его не  было.  Когда,  приподнявши
копье, он ступил на зеленый луг, где разбиты  были  шатры  Ровского,  сердца
всех  наполнились  тревогой,  и  несчастный  князь  Клевский  в  особенности
усомнился в новоявленном своем поборнике.
     - Не с таким бы тонким станом выступать против Доннерблитца, - печально
молвил он своей дочери. - Но кто бы ни был сей молодец, держится он бодро  и
в седле сидеть умеет. Гляди, он коснулся щита Ровского острием своего копья!
Святой Бендиго! Сколь дерзновенная отвага!
     Неизвестный рыцарь и в самом деле вызвал Ровского на смертный бой,  как
заметил князь Клевский с крепостной стены, где разместились он и  дочь  его,
дабы наблюдать поединок; и  вот,  вызвав  врага,  незнакомец  проскакал  под
крепостной стеной, отвесив грациозный поклон прекрасной принцессе,  а  затем
занял позицию в ожидании злодея. Кольчуга его сияла  на  солнце,  покуда  он
недвижно сидел на своем белом коне. Он походил  на  одного  из  тех  славных
рыцарей, о каких мы все читали, - одного из тех дивных поборников добра, что
одержали столько побед, когда еще не изобретен был порох.
     Вот подвели коня к шатру Ровского; и грозный воитель, сверкая  и  звеня
великолепными медными доспехами, вскочил в  седло.  Развевающиеся  на  ветру
кроваво-красные перья торчали из его  шлема,  помимо  их  оснащенного  двумя
огромными рогами зубра. Копье его было выкрашено в белый и красный  цвет,  и
он подбрасывал вверх это страшное оружие и в  дикой  радости  ловил  его  на
лету. Завидя тонкий стан своего противника,  он  расхохотался;  и  душа  его
взыграла в ожидании скорой схватки. Он вонзил шпоры в  могучие  бока  своего
коня и поскакал. Добрый конь фыркнул  и  заржал  тоже  в  свирепом  веселье.
Ровский пускал коня то рысью, то галопом, то в карьер, а потом,  давши  всем
налюбоваться несравненным своим  искусством  верховой  езды,  во  весь  опор
доскакал до места прямо против врага и осадил ретивого скакуна. Старый князь
на крепостной стене так пылко ожидал схватки, что, казалось, совсем  позабыл
об опасности, ему угрожавшей, одержи грозный Ровский победу над хрупким  его
защитником.
     - Пошел! - произнес он, метнувши в ров свой жезл; и по  его  слову  оба
воина с быстротою молнии устремились друг к другу.
     И  вот  последовал  бой,  столь  ужасный,  что  слабая  женская   рука,
принадлежащая той, что ведет сей героический рассказ, и надеяться  не  смеет
описать достойно эту ужасающую битву. Случалось ли  вам  наблюдать,  как  на
Западной железной дороге  с  пронзительным  свистом  проносятся  один,  мимо
другого два встречных паровоза? С тою же быстротой оба рыцаря метнулись друг
другу  навстречу.  Вот  они  столкнулись,  и   грохот   подобен   был   шуму
столкнувшихся  пушечных  ядер;  сотрясенные   могучие   кони   задрожали   и
зашатались; копье, устремленное на шлем Ровского, отбросило корону,  рога  и
самый шлем в синеющую даль; кусочек левого уха Ровского остался  на  бранном
копье безымянного рыцаря. А сам он не пострадай? Нет, оружие его  противника
лишь отразилось на блестящей глади щита; и пока что победа была за ним.
     Выражение лица Ровского,  когда,  простоволосый,  он  вперил  во  врага
свирепый, налитый кровью взор, скорей подобало  бы  демону  ада.  Проклятья,
какими он разразился, никак не могут быть преданы бумаге женским пером.
     Его противник легко бы мог окончить битву,  размозжив  топориком  череп
супостата. Он, однако же, великодушно пренебрег выгодами своего положения и,
отскакав на прежнее место, коснулся земли концом  копья  в  знак  того,  что
готов ждать, покуда граф Кошмаренбергскяй вновь облачится в шлем.
     - Пресвятой Бендиго! - вскрикнул князь. - Вот это ловкость! Но что ж ты
не выпустишь мозги негодяю?
     - Подайте мне новый шлем! - возопил Ровский. И новый шлем был  принесен
трепещущим оруженосцем.
     Едва водрузив его, он взмахнул сверкающим мечом и  бросился  на  врага,
изрыгая хриплые воинственные кличи. В тот же миг  Неизвестный  обнажил  свой
меч, и вот уже оба клинка принялись вызвякивать зловещую музыку битвы!
     Доннерблитц действовал своим грозным  оружием  се  всегдашним  пылом  и
свирепостью. Вот отсечено перо от плюмажа, вот отлетел кусок  короны...  цеп
молотильщика не столь  быстро  упадает  на  зрелые  снопы...  Первые  минуты
Неизвестному не оставалось ничего иного как защищаться от жестокого врага.
     Но вот и силы Ровского иссякли. Уж  реже  сыпались  страшные  удары,  и
тогда-то копье Неизвестного рыцаря пустилось в ужасную игру.  Оно  проникало
во все отверстия кольчуги Ровского. Вот оно ударило в плечо,  где  наплечник
прикрепляется к панцирю, вот с роковым проворством  вонзилось  в  забрало  и
вышло оттуда, густо  обагренное  кровью.  Вопль  неистовства  последовал  за
ударом; и не диво - колье попало Ровскому в левый глаз.
     Кровь сочилась сквозь десятки отверстий; Ровский едва не  задохнулся  в
своем шлеме от потери крови и от неистовой  злобы.  Шипя  от  бешенства,  он
осадил коня, обрушил огромный меч на голову противника и вновь  ринулся:  на
него, размахивая топориком.
     О, ежели б вы могли увидеть, как неизвестный рыцарь умел  обращаться  с
тем же смертоносным оружием! Дотоле он лишь защищался; сейчас он  перешел  в
нападение; и  сверкающий  топорик,  рассекая  воздух,  пел,  как  стрела,  и
обрушивался, словно удары молнии!
     - Сдавайся, сдавайся, сэр Ровский! - вскричал  он  спокойным,  -  ясным
голосом.
     Страшный удар по  голове  был  ему  ответом.  То  был  последний  удар,
нанесенный в битве рукой Кошмаренберга! Проклятье слетело с губ  его,  когда
карающая сталь поразила его череп и рассекла надвое.  Словно  неодушевленный
чурбан, скатился он с седла; и в тот же миг колено врага было на груди  его,
милосердный клинок коснулся его горла, и рыцарь вновь призвал его сдаваться.
     Но ни звука не раздалось из-под шлема. Когда победитель снял  его,  все
увидели, что зубы Ровского плотно сжаты; уста, которые должны  бы  отвечать,
застыли в зловещем молчании; один глаз все еще горел ненавистью и злобой, но
уж его тронула пелена смерти!
     Красное око солнца уже погружалась в  лоно  рейнских  вод.  Неизвестный
рыцарь, снова взлетев в седло, отвесил учтивый поклон Клевсу и его дочери и,
не вымолвив ни слова, поскакал обратно к синеющей дубраве, откуда явился  за
час до заката.

ГЛАВА XIII
     Свадьба

     Известие о смерти Ровского повергло в смятение его секретарей, армию  и
всех прочих, и  они  быстро  убрались  восвояси.  При  первых  же  слухах  о
поражении были сняты палатки,  и,  захватив  все,  что  попалось  под  руку,
доблестное войско, выступавшее на заре под знаменами Кошмаренберга,  исчезло
еще до наступления нового дня.
     На эту ночь, как  легко  догадается  любезный  читатель,  ворота  замка
Клевсов не запирались. Все  могли  входить  туда.  Повсюду  стояли  открытые
винные бочки; солонина, в таком  избытке  заготовленная  на  предмет  осады,
раздавалась народу, валившему сюда поздравить любимого властителя с победой;
и князь, никогда не пропускавший случая дать званый  обед,  ибо  то  было  у
доброго  человека  в  обычае,  предложил  своим  друзьям  из  высшего  круга
великолепное угощение, за коим последовал изысканный фейерверк.
     Посреди всех этих увеселений в замок прибыл наш  старый  знакомец  граф
Гомбургский. Могучий старый воин клялся святым  Буго,  что  весьма  опечален
тем, что не от его руки  пал  Ровский.  Клеве,  усмехаясь,  призвал  святого
Бендиго в свидетели, что и Гомбургу не удалось бы расправиться с Ровским так