.  Все  ушли.
Снаружи доносились крики детей, играющих на лужайке. А стакан с водой так  и
стоял на столе, где я его поставил. Я взял его и выпил -  за  здоровье  Энни
Рэйби и ее супруга. И почему-то поперхнулся.
     Разумеется, оставаться долее в школе Роззги я был не намерен. Его  юные
друзья, которые снова съедутся к первому февраля, найдут  здесь  сразу  двух
новых учителей: Принс тоже ушел и живет в настоящее время вместе со  мной  у
моей  старой  квартирной  хозяйки  миссис  Кэмизол.  И  если   какому-нибудь
благородному джентльмену нужен частный  учитель  для  сына,  письмо  на  имя
достопочтенного Ф. Принса дойдет до него по этому адресу.
     Мисс Когти называет нас обоих старыми дуралеями; она говорит, что еще в
прошлом году, когда я собрался в Родуэл-Риджис,  встретившись  с  дочерью  и
племянницей доктора Роззги на балу в доме генерала Чэмпиона, проживающего на
нашей улице, она уже тогда знала, что вся эта моя затея - напрасный труд.
     Нынешний год я зван к генералу на рождественский обед - желаю же  всем,
и новеньким и стареньким, веселого Рождества.


Эпилог

                      Спектакль окончен, поздний час;
                      Замедлен занавеса ход,
                      И с публикой последний раз
                      Раскланяться актер идет.
                      Не радует подобный миг,
                      И с окончанием забав,
                      Ей-богу, невеселый лик
                      Покажет он, личину сняв.

                      Пока не наступил финал,
                      Стихами облеку слова,
                      И что б я в них вам пожелал
                      По всем законам Рождества?
                      Как много есть ролей для вас!
                      Их получать близка пора...
                      Покойной ночи! Вам сейчас
                      Навек желаю я добра!

                      Прощайте! Пояснить готов,
                      Что вверил я стихам моим:
                      Весь пыл мальчишеских годов
                      Мы позже только повторим.
                      Вам никаких препятствий нет
                      Мечтать, надеяться, страдать -
                      Что знали вы в пятнадцать лет,
                      Возобновится в сорок пять.

                      Не разлучась с борьбой, с бедой,
                      Мы в жизни то же обретем
                      Теперь, с седою бородой,
                      Как и в двенадцать лет, в былом.
                      И если в юные года
                      Могли мечтать мы и любить,
                      Помолимся, чтоб никогда
                      Огня души нам не изжить.

                      Как в школе, в жизни путь тернист,
                      Любой возможен поворот:
                      Глупцу дадут похвальный лист,
                      А хилый к финишу придет,
                      Судьбы неведом приговор:
                      Шутом, глядишь, великий стал,
                      Удел для мудреца - позор,
                      И возвеличился нахал.

                      Но жить ли нам, судьбу кляня?
                      Хвала Тому, кто дал и взял!
                      К чему тебя, а не меня,
                      О Чарльз, могильный хлад сковал?
                      Все это небом нам дано,
                      Им жизни ход определен,
                      И не постичь, кому оно
                      Несет награду иль урон.

                      Иной задает роскошный пир,
                      Не ведая земных невзгод,
                      А лучший, голоден и сир,
                      У врат его подачки ждет.
                      Пусть Лазаря забрызжет грязь
                      От колесницы богача -
                      Любых событий примем связь,
                      Во прахе дни свои влача.

                      Так небо стоном не гневи
                      О том, что ввергнуто во прах:
                      О безнадежности в любви
                      И о несбывшихся мечтах.
                      Аминь! Молитва такова:
                      Да будет на сердце тепло,
                      Хоть поседела голова
                      И тяжко бремя лет легло.

                      И все равно, добро ли, зло ль
                      Года грядущие сулят.
                      Им предназначенную роль
                      Пускай играют стар и млад.
                      Кому победа и провал?
                      Взнесись, пади - не в этом суть,
                      Но, что бы рок ни посылал,
                      Все время добр и честен будь.

                      Добр, честен вопреки годам.
                      (Простите робкие слова.)
                      Впервые зов стал слышен нам
                      В день самый первый Рождества,
                      Чуть песнь до пастырей дошла,
                      Что стройно пел блаженный клир:
                      "Хвала всевышнему, хвала,
                      И людям с добрым сердцем - мир"

                      На этом песню я прерву
                      И отложу мое перо;
                      Как подобает Рождеству,
                      Скажу: любовь вам и добро,
                      Дабы, словам согласно тем,
                      Достойно вы прожить могли,
                      И людям с добрым сердцем всем
                      Мир на земли *.
                      {* Перевод В. Рогова.}


ПРИМЕЧАНИЯ

                      (Dr. Birch and His Young Friends)

     Третья  из  "Рождественских  книжек"  ("Christmas   Books")   Теккорея,
выходивших ежегодно с 1846 по 1850 и в 1855 году. Появилась к рождеству 1848
года в издательстве "Чепмен и Холл" (датирована 1849 г.).  На  русский  язык
переводится впервые.

     "Монастикон" - фундаментальное сочинение Унльяма  Дагдейла  "Монастикон
Англиканум" (1655-1673), содержащее описание английских монастырей.

     Томас Крибб (1781-1848) - известный в свое время чемпион кулачного боя,
последние двадцать лет жизни - хозяин трактира в центре Лондона.

     Антар, Ибла - персонажи арабского рыцарского романа "Жизнь Антара" (ок.
XII в.), переведенного в Европе в XIX в.

     ...заведения, недавно переведенного... из Чизика и руководимого родными
племянницами  покойной  мисс  Барбары  Пинкертон,  подруги  нашего  великого
лексикографа... - Упоминая, как, например, в  данном  случае,  о  персонажах
своих  предыдущих  сочинений,  Теккерей  создает  иллюзию  того,   что   они
существуют на самом деле и живут (или жили) независимо от романа. В пансионе
Барбары Пинкертон некогда учились Ребенка  Шарп  и  Эмилия  Седли  ("Ярмарка
тщеславия", гл. 1, 2), он возникает  на  страницах  "Ньюкомов",  "Филипа"  и
других произведений. (На Чизик-Молл, куда Теккерей поместил пансион  Барбары
Пинкертон, была расположена частная школа мистера Тсрпора, где три года -  с
семи до десяти лет - учился сам Теккерей.)  Владелица  школы  называет  себя
подругой великого лексикографа, то есть Сэмюела Джонсона,  автора  толкового
словаря английского языка, так как Джонсон когда-то посетил ее заведение,  о
чем она не забывает упоминать для поддержания его престижа.

     ...что плодят глупцов, в заботах погрязая... - Слова  Яго  из  трагедии
Шекспира "Отелло"  (II,  1),  которыми  он  определяет  призвание  идеальной
женщины.

     Амадис - герой испанского рыцарского романа "Амадис Галльский"  (опубл.
в 1508 г.).

     Под Собраоном, в Индии, англичане в 1846 г. разгромили армию  сикхов  в
первой англо-синхской войне 1845-1846 гг.

     Чарльз - Чарльз Буллер  (1806-1848),  юрист  и  член  парламента,  друг
Теккерея с юношеских лет, умерший  в  год  написания  этого  рождественского
рассказа.
                                                                  Г. Шейнман



    Уильям Мейкпис Теккерей.
    Роковые сапоги



     Перевод Ю.Жуковой
     Собрание сочинений в 12 томах. Т. 1. Издательство "Художественная
     литература", М., 1974.
     OCR Бычков М.Н.


                           Январь. Рождение года

     Какой-то поэт сказал, что, если любой из смертных опишет свою  жизнь  с
рожденья и до кончины, получится интересная книга, пусть даже  герой  ее  не
пережил ничего из ряда вон выходящего. Насколько  же  более  поучительным  и
занимательным окажется то, что  собираюсь  представить  на  суд  публики  я,
человек,  на  долю  которого  выпали  приключения,  поистине   удивительные,
потрясающие и, можно сказать, невероятные.
     Нет, нет, - я не убивал львов, не дивился чудесам Востока,  путешествуя
по пустыням Персии и Аравии,  не  блистал  в  обществе,  не  вращался  среди
герцогов и пэров и не собираюсь, как это сейчас у нас модно,  писать  о  них
мемуары. Я никогда не выезжал из Англии, ни разу  в  жизни  не  беседовал  с
лордом (не считая того захудалого ирландского лорда, что снимал у нас как-то
комнаты и уехал, забыв заплатить за три недели,  не  говоря  уж  о  чаевых);
однако меня так жестоко терзали, по  выражению  нашего  бессмертного  барда,
"пинки и розги яростной судьбы", так упорно преследовал злой рок, что, читая
о моих злоключениях, станет лить слезы и камень, - если, конечно,  сердце  у
него не каменное.
     Я выбрал для этой книги двенадцать  моих  приключений,  которые  смогут
занять досуг читателей и дать им пищу  для  размышлений  на  все  двенадцать
месяцев года. Приключения эти повествуют о жизни человека высокого ума  и  -
могу сказать с уверенностью - доброго сердца. Я не швырял деньги, не то  что
иные. Я никого не обманул ни на шиллинг, хотя вряд  ли  вы  сыщете  во  всей
Европе другого такого ловкача. Я никогда не причинял  зла  ближнему  своему,
напротив, я не раз проявлял редкую снисходительность  к  обидчикам.  У  меня
вполне сносная родословная, и хотя я был рожден для богатства (и к  тому  же
обладал незлобивым характером, берег деньги, когда  они  у  меня  бывали,  и
всячески старался их приумножить), однако во всех моих жизненных странствиях
мне  упорно  сопутствовала  неудача,  и  ни  одному  смертному  не  пришлось
выдержать таких тяжких испытаний,  какие  обрушились  на  злосчастного  Боба
Стабза.
     Боб Стабз - это мое имя;  у  меня  нет  ни  шиллинга;  когда-то  я  был
офицером его величества короля Георга, а  сейчас...  Но  не  стоит  забегать
вперед, - что я являю собой сейчас, читатель узнает через несколько страниц.
Отец мой, один из зажиточных мелкопоместных дворян Бангэя, вел свой  род  от
Саффолкских Стабзов. Мой дед, почтенный бангэйский стряпчий, оставил батюшке
порядочное состояние. Мне предстояло, таким образом, получить  в  наследство
кругленькую сумму, и сейчас я жил бы, как подобает джентльмену.
     Несчастья мои начались, можно сказать, за год до моего рождения,  когда
батюшка, в то время молодой человек, делавший вид,  что  изучает  в  Лондоне
право, без памяти влюбился в некую мисс Смит, дочь лавочника, который не дал
ей в приданое ни пенса, а позже и сам обанкротился.  Отец  женился  на  этой
самой мисс Смит и увез ее к себе в деревню, где  я  и  появился  на  свет  в
недобрый для меня час.
     Если бы я стал описывать годы своего детства,  вы  посмеялись  бы  надо
мной и назвали лжецом; но нижеследующее письмо, которое моя матушка написала
своей подруге, когда мне было несколько месяцев от роду, даст вам  некоторое
представление  о  том,  как  глупа  была  бедняжка  и  как   легкомыслен   и
расточителен был мой родитель.

                                                    "Мисс Элизе Кикс,
                                                    Грейсчерт-стрит, Лондон.

     Ах, милая Элиза! Во всем мире нет женщины счастливей, чем твоя  Сьюзен!
Мой Томас - просто ангел! Помнишь, я клялась,  что  выйду  замуж  только  за
высокого и стройного гвардейца? Так вот, моего  Тома  скорее  можно  назвать
коренастым, и я нисколько не боюсь признаться, что  глаза  у  него  немножко
косят. Ну и что же, пусть косят! Когда один его  глаз  смотрит  на  меня,  а
другой на нашего малютку Боба, в них светится такая нежность, что  перо  мое
не в силах описать ее, потому что, конечно же, ни одну  женщину  в  мире  не
любили так преданно, как твою счастливую Сьюзен Стабз.
     Когда мой милый Томас возвращается домой с охоты или с фермы,  если  бы
только ты видела нас с ним и с нашим крошкой Бобом! Я сижу у него  на  одном
колене, а малютка на другом, и он нас тетешкает. Я часто жалею, что  нас  не
видит сэр Джошуа или какой-нибудь другой великий  художник,  он  обязательно
написал бы нас, - можно ли представить себе картину  чудесней,  чем  веселье
трех любящих душ!
     Малютка наш прелестнейший в мире ребенок, -  вылитый  папочка;  у  него
режутся зубки, и все мы души в нем не  чаем.  Няня  говорит,  что  когда  он
подрастет, то совсем перестанет косить и волосики  у  него  будут  не  такие
рыжие. Доктор Бейтс такой добрый, такой искусный, такой внимательный!  Какое
счастье, что мы всегда можем его позвать! Наше бедное дитя с  самого  своего
рождения все время болеет, и доктору приходится навещать нас три-четыре раза
в неделю. Как мы должны быть благодарны ему за нашего дорогого  крошку!  Боб
чудесно перенес корь, потом у него появилась легкая сыпь; потом  он  схватил
ужасный коклюш; потом заболел лихорадкой, и все время у него болит  животик,
так что бедняжка кричит с утра до ночи.
     Но милый Том такая замечательная нянька, - сколько  ночей  он  не  спал
из-за нашего дорогого малютки. Ты только представь: он часами ходит с ним по
комнате в халате и ночном колпаке и что-то напевает (хотя ему, бедняжке, как
говорится, слон на ухо наступил), а сам клюет носом, и  я  хохочу  до  слез,
глядя на него. Ох, Элиза, это такая умора!
     У нас необыкновенная няня,  лучше  ее  не  найти  в  целом  свете,  она
ирландка и обожает нашего крошку почти так же нежно, как его мама (хотя это,
конечно, невозможно). Она часами гуляет с ним в саду, и я, право  же,  никак
не могу понять, почему Томас ее не любит.  Он  почему-то  считает,  что  она
пьяница и неряха. Но вообще она ужасная грязнуля, и  от  нее  иногда  сильно
пахнет джином, это правда.
     Ну и что же? От этих маленьких неурядиц семейная жизнь только приятней.
Как подумаешь, у скольких детей вообще нет ни нянек, ни докторов, как тут не
возблагодарить судьбу за Мэри  Мэлони  и  за  доктора  Бейтса,  которому  мы
заплатили сорок семь фунтов!  Представляешь,  как  серьезно  был  болен  наш
крошка, если ему понадобилось столько лекарств!
     Но все-таки, милая Элиза, дети требуют огромных расходов.  Вот  сколько
стоит нам одна наша Мэри Мэлони: во-первых, мы платим ей десять шиллингов  в
неделю, потом стакан бренди или джина за обедом, три бутылки лучшего портера
от мистера Трейла в день, - значит, в неделю двадцать одна бутылка, а за  те
одиннадцать месяцев, что она прожила у нас, получается девятьсот  девяносто.
Потом сорок гиней доктору Бейтсу за лечение нашего  малютки,  две  гинеи  за
крещение, двадцать гиней ужин в честь крещения  и  бал  (богатый  дядя  Джон
ужасно рассердился, что его пригласили быть крестным отцом  и  ему  пришлось
подарить крошке серебряный стаканчик; он даже вычеркнул Томаса из завещания,
ты только подумай! А старый мистер Фиркин насмерть разобиделся, что  его  не
попросили быть крестным отцом, и теперь не разговаривает ни с Томасом, ни со
мной); двадцать гиней  фланелевые  пеленки,  кружева,  распашонки,  чепчики,
подгузнички, - детям так много всего нужно, а ведь у  нас  с  Томасом  всего
триста фунтов в год! Но Томас возлагает огромные надежды на свою ферму.
     Если бы ты только видела, в каком прелестном доме  мы  живем!  Он  весь
скрыт деревьями, и место здесь такое  тихое,  что,  хотя  до  Лондона  всего
тридцать миль, почта приходит к нам всего раз в  неделю.  Нужно  признаться,
что дороги здесь просто отвратительные; сейчас зима, и мы по колено в  снегу
и грязи. И все-таки как мы счастливы, милая Элиза! Крошка  Бобби,  Томас  (у
него, бедняжки,  ужасно  разыгрался  ревматизм),  наш  добрый  друг  доктор,
который приходит к нам в такую даль, - нам так хорошо и весело  вместе,  что
мы не променяем нашей деревенской тишины на все развлечения Рэниле.  Прощай,
милая Элиза, малютка кричит и зовет свою маму. Тысячу раз целую тебя!

                                              Твоя любящая
                                                              Сьюзен Стабз".

     Вот вам, пожалуйста! Дворянин балуется фермерством,  сорок  пять  гиней
изводят на доктора, покупают двадцать одну пинту портера в неделю.  Так  мои
бессердечные родители обирали меня, когда я еще лежал в колыбели.

                           Февраль. Мороз и вьюга

     Я назвал эту главу "Мороз и вьюга" отчасти  потому,  что  февраль  и  в
самом деле месяц мороза и вьюг, отчасти же из-за моих злоключений, о которых
я вам сейчас поведаю. Я часто думаю, что первые четыре или  пять  лет  жизни
ребенка  подобны  январю  с  веселыми  святками  и  каникулами,   но   после
беззаботных праздников нашего младенчества, после елки с играми и подарками,
наступает  февраль,  когда  мальчику  нужно  начинать  трудиться  и   самому
заботиться о себе. Как хорошо я помню тот черный день первого февраля, когда
я вступил в самостоятельную жизнь и появился в школе доктора Порки!
     В школе я взял себе за правило  быть  осмотрительным  и  бережливым  и,
нужно сказать, ни разу в жизни этого правила не нарушил. Прощаясь  со  мной,
матушка дала мне восемнадцать пенсов (у бедняжки просто разрывалось  сердце,
когда она целовала и благословляла меня); и, кроме  того,  у  меня  еще  был
собственный капиталец, накопленный за предыдущий год.  Послушайте,  как  мне
это удалось. Если я видел, что на столе  лежат,  например,  шесть  монет  по
полпенса, я брал одну монетку себе. Если ее недосчитывались, я говорил,  что
это я взял, и отдавал деньги; если же никто ничего не  замечал,  то  я  тоже
помалкивал: раз не хватился, значит, не потерял, правда? Так  и  получилось,
что, кроме  матушкиных  восемнадцати  пенсов,  у  меня  скопилось  небольшое
состояние в три шиллинга. В школе меня звали "Мешок с медяшками" - так много
у меня было медных монеток.
     Знаете, человек сообразительный сумеет приумножить свой  капитал,  даже
если он учится в первом классе, и мне это удалось неплохо. Ни в каких ссорах
я участия не принимал, не был ни первым учеником, ни  последним,  но  никого
так не уважали, как меня. И знаете почему? У меня, всегда водились  денежки.
Возвращаясь в  школу  после  каникул,  мальчишки  тратили  все  деньги,  что
привезли из дому, в первые же несколько дней, и, должен сказать, в это время
они наперебой угощали меня и пирожными, и ячменным сахаром,  так  что  своих
денег мне не приходилось трогать. Но вот примерно через неделю от  их  денег
ровным счетом ничего не оставалось, и, значит,  до  самого  конца  полугодия
нужно было перебиваться на три пенса в неделю. Я с  гордостью  сообщаю  вам,
что почти все ученики школы доктора Порки отдавали мне из этих  трех  пенсов
полтора, - каково, а? Если, например, Тому Хиксу хотелось имбирного пряника,
к кому, по-вашему, он шел просить в долг? К Бобу Стабзу, конечно!
     - Хикс, - говорил я, - я куплю тебе пряников на полтора пенса,  если  в
субботу ты отдашь мне три.
     Он соглашался, а когда наступала  суббота,  частенько  мог  отдать  мне
всего полтора пенса. Значит, оставалось три пенса на следующую субботу.  Вот
что я делал однажды целое полугодие. Я дал в долг одному мальчику (его звали
Дик Бантинг) полтора пенса, чтобы в следующую  субботу  он  отдал  мне  три.
Когда настала суббота, он вернул мне только половину долга, и не сойти мне с
этого места, если я не  заставил  его  отдавать  мне  полтора  пенса  каждую
субботу ни много ни мало шесть месяцев подряд, так что  всего  ему  пришлось
заплатить мне два шиллинга и десять с половиной п