ой девушке можно чахнуть, безмолвно обожая Грубба и Теклтона;  косцу  на
часах корчиться в судорогах,  и  "верному  сверчку  за  очагом  и  преданным
домашним  феям"  можно  уговаривать  и  утешать  возчика.  Как   праздничное
представление, которое вы смотрите, сидя  у  себя  дома  в  кресле  -  вашей
собственной  ложе  у  камина,  -   повесть   великолепна,   неподражаема   и
необыкновенно искусно сделана. Она  открывается  комической  пантомимой,  но
драматизм действия неуклонно нарастает.  Сельские  декорации  пленяют  своим
изяществом.  Для  каждого   прелестного   невероятного   действующего   лица
заготовлен эффектный  выход  и  собственный  танец.  Музыка  -  веселая  или
грустная  -  всегда  полна  свежести  и  очарования.  Спектакль  завершается
грандиозной массовой сценой, в которой под гром оркестра и сияние голубых  и
розовых фонариков что есть мочи отплясывают все до единого действующие лица.
И если мы все же предпочитаем написанные в спокойной манере картины реальной
жизни, то это лишь потому, что нас к этому приучил сам  же  мистер  Диккенс,
вкупе с другими великими английскими юмористами. И мы невольно вздыхаем*  по
былой простоте замечательного художника.
     Однако и в этой повести  встречается  немало  блестящих  образцов  этой
великолепной  простоты,  ярких  реалистических  штрихов,  в  которых  мистер
Диккенс не знает равных.  Некоторые  изображенные  им  персонажи  совершенно
неповторимы. Взять хотя бы миссис Филдинг и мисс Слоубой, - однажды  с  ними
познакомившись, читатель уже никогда их не забудет,  и  воспоминание  о  них
всегда будет вызывать на его лице улыбку.

     "...Она была такая тощая и  прямая,  эта  молодая  девица,  что  платье
висело на ее плечах, как на вешалке, и постоянно грозило с них соскользнуть.
Костюм ее был замечателен тем,  что  из-под  него  неизменно  торчало  некое
фланелевое одеяние странного покроя, а в прореху на  спино  виднелся  корсет
или какая-то шнуровка тускло-зеленого цвета. Мисс  Слоубой  вечно  ходила  с
разинутым ртом, восхищаясь всем на свете,  и,  кроме  того,  была  постоянно
поглощена восторженным созерцанием совершенств своей хозяйки  и  ее  малыша,
так что если она и ошибалась порой в своих суждениях, то эти промахи  делали
честь в равной мере и сердцу ее и голове; и хотя  это  не  приносило  пользы
головке ребенка, которая то и дело стукалась  о  двери,  комоды,  лестничные
перила, столбики кроватей и прочие чуждые ей предметы, все же промахи  Тилли
Слоубой были только закономерным последствием ее непрестанного изумления при
мысли о том, что с нею так хорошо обращаются и что она живет в таком  уютном
доме. Надо сказать, что  о  мамаше  и  папаше  Слоубой  не  имелось  никаких
сведений, я Тилли воспитывалась на средства общественной благотворительности
как подкидыш, а это слово сильно отличается от слова "любимчик" и  по  своим
звукам и по значению".

     Можно ли представить себе что-нибудь более трогательное и смехотворное,
чем действия мисс Слоубой в конце повести, когда все приходят  в  ликование:
она "плакала в три ручья от радости и, желая включить своего юного питомца в
общий обмен поздравлениями, подавала малыша всем по очереди,  точно  он  был
круговой чашей".

     Не менее блестяще выполнен портрет тещи моряка:

     "Затем отправили целую экспедицию с заданием разыскать миссис  Филдинг,
принести слезное покаяние этой благородной даме и привести ее,  если  нужно,
силой, заставив развеселиться и простить всех. И когда экспедиция обнаружила
ее местопребывание, старушка ни о чем не  захотела  слышать,  но  произнесла
(бесчисленное множество раз): "И я дожила до такого дня! - а  затем  от  нее
нельзя было ничего добиться, кроме слов: - Теперь несите меня в  могилу",  -
что звучало довольно нелепо, так  как  старушка  еще  не  умерла,  да  и  не
собиралась умирать. Немного погодя она  погрузилась  в  состояние  зловещего
спокойствия и заметила, что еще в то время, как произошло  роковое  стечение
обстоятельств в связи с торговлей индиго, она предвидела для себя в  будущем
всякого рода оскорбления и поношения, и теперь  очень  рада,  что  оказалась
права, и просит всех не беспокоиться (ибо кто она такая? О господи! Никто!),
но забыть о ней начисто и жить по-своему, без нее. От саркастической  горечи
она перешла к гневу и высказала следующее замечательное изречение: "Червяк -
и тот не стерпит, коль на него наступишь". А после этого  предалась  кротким
сожалениям и заявила, что, если бы ей доверились раньше, она  уж  сумела  бы
что-нибудь придумать!  Воспользовавшись  этим  переломом  в  ее  настроении,
участники экспедиции обняли  ее,  и  вот  старушка  уже  надела  перчатки  и
направилась к дому Джона  Пирибингла  с  безукоризненно  приличным  видом  и
свертком под мышкой, в котором находился  парадный  чепец,  почти  столь  же
высокий, как митра, и не менее твердый".
     Иллюстратор книги мистер Лич великолепно изобразил тещу с ее  чепцом  и
мисс Слоубой, а его  рисунок  на  странице  120,  которому,  может  быть,  и
недостает тонкости исполнения, необыкновенно трогателен и реалистичен.
     Что касается  титульного  листа  и  фронтисписа,  оформленных  мистером
Маклизом, то могу лишь сказать, что английским художникам редко  приходилось
создавать что-либо более изящное и оригинальное, а  гравюра  на  фронтисписе
является блестящим образчиком этого вида искусства.


КОММЕНТАРИИ

     Сверчок за очагом  (Dickens's  Cricket  on  the  Hearth).  Статья  была
помещена в газете "Морнинг кроникл" 24 декабря 1845 г.

     Никиссон - редактор "Журнала Фрэзера" после смерти  Джеймса  Фрэзера  в
1841 г. Питер Парли и Феликс Саммерли - самые  популярные  детские  писатели
того времени.

     Маркиза - девочка-служанка в романе Диккенса "Лавка древностей".

     Титир и Мелибей - персонажи первой эклоги Овидия.

     Флориан  Жан  Пьер  (1755-1794)  -  французский  баснописец   и   автор
сентиментальных пасторалей.

     Пьеро и Карлотта - персонажи пасторалей Флориана.

     ...говорить языком Клариссы. - Кларисса Гарлоу -  героиня  одноименного
романа Сэмюеля Ричардсона (1689-1761).

     Лорд Орвиль - идеальный английский  джентльмен  -  герой  романа  Ф&нии
Бзртти "Эвелина" (1778).

     Червяк и тот не стерпит, коль на него наступишь. - Вошедшая в  погворку
фраза лорда Клиффорда из третьей части исторической хроники Шекспира "Генрих
VI", д. II, сц. 2.

     Лич Джон (1817-1864) - английский карикатурист и иллюстратор,  один  из
основных сотрудников журнала "Панч".

                                                      Комментарии Я. Рецкера



   Уильям Мейкпис Теккерей.
   Доктор Роззги и его юные друзья


     Перевод И. Бернштейн.
     Собрание сочинений в 12 томах. М., Издательство "Художественная
     литература", 1980, т. 12
     OCR Бычков М.Н.


                       Записки мистера М. А. Титмарша


Доктор и его заведение

     Я не считаю  нужным  объяснять  мотивы,  по  которым  поступил  младшпм
педагогом и учителем английского и французского языков, цветочных аппликаций
и игры на флейтепикколо в "Академию" доктора Роззги. Добрые люди  могут  мне
поверить: не просто так сменил я  свою  квартиру  близ  Лондона  и  приятное
интеллигентное общество на кафедру помощника учителя в  этой  старой  школе.
Уверяю вас, скудный учительский хлеб, ежеутренние вставания  в  пять  часов,
прогулки с младшими мальчиками  (которые  строили  мне  каверзы,  так  и  не
проникнувшись ко мне должным почтением как к своему грозному и  всевластному
наставнику), грубости  мисс  Роззги,  -  угрюмая  наглость  Джека  Роззги  и
покровительственное обращение самого старика  доктора-все  это  весьма  мало
приятно. Их высокомерие, их злосчастные обеды, право же, нередко становились
мне поперек горла. Ну да что там - счеты мои с их школой покончены. Надеюсь,
теперь  они  нашли  себе  более  умелого  младшего  учителя.   Джек   Роззги
(преподобный Дж. Роззги, питомец колледжа Святого  Нита  в  Оксфорде)  вошел
партнером в дело своего отца, доктора Роззги, и сам ведет некоторые предметы
в школе. Не могу сказать достоверно, каковы его познания в греческом  языке,
но в латыни я, во всяком  случае,  разбираюсь  лучше  него.  Второго  такого
надутого дурака (и чем чванится! - что у них живет его кузина  мисс  Рэйби),
второго такого безмозглого самодовольного индюка я в жизни моей не  видывал.
Всегда кажется, что белый шейный платок его вот-вот удавит.  И  из-за  этого
крахмального укрытия он пытался смотреть на нас с Принсом, вторым  учителем,
как на каких-то лакеев. В школе от него проку почти что не  было,  -  целыми
днями он строчил от имени дирекции благочестивые письма родителям да сочинял
нудные проповеди, которые  произносил  перед  детьми.  Человек,  на  котором
по-настоящему  держится  школа,  это  -  Принс,  тоже  выпускник   Оксфорда,
скромный, гордый и ученый; до распирания  набитый  греческой  грамматикой  и
прочей бесполезной премудростью; удивительно добрый с маленькими учениками и
беспощадный к дуракам и бахвалам; почитаемый всеми за  честность,  ученость,
храбрость (был случай, когда в общей драке на пристани он так ударил  одного
верзилу, что и школьники и лодочники только рты разинули) и  за  ту  скрытую
силу, которую чувствует в нем каждый. Джек  Роззги  боялся  смотреть  ему  в
глаза. Старая мисс 3. не смела с ним важничать. Мисс Роза делала  ему  самый
глубокий реверанс. А мисс Рэйби  прямо  говорила,  что  боится  его.  Добрый
старый Принс! Как часто вечерами, отправив спать своих питомцев, мы сиживали
с ним, бывало, в докторском каретном сарае и, отложив до завтра  учительские
заботы и трости, мирно курили среди развешенной по стенам сбруи.
     После того как Джек Роззги получил в Оксфорде желанную степень,  -  что
далось ему отнюдь не без труда, - здешнее учебное заведение, которое  прежде
называлось "Школой Роззги", "Академией доктора Роззги" и прочее в  таком  же
духе, вдруг превратилось в  "Родуэл-Риджисский  колледж  имени  архиепископа
Уигсби". Старую вывеску с золотыми буквами по синему фону сняли,  она  пошла
на починку свинарника. Джек Роззги распорядился декорировать большой актовый
зал в готическом вкусе, со статуями, возвел собственную колокольню и посреди
школьного  двора  поставил  бюст  архиепископа  Уигсби.  Шестерых   учеников
выпускного  класса  нарядили  в  мантии  и  четырехугольные  шапочки,   что,
безусловно, производило впечатление, когда сии юнцы шествовали по городу, но
вызывало вражду и насмешки пристанских парней. Так велико  было  пристрастие
Роззги-младшего к академическим порядкам и облачениям, что он и  меня  готов
был вырядить в профессорскую мантию с красными шнурами и  подпушками,  да  я
решительно отказался, - я считаю, что учителю чистописания никак не  к  лицу
все эти причиндалы.
     Кстати,  я  совсем  забыл  упомянуть  Роззги-старшего,  самого  доктора
Роззги. Что могу я сказать  о  нем?  Ну,  во-первых,  у  него  очень  громко
шуршащая мантия с белыми отворотами у шеи, важный вид и оглушительный голос;
а как он величав, когда беседует с родителями своих учеников, - он принимает
их в кабинете, сплошь уставленном книгами  в  роскошных  переплетах,  и  это
производит сильное действие, в особенности на дам, убеждая их  в  том,  что,
мол, виг доктор так уж доктор! Но только но думайте, пожалуйста, книг он  не
читает и даже не открывает никогда, кроме тех, в  которые  закладывает  свои
белые воротнички, да кроме  дагдейловского  "Монастикона",  который  с  виду
кажется толстым фолиантом, а в действительности представляет собою погребец,
где у  него  хранится  миндальное  печенье,  портвейн  и  графинчик  бренди.
Классиков доктор Роззги разбирает только с помощью печатного ключа-перевода,
который мальчишки именуют попросту "шпаргалкой", и когда он ведет урок,  они
устраивают ему всевозможные пакости. Шутники  постарше  стучатся  к  нему  в
кабинет и просят помочь с разбором трудного места из Геродота или  Фукидида;
он говорит, чтобы зашли немного погодя, он пока посмотрит  текст,  -  а  сам
бросается искать спасения у мистера Принса или в своих "шпаргалках".
     Розги находятся  всецело  в  ведении  Роззги-старшего,  поскольку  сына
своего он считает слишком увлекающейся  натурой.  Еще  у  него  есть  густые
грозные брови, и он умеет кричать жутким голосом.  Но  грозная  его  повадка
никого не пугает. Это только львиная  шкура,  или,  говоря  иначе,  холостая
пальба.
     Маленький Мордант однажды нарисовал его портрет с длинными ушами, как у
хорошо известного домашнего  животного,  за  каковую  карикатуру  заслуженно
пострадали  его  собственные  уши.  Доктор  Роззги  застиг  его   на   месте
преступления, впал в страшную ярость и поначалу грозился даже поркой.  Но  в
тот день от Мордантова папаши как нельзя  более  кстати  прибыла  в  подарок
доктору корзина с дичью, отчего доктор Роззги  смягчился  и  просто-напросто
сжег портрет с ушами. Однако у меня в столе лежит за семью печатями еще один
набросок работы того же юного проказника, с него-то и  нарисован  фронтиспис
этой книги.


Первый боец

     Старость моя уже не за горами, и в жизни и в странствиях моих я повидал
немало великих людей. Видел Луи-Филиппа выходящим из Тюильрийского дворца; и
его  величество  короля  Пруссии,  когда  они  с  рейхсминистром  в   Кельне
благословляли друг друга на рыцарский подвиг  у  меня  под  самым  носом;  и
адмирала сэра Чарльза Нэпира (один раз, в омнибусе); и герцога  Веллингтона;
и бессмертного Гете в Веймаре; и покойного всеблагого папу Григория  XVI;  и
еще человек двадцать великих мира сего, - из тех, взирая на коих  нельзя  не
испытать почтительного и восторженного потрясения. Мне приятен  этот  трепет
испуга - дань скромных духом Великому Человеку.
     Так вот, мне довелось видеть и  генералов,  гарцующих  во  главе  своих
малиновых батальонов; и епископов, плавно шествующих  под  сводами  соборов,
опустив очи долу и жирными белыми пальцами  прижимая  к  сердцу  епископский
берет; и университетских ректоров в  дни  высочайших  посещений;  и  доктора
Роззги во всей его славе, когда  в  выпускной  день  он,  как  глава  школы,
выслушивает обращенные к нему речи, - незабываемое  зрелище;  великие  люди.
Мне, правда,  не  посчастливилось  увидеть  ныне  покойного  мистера  Томаса
Крибба, но, без сомнения, я отнесся бы к нему с тем же благоговением,  какое
испытываю всякий день при виде  Джорджа  Чэмпиона,  Первого  Бойца  в  школе
доктора Роззги.
     Когда, задавая ему задачку из арифметики, я только представлю себе, что
ему ведь ничего не стоит поколотить меня, ударом под ложечку согнуть  в  три
погибели Принса и третьего учителя, а  самого  доктора  Роззги  выбросить  в
окно, тогда я не могу не восхищаться этим благородным, великодушным  юношей,
который сидит так спокойно и миролюбиво и ломает голову над  столбиками  или
ковыряется в тексте греческой трагедии. Он мог бы, если б  захотел,  взяться
за колонны и обрушить школу на наши головы. Мог бы запереть двери и перебить
нас всех, подобно Антару, возлюбленному Иблы. Но он оставляет нас  в  живых.
Он никого не поколотит без причины, то горе тирану пли подлецу!
     По-моему, быть сильным, знать, что можешь поколотить всякого, -  именно
не действие, а только сознание,
     что все в твоей власти, - это величайший из  даров.  На  открытом  лице
Джорджа Чэмпнона  всегда  сохраняется  выражение  божественного  благодушия,
которое есть не что иное, как знак осознания  им  собственной  силы,  и  его
честные голубые глаза светятся добротой и спокойствием.
     Он непобедим. Этот лев даже детенышем показывал когти. Шесть лет  назад
сей бесстрашный юный вояка вступил в схватку с самим Франком Дэвисоном (ныне
офицером Индийского корпуса, братом бедного маленького Чарли, за которым так
заботливо   до   последнего   дня   ухаживала   мисс   Рэйби),   тогда   уже
семнадцатилетним юношей и признанным первым бойцом в школе доктора Роззги. С
поля боя мальчика пришлось унести, и Фрэнк уважительно и восхищенно  предрек
ему великое будущее. Легенды о былых  драках  любовно  сберегаются  во  всех
школах; в Родуэл-Риджисе сохранились даже предания сорокалетней давности - с
юных дней самого доктора Роззги.
     О битвах Чэмпиона с профессиональным  кулачным  бойцом,  приезжавшим  в
Родуэл-Риджис на тренировки; с лодочником Блэком, грозой пристаней; с  тремя
главными  задирами  из  "Школы  доктора  Уопшота",  которые  обижали  нашего
приходящего ученика, чья дорога домой вела мимо их академии, и так далее,  и
тому подобное, - обо всем этом знает в  Родуэл-Риджисе  каждый.  Победителем
неизменно выходил только он. Он добр и скромен, как все великие люди. У него
честный, храбрый, ясный ум. Он не может сочинять  стихи,  как  Пайндер,  или
читать по-гречески, как Уэллс из выпускного класса - этот кладезь  учености,
о котором Принс говорит, что его знаний хватило бы на шестерых самых что  ни
на есть первых учеников, - но он выполняет свою работу честно и добротно,  и
где бы он впоследствии ни очутился,  из  таких,  как  он,  получаются  самые
храбрые солдаты, самые  лучшие  сельские  священники  -  честные  английские
джентльмены.
     Закадычный друг и оруженосец  старины  Чэмпиона  маленький  Джек  Холл,
которому он как-то спас жизнь, вытащив его тонущего  из  Мельничного  пруда.
Забавно наблюдать эту дружбу: младший постоянно  скачет  и  резвится  вокруг
старшего и подсмеивается над  своим  защитником.  В  школе  они  никогда  не
расстаются. А в праздничные дни их можно  встретить  за  несколько  миль  от
города: Джордж с палкой в  руке  твердо  шагает  по  проселочной  дороге,  а
маленький  Джек  семенит  подле,  перекидываясь  шуточками  с   деревенскими
красотками.
     У Джорджа есть на реке своя  лодка,  в  которой  он,  впрочем,  большей
частью дожит и курит трубку, пока Джек работает веслами. В крикет он тоже не
играет разве только по большим праздникам  или  когда  его  школа  выступает
против местной команды. Перед его подачей мальчишки бессильны: ловить, когда
он бьет, - это все равно, что перехватывать на лету пушечное ядро. Видел  я,
как он играет в теннис, как он летает  по  корту  и  золотистые  его  волосы
развеваются - настоящий Аполлон в фланелевой паре. Прекрасное зрелище.
     Остальные старшие ученики нашей школы - это Лоренс,  капитан  крикетной
команды, Хайло, знаменитый главным образом своим великолепным  аппетитом,  и
Питмен,  прозванный  Росцием  за  пристрастие  к  драматическому  искусству.
Прибавьте к этому еще Суонки, по прозвищу Бриалин, полученному за страсть  к
помадам для волос,  -  он  носит  лакированные  сапоги,  а  по  воскресеньям
надевает белые перчатки и подкарауливает на  паперти  шествующих  попарно  в
церковь учениц "Школы мисс Пинкертон" - воспитательного  заведения,  недавно
переведенного в Родуэл-Риджис из Чизика и руководимого родными  племянницами
покойной мисс Барбары Пинкертон, подруги  нашего  великого  лексикографа,  в
строгих правилах, им одобренных и ею в свое время насажденных.
     Такое поведение мистера Хорэса Суонки неоднократно вызывало  нарекания;
поговаривают, например, про какие-то записочки в стихах,  помещаемые  внутрь
треугольных пирожков и  передаваемые  так  через  посредство  миссис  Раглз,
которая по пятницам обслуживает молодых девиц, - и  будто  бы  мисс  Дайдоу,
кому было адресовано угощение с вложением, пыталась проглотить ватный тампон
и так покончить с собой. Но я не собираюсь здесь излагать эти нелепые слухи,
могущие лишь  повредить  доброму  имени  превосходного  учебного  заведения,
возглавляемого столь  безупречными  женщинами.  И  то  сказать,  мыслимо  ли
избегнуть столкновений, если, как раз когда  мисс  П.  загоняет  крючковатым
зонтиком своих овечек в церковь, наших мальчиков обычно ведут на хоры? А про
треугольный пирожок я просто ни одному слову  не  верю  -  все  это  выдумки
ревнивой мисс Роззг