судей, и отклонения от правил, и судебные предрассудки, и меры наказания,  и
изменения в законах, карающих смертной казнью, причинением увечья и лишением
свободы. Любопытные и поучительные обстоятельства ожили в нашей памяти,  как
только мы коснулись этой темы.
     Так, в 1773 году доктору Додду пришлось выступить  свидетелем  по  делу
человека, обвиненного в том,  что  возле  Тоттенхем-Корт-роуд  он  остановил
экипаж, в котором находился доктор Додд с супругой, выстрелил в окно  кареты
и после этого ограбил пассажиров. Доктор Додд во всеуслышание  объявил,  что
подобная тяжба оскорбительна для его чувств. А спустя четыре  года  он  тоже
был казнен, и теперь уж некто Хэкмен, присутствовавший на  казни,  пишет  по
этому поводу длинное, полное нравоучительных размышлений письмо той женщине,
которую двумя годами позже он  сам  убьет,  побуждаемый  ревностью.  История
этого Хэкмена дает немалую пищу для размышлений. Он  постоянно  присутствует
на процессах, где судят людей, которые убили своих любовниц, после того  как
те изменили  им  или  надоели;  он  возмущается  себялюбием  этих  негодяев,
разглагольствует о чудовищности их злодеяний, считает наказание  заслуженным
и... разделяет их участь, совершив в  точности  такое  же  преступление.  Не
кажется ли вам, что мы открыли обширнейшее поле деятельности  для  человека,
склонного к  изучению  философии,  литературы,  права?  Он  должен  обладать
познаниями и в юридических вопросах, и в  литературе,  чтобы  подобрать  для
своих читателей старинные песни и повести, пусть легковесные сами  по  себе,
но очень точно отражающие все повороты общественного мнения; а чтобы успешно
справиться  со  своей  задачей,  ему,  превыше  юридических  и  литературных
познаний, необходимо умение  различать,  что  нравственно,  а  что  нет.  Не
достаточно ли мы привели оснований для  того,  чтобы  вырвать  перо  из  рук
невежд, взявших на откуп историю преступников?


КОММЕНТАРИИ

     Размышления по поводу истории разбойников.  (Hints  for  a  History  of
Highwaymen).
     Опубликовано в "Журнале Фрэзера" в марте 1834 года.

     Джек Шеппард (1702-1724) - один из самых известных воров и  разбойников
своего времени, короткой, но богатой событиями жизни которого  посвящен  ряд
романов и пьес, в том числе и роман У. Эйнсворта "Джек Шеппард".  Повешен  в
1724 г.

     Дик Терпин, разделивший участь Шеппарда, также является  героем  романа
Эйнсворта "Руквуд" (1834), где этот грабитель и убийца изображен чуть ли  не
благородным и великодушным рыцарем большой дороги.

     Уолпол Хорее (1717-1797) - английский писатель, виднейший представитель
"готической" школы, автор повести "Замок Отранто"  с  характерным  для  этой
школы нагромождением страшного и сверхъестественного.

     Баярд Дюкроу - лошадь главного наездника в цирке Астли Эндрю Дюкроу.

     О'Коннел. - См. прим. к т. 1, стр. 293.

     Паста Джудитта (урожденная Негри; 1798-1865) -  знаменитая  итальянская
оперная певица.

     Сэр Джеймс Торнхилл (1675-1734), написавший портрет Джека Шеппарда, был
придворным художником при короле Георга I.

     Аврелий (Секст Аврелий Виктор) -  римский  историк  IV  в.  Дал  очерки
римской истории в цепи биографий.

     Лилли Уильям (1602-1691) - астролог,  поддерживал  парламент  во  время
борьбы последнего с Карлом I, автор книги "Истинная история короля Якова I и
короля Карла I".

     Полли и  Люси  -  персонажи  комедии  Гэя  "Опера  нищих"  (1728),  обе
влюбленные в обаятельного вора Макхита.

                                                      Комментарии Я. Рецкера



    Уильям Мейкпис Теккерей.
    Сибилла


     Перевод Р. Бобровой
     Собрание сочинений в 12 томах. М., Издательство "Художественная
     литература", 1975, т. 2
     OCR Бычков М.Н.


                         Сочинение мистера Диэраэли

                                                            13 мая 1845 года

     Если у нас сейчас не все сознают, что наше общество поражено недугом  и
остро нуждается  во  врачебной  помощи,  то  в  этом  нет  вины  современных
писателей. Несколько недель тому  назад  нам  довелось  разбирать  сочинения
мистера Джеррольда и мистера Диккенса, ратующих за  обновление  общества.  С
тех пор мы услышали красноречивый призыв  миссис  Нортон,  которая  в  поэме
"Дитя островов" изложила новую доктрину спенсеровским стихом. И  вот  теперь
перед  нами  труд  мистера  Дизраэли,  который,  как  и  подобает   философу
восточного происхождения, трактует эту животрепещущую проблему в  трехтомной
притче.
     Мы уже неоднократно высказывали нашу точку зрения на назначение  романа
и круг его тем. Мы считаем, что лучшим материалом для романиста является быт
и нравы, и посему предпочитаем романы, которые не касаются алгебры, религии,
политической экономии и прочих абстрактных наук. Мы сомневаемся, уместно  ли
поднимать эти вопросы в романе, а также (если говорить честно) -  достаточна
ли компетенция в них автора. Если бы профессор Эйри, желая сообщить  миру  о
сделанных им астрономических  открытиях,  избрал  для  этого  форму  романа,
причем главным героем у него был бы,  скажем,  Ньютон  (эпизоду  с  яблоком,
упавшим  на  нос  спавшего  философа,  можно  было  бы  придать  чрезвычайно
романтическую окраску); а известная молодая особа,  пальчик  которой  уминал
табак в его трубке, могла бы превратиться в трагическую  героиню,  умирающую
от чахотки и неразделенной любви, если  бы  профессор,  читая  лекцию  своим
студентам подобным образом, смешал астрономию и сердечные дела,  само  собой
разумеется, что его ученики не исполнились бы к  нему  большого  уважения  и
были бы в полном праве сомневаться в его научных заслугах  и  выражать  свое
неудовольствие по поводу того, что профессор  вместо  лекции  по  астрономии
преподнес им роман; точно так же, в противном случае читатели  имеют  полное
основание выражать недовольство своим наставником, если он в  рамках  романа
обрушивает на них обширные философские рассуждения, какова  бы  ни  была  их
ценность.
     Не желая ни в коей мере умалять достоинства "Конингсби", я считаю своим
долгом отметить, что этот роман мистера Дизраэли был  обязан  своим  успехом
отнюдь не философским мудрствованиям  -  не  теории  кавказской  расы  и  не
открытию, что английская конституция ведет происхождение от венецианской,  -
а  ядовитым  портретам  Тэдпола,  Ригби,  Монмута  и  прочих,   отличающихся
разительным сходством с оригиналом и необычайной меткостью. После  Свифта  у
нас не было более искусного и наблюдательного  мастера  сатиры,  чем  мистер
Дизраэли. За последнее время в своих выступлениях в парламенте  он  три  или
четыре раза не менее беспощадно  высмеял  премьер-министра  Пиля  (причем  в
глаза), чем в свое время наш великий  сатирик  -  герцогиню  Мальборо.  Если
стрелы X. В., нашего прославленного карикатуриста, порой не достигают  цели,
то мистер Дизраэли никогда не  дает  осечки  и  с  великолепной  издевкой  и
большой точностью разоблачает лживость и лицемерие нашего  премьер-министра.
Что представлял собой тот ключ к  "Конингсби",  которым  некоторые  издатели
взялись снабдить малоосведомленных сельских читателей за  скромную  плату  в
"один шиллинг, включая пересылку"? Надо полагать, что это вовсе не был  ключ
к вышеупомянутым кавказской или венецианской теориям или к  загадке  Молодой
Англии (которая, видит бог, нуждается в ключе не меньше,  чем  любая  прочая
проблема,  до  сих  пор  не  получившая  объяснения),  но  нечто  вроде  тех
справочников, которые вы покупаете на скачках в Эпсоме и в  которых  указаны
имена, вес и отличительные цвета жокеев.
     К сожалению, приходится отметить, что в "Сибилле" мы находим очень мало
портретов живых лиц, очень мало ядовитой иронии или гротеска в стиле Гилрея;
вместо  этого  автор  преподносит  нам  бесконечные   рассуждения   в   духе
венецианской  теории  и  возвышенной  загадки  Молодой  Англии,  славословие
сосланному  семейству   Стюартов,   насмешки   над   "великими   английскими
семействами эпохи реформации" и выпады против "голландского  штатгалтера"  и
"голландской финансовой системы".
     Политические симпатии автора принадлежат  одновременно  аристократии  и
простому народу. Впадая в  аристократическое  настроение,  он  безоговорочно
поддерживает трон и обрушивается на знаменитые семейства вигов, которые  так
плохо  обходились  с  августейшим  монархом;  с  другой  стороны,  он  полон
расположения к простым людям и  отзывается  о  них  с  умилением,  не  менее
приторным, чем умиление Эллистона, который разрыдался, исполняя роль  Георга
IV в театре "Друри-Лейн"; он требует  от  нас  сочувствия  королеве  Анне  и
осуждения бесславной, безбожной и безнравственной памяти бедняги  Вильгельма
III! Аминь. Но ее величество королева Анна давно умерла. На  Вильгельма  III
уже не стоит тратить порох. Насколько лучше было бы  выставить  на  осмеяние
Ригби или Пиля! Если бы Аристофан обрушил свой гнев на  Кадма  или  выставил
обманщиком Геракла, вряд ли греческие зрители очень живо воспринимали бы его
выпады. Точно так же нельзя ожидать, чтобы наши  читатели  с  большим  жаром
отнеслись  к  тем  премудрым  и  малопонятным  для  них  вопросам,   которые
вдохновляют сатиру мистера Дизраэли. Если уж к "Конингсби" понадобился ключ,
то в качестве ключа к "Сибилле" книготорговцы должны выслать своим  сельским
клиентам историю Реформации, Революции и всех политических партий со времени
воцарения королевского дома Ганноверов, популярное  изложение  общественной,
политической  и  экономической  жизни  норманнов  и   англосаксов,   историю
сельского хозяйства, промышленности, банковского и кредитного  дела,  работы
Бэрка и Болинброка, подробно разбираемые в  "Сибилле";  вот  тогда  читатель
будет в состоянии оценить эрудицию автора этого замечательного произведения,
а  затем,  полностью  освоив  эту   политическую   энциклопедию,   составить
собственное мнение о  его  теориях.  Даже  не  отличающийся,  кат;  правило,
робостью газетный  критик  вынужден  в  отчаянии  отступить  перед  подобным
сочинением. Чтение одного справочного материала займет добрых десять лет,  и
что к тому времени станется с "Сибиллой"?  Где  (увы!)  королева  Анна?  Где
нидерландский  властитель,  финансовая  система  которого   вызывает   такое
возмущение у мистера Дизраэли?  Страницы  "Сибиллы"  могут  к  тому  времени
исчезнуть так же бесследно, как исчезли таинственные книги Кумской Сивиллы.
     Однако автор, столь пламенно возлюбивший монархию и  столь  ожесточенно
высмеивающий всплывших на революционной волне нуворишей, полон самой горячей
симпатии  к  простому  народу  и  посвящает  большую  часть  своего   романа
размышлениям о его будущем и описаниям его нынешнего состояния. Некоторые из
этих картин производят потрясающее впечатление. Пожалуй, лучшие страницы  во
всех трех томах -  это  те,  где  описываются  страдания  батраков,  которых
хозяин, крупный землевладелец, согнал с их участков, чтобы  сократить  налог
на бедных, взимаемый с его милости -  батраков,  живущих  вдалеке  от  места
работы и умирающих от голода и нужды  в  жуткой  колонии,  где  их  вынудили
поселиться. Эти страницы  написаны  честной,  правдивой  и  благожелательной
рукой.  Видимо,  автор  поставил  себе  целью  окинуть  взглядом  все   виды
человеческого  труда:  из  сельскохозяйственного  района  он  ведет  нас   в
фабричный, затем в  шахты.  Здесь,  как  нам  сдается,  его  перо  несколько
утрачивает силу,  но  не  от  недостатка  сочувствия,  а  от  недостаточного
знакомства с предметом. Писатель, действительно знакомый с жизнью  фабричных
рабочих и рудокопов, мог бы, на наш взгляд,  привлечь  пристальное  внимание
читающей публики. Для  романиста  это  -  богатая  и  нетронутая  жила  (ибо
"Фабричная история" миссис Троллоп представляет собой жалкую  карикатуру,  а
мистер Дизраэли недостаточно осведомлен в этой  области);  чтобы  достоверно
описать жизнь этого класса, писатель должен быть знаком  с  ней  с  детства.
Только  новый  Боз,  вышедший  из  шахтеров  или  рабочих,  сможет  правдиво
рассказать нам, как они трудятся и отдыхают, каковы  их  интересы,  взгляды,
семейные отношения. Мы должны быть благодарны мистеру Дизраэли  уже  за  то,
что он указал нам на этот пробел. Хотя, на наш взгляд, его изображение жизни
рабочих  грешит  поверхностностью,  оно  наверняка  привлечет  внимание  его
многочисленных читателей к этой новой и неисследованной  теме.  Может  быть,
этим летом некоторые из них отправятся в поисках острых ощущений вместо Альп
или Бадена в Уэльс или Ланкашир. Страницы, посвященные рабочим, хотя сами по
себе и слабы, могут принести большую пользу; они полны искреннего сочувствия
и стоят всех заумных венецианских и  голландских  теорий.  Книга  называется
"Сибилла, или Две нации". Вот как  автор  в  своей  смелой,  явно  восточной
манере описывает эти две нации:

                                  Бедняки

     "- У  нас  новая  королева,  -  сказал  Эгремонт,  -  может  быть,  это
ознаменует начало новой эры.
     - Думаю, что так, - сказал молодой незнакомец.
     - Надеюсь, что так, - сказал пожилой незнакомец.
     - Может быть, наше общество еще не  вышло  из  младенчества,  -  сказал
Эгремонт, - но, что бы вы ни говорили,  а  наша  королева  правит  одной  из
величайших в мире наций.
     - Которую нацию вы имеете в виду? - спросил молодой незнакомец. -  Ведь
она правит двумя.
     Незнакомец секунду помолчал; Эгремонт ничего не говорил, но  глядел  на
него вопрошающим взглядом.
     - Да, - продолжал молодой незнакомец. - Двумя нациями,  между  которыми
нет  общения  и  нет  взаимопонимания,  которые  настолько  неосведомлены  о
привычках, мыслях и чувствах друг друга, словно они живут  в  разных  концах
земли или на разных планетах; которые по-разному  воспитываются,  по-разному
питаются, у которых разные обычаи и которые подчиняются разным законам.
     - Вы имеете в виду... - нерешительно произнес Эгремонт.
     - Богатых и бедных".

     Если эта книга заставила  скольких-нибудь  представителей  одной  нации
задуматься о другой, она уже сделала важное Дело;  мы  считаем,  что  мистер
Дизраэли прав как никогда, говоря, что  одна  нация  не  знает,  что  делает
другая и что им пора уже познакомиться. И это вскоре обязательно произойдет,
в суровых тонах предсказывает он в конце первого тома:

     "- Я вам признаюсь откровенно, что никогда не питал особого доверия  ко
всем этим реформам  и  реформаторам,  но  все  же  они  предлагали  какие-то
перемены, а это уже что-то. Но за последнее время я убедился, что  у  нас  в
стране  происходит  нечто  более  действенное,   что   поднимается   могучая
врачующая, как мне кажется, сила; во всяком случае, врачующая или нет, сила,
которая может все уничтожить или все спасти. Вы меня понимаете? Я  говорю  о
трехстах тысячах пришельцев, которые ежегодно увеличивают  население  нашего
острова. Как мы будем их кормить? Во что мы собираемся их одевать?  Они  уже
давно не в состоянии покупать мясо, - может быть, они должны отказаться и от
хлеба? Что же касается  одежды  и  жилья,  тряпье  уже  на  исходе  в  нашем
королевстве, а трущобы и подвалы и без того битком набиты.
     - Да, это страшная мысль, - задумчиво сказал Эгремонт.
     - Страшная! - сказал Джерард. - Со  времен  всемирного  потопа  нам  не
угрожала большая опасность. Какое королевство устоит против такой  силы?  Вы
же образованный человек - вспомните историю. Отчего  пала  Римская  империя?
Время от времени на нее обрушивались двести  или  триста  тысяч  пришельцев,
которые выходили из лесов и пересекали горы и реки. А  к  нам  они  приходят
каждый год, и их все больше. Разве могут нашествия варваров, всех этих готов
и вестготов, лонгобардов  и  гуннов  идти  в  сравнение  с  нашим  ежегодным
приростом населения?"
     Автор попеременно показывает нам то одну нацию, то другую, ведет нас от
оргий  крокфордских  денди  к  развлечениям  бедняков  рабочих,  от   интриг
парламентских партийных групп, изображенных с разящей иронией,  к  заговорам
чартистов, чью ограниченность и эгоизм  он  бичует  с  неменьшей  резкостью.
Любовь  двух  молодых  людей  (описанная  местами  чрезвычайно  трогательно)
перекидывает  мостик   между   этими   двумя   нациями.   Сибилла,   девушка
"сверхъестественной красоты" - дочь типичного чартиста, добродушного верзилы
англосакса, который исповедует старую веру  и  борется  за  древнюю  свободу
своей нации. Другая нация представлена Эгремонтом, изящным  аристократом  не
слишком благородных кровей (их  род,  насчитывающий  всего  три  или  четыре
столетия, живет за счет добра, которое Генрих  VIII  отобрал  у  монастырей,
ограбив, таким образом, и людей и бога); обладая добрым характером и  будучи
влюблен в Сибиллу, он постепенно начинает более благосклонно относиться к ее
классу и понимать, каким жестоким  несправедливостям  тот  подвергается.  Их
любви хватает на все три тома. Сибиллу (при посредстве лорда Джона Рассела!)
спасают из тюрьмы и от суда  по  обвинению  в  чартизме.  В  конечном  итоге
выясняется, что она принадлежит к очень древнему аристократическому  роду  и
имеет право на титул баронессы и доход в  сорок  тысяч  фунтов  в  год.  Она
выходит замуж за Эгремонта, и их брак, по-видимому,  должен  символизировать
союз аристократии и простого народа.
     Основных героев окружают сотни второстепенных персонажей, чья функция -
содействовать развитию этого странного сюжета; некоторые  из  них,  особенно
принадлежащие к аристократическому  кругу,  обрисованы,  на  наш  взгляд,  с
необыкновенным искусством. Две-три играющие в политику дамы; капитан  Грауз,
приспешник милорда; пресыщенные денди ("Мне даже  нравится  плохое  вино,  -
говорит  один  из  них,  -  хорошее  вино  ужасно  приедается"),   чиновники
министерства финансов (и их могущественный  повелитель,  который  появляется
лишь однажды и выведен как бы между прочим) представляются  нам  наибольшими
удачами автора,  в  отличие  от  персонажей  из  простонародья,  шахтеров  и
фабричных рабочих, а также грозного предводителя  "Бешеных  кошек",  которые
фигурируют на другом полюсе и с которыми автор недостаточно  хорошо  знаком,
чтобы  набрасывать  их  портреты  с  той  точностью,  которая  требуется  от
романиста.
     Ниже мы приводим несколько зарисовок из жизни аристократии, которые, на
наш взгляд, отличаются тонкостью наблюдений и остротой сатирического жала.

                            Оплот Великобритании

     "- Что бы там ни делали министры и пэры, был бы жив бедный король,  мы,
по крайней мере, получили бы эмблему, - скорбно произнес сэр Вавасур.
     - Эмблему?
     - Сэр Гровенор ле Дрот вполне этим  удовлетворился  бы,  -  сказал  сэр
Вавасур, - а у него было много сторонников. Он стоял за компромисс, но, черт
бы его побрал, его отец был всего лишь акушером.
     - А вы хотели большего? - с невинной миной спросил Эгремонт.
     - Все или ничего, - ответил сэр Вавасур, - мой девиз -  да  здравствует
принцип, никаких уступок!  Я  произнес  речь  в  Кларендоне;  нас  там  было
четыреста человек, и все с жаром меня поддержали.
     - Большая сила, - заметил Эгремонт.
     - И военный орден, сэр, если б только нас оценили по  достоинству.  Кто
мог бы против нас устоять? Билль о реформе никогда бы не прошел, если  бы  у
нас была организация баронетов.
     - Я не сомневаюсь, что вы сейчас могли бы  привести  нас  к  власти,  -
сказал Эгремонт.
     - То же самое я сказал сэру Роберту. Я хочу, чтобы его привела к власти
его собственная партия. Это было бы великолепно.
     - Нет ничего прекраснее единства соратников, - сказал Эгремонт.
     -  А  какая  сила!  -  с  воодушевлением  воскликнул  сэр  Вавасур.   -
Представьте себе на минуту, как наша процессия  движется  к  Вестминстеру  -
скажем, на собрание Ордена. Пятьсот или шес