над
епископом, принужден был на самом  интересном  месте  прервать  эпиграмму  и
исчезнуть в пустоте, откуда он явился.
     Отто упал в обморок на паперти,  в  то  время  как  Вольфганг  замертво
рухнул на ступени алтаря; в  таком  положении  и  нашли  их  прибывшие  сюда
лучники. Надо ль говорить, что обоих вернули  к  жизни;  однако,  когда  они
повели свой дивный рассказ (хоть  волненье  почти  сковало  им  уста),  иные
недоверчивые натуры поговаривали: "Э, да они  просто  нализались!"  -  в  то
время как другие, постарше,  покачивая  головами,  восклицали:  "Они  видели
хозяйку Виндекского замка!" - и поминали многих, многих юношей, кои,  будучи
опутаны ее бесовскими чарами, не  были  столь  удачливы,  как  Вольфганг,  и
исчезли - навеки!
     После  этого  события  Вольфганг  всем  сердцем  привязался  к   своему
доблестному избавителю; и лучники - поскольку уж  забрезжил  день  и  петухи
огласили округу звонким кукареканьем - без промедленья пустились  в  путь  к
замку благородного покровителя стрелкового  искусства,  доблестного  герцога
Клевского.

ГЛАВА X
     Состязание лучников
     Хоть меж Виндеком и Клевом расположено неисчислимое множество замков  и
аббатств  и  для  каждого  имеется  в  путеводителях  своя  легенда  и  свое
привидение, и достало б самой заурядной  изобретательности,  чтоб  заставить
эти привидения подстеречь наших смельчаков  в  пути,  однако  же,  поскольку
путешествие стало  бы  тогда  почти  нескончаемым,  мы  сократим  его,  лишь
сообщив, что путники беспрепятственно достигли  Клева  и  нашли  там  многое
множество гостей, прибывших на ожидаемые игрища.
     Далее легко было б описать собравшихся, выказав тонкое  знание  древних
обычаев. Мы начали б- с кавалькады рыцарей, в сопровождении  пажей,  несущих
сверкающие золотом шлемы, следом за ними - могучих стремянных, оруженосцев и
знаменосцев. Следом явился бы аббат, трусящий на своем иноходце и окруженный
спутниками в белоснежных сутанах. Потом шли бы песенники, менестрели, шуты и
скоморохи, пестрые цыгане, черноокие и  темнолицые  Zigeunerinnen;  {Цыганки
(нем.).}  потом  -  поселяне,  распевающие  рейнские  песенки  и  везущие  в
запряженных  волами  повозках  юных   дев,   чьи   щеки   позлатило   солнце
виноградников. Далее мы описали бы портшезы, украшенные гордыми  гербами,  и
глядящие из-за расшитых занавесей  надменные  головки  на  лебяжьих  шейках,
принадлежащие знатным красавицам. Но для подобных описаний у нас нет  места;
отсылаем читателя к отчету о турнире в искуснейшей  повести  "Айвенго",  где
вышеозначенное изображено со всеми подробностями. Мы же скажем  только,  что
Отто и  его  спутники  прибыли  в  Клев  и,  поспешив  в  харчевню,  вкушали
отдохновение после дня пути, приготовляясь к славной завтрашней встрече.
     И завтра настало; и коль скоро состязание начиналось спозаранок, Отто и
его сотоварищи поспешили на поле,  вооружась,  уж  конечно,  лучшими  своими
луками и стрелами и горя мечтою отличиться,  как  и  прочие  стекшиеся  сюда
стрелки. А их было  множество  из  всех  соседних  земель:  толпы  англичан,
вооруженных, как легко догадается любезный читатель, путеводителями  Мэррея,
группы болтливых французов, франкфуртские  евреи  со  столами  для  рулетки,
тирольцы в побрякушках и в перчатках - все устремлялись  на  поле,  где  уже
расставили мишени и ожидалась стрелковая потеха.
     Но где найти мне слова, дабы передать волнение, охватившее благородного
юношу, когда следом за оркестром из труб, волынок, свирелей и других духовых
инструментов,  пред  очи  собравшихся  явился  принц  Клевский  и  дочь  его
принцесса Елена? И - ах! - возможно ль скромным моим пером достойно  описать
красы сей юной леди? Вообразите всяческие прелести, украшающие  человеческое
созданье, всяческие добродетели, возвышающие душу,  всяческие  совершенства,
делающие прелестную душу и прелестное созданье еще более прелестными,  и  вы
получите лишь неполное и слабое представление о достоинствах  ее  высочества
принцессы Елены. Вообразите цвет лица, какой, как говорят  (не  знаю,  сколь
это справедливо), обеспечивает своим потребительницам косметическое средство
фирмы Роуленд;  вообразите  зубы,  пред  которыми  восточный  жемчуг  -  что
каменный уголь; глаза, столь синие, нежные и яркие, что сверкающий  их  взор
проникает в самую душу и исцеляет  от  всех  болезней;  шею  и  стан,  столь
восхитительно стройные и гибкие, что чем меньше мы о них скажем, тем  лучше;
маленькую ножку, ступающую по цветам не тяжелее, чем упадает  на  них  капля
росы; и вообразите это прелестное созданье в самом элегантном  из  туалетов,
когда-либо выходивших из рук портнихи! Волосы прелестной Елены (черные,  как
самая лучшая сапожная вакса) были столь длинны, что их, в  нескольких  ярдах
от нее, несли на подушечке ее  прислужницы;  а  шляпка,  отделанная  розами,
подсолнухами, бисером, райскими  птичками,  золотыми  кружевами  и  розовыми
лентами, придавала  ей  вид  столь  distingue  {Изысканный  (франц.).},  что
редактор газеты "Морнинг пост" влюбился бы в нее до безумия.
     Точно то  же  действие  оказал  ее  вид  на  юного  Годесберга,  когда,
облокотясь на свой лук слоновой кости и расставив ноги, он стоял и глядел на
нее, словно Амур на Психею. Их взоры встретились: судьба обоих была  решена.
В то же мгновенье щеки у обоих зарделись;  дружно  дрогнули  сердца!  С  той
минуты они полюбили друг друга  навеки.  Отто  все  стоял,  расставив  ноги,
забывшись, облокотясь на свой лук; Елена  же  спросила  у  служанки  носовой
платок и высморкала свой прелестный греческий носик, дабы  скрыть  волненье.
Будьте счастливы, красотки! Уж я стара; однако ж не настолько, чтоб  повесть
о нежной любви не горячила мою кровь. Тереза Мак-Виртер тоже жила и  любила.
Эх-хе-хе!
     Но кто сей муж, что стоит позади принцессы и  могучего  старого  лорда,
отца ее? Кто он, чьи волосы рыжи? Чьи глаза хмуро уставились друг  на  друга
чрез жалкую кнопку носа? Кто сей горбун, чей мерзкий рот окружен  щетиной  и
полон желтых, острых, гнусных зубов? Хоть он облачен в небесно-голубую пару,
шитую серебром, его безобразная фигура кажется от того лишь вдвойне смешною;
хоть на нем невыразимые  розового  бархата,  это  лишь  невольно  привлекает
внимание к его отвратительно кривым ногам. Шляпа цвета лосоеины с  жемчужным
павлиньим пером выглядит нелепо на его грубой голове; и, невзирая на  мирные
времена, злодей  вооружен  множеством  кинжалов,  ножей,  ятаганов,  сабель,
палашей  и  шашек,  что  свидетельствует  о  его  коварных   и   кровожадных
намерениях.   То   жестокосердный   Ровский   де    Доннерблитц,    маркграф
Копшаренбергский. Идет молва, что он добивается руки прелестной Елены. Он то
и дело обращает к ней любезные речи и  зловеще  улыбается,  склоняя  мерзкие
черты  над  ее  лилейным  плечом.  Но  она  лишь  отворачивается  от   него,
содрогаясь, - словно ей предлагают слабительное!
     Отто все стоит, пораженный, опираясь на лук.
     - А какова награда? -  спрашивают  лучники  друг  у  друга.  Их  две  -
бархатная шапочка, расшитая руками принцессы, и драгоценная тяжелая  золотая
цепь; обе лежат на подушечке у ног Елены.
     - Я знаю, что выбрать, ежели заслужу первый приз, - говорит  кривоногий
лучник, у которого на щите по  черному  полю  идут  кровавые  линии  -  герб
Ровского де Доннерблитца.
     - Что же, говори! - отзывается Отто, бросая на него пламенный взор.
     - Цепь, ясное дело! - отвечает с усмешкой  лучник.  -  Не  такой  уж  я
простак, чтоб выбрать эту бархатную ермолку!
     Отто  улыбнулся  презрительно  и  занялся  своим  луком.   Звуки   труб
возвестили о начале состязания.
     Надо ль его описывать? Нет: уж это сделано в упоминавшейся выше повести
"Айвенго". Вообразите лучников в ярко-зеленых одеждах; все  они  по  очереди
стреляли в цель. Иные  попадали,  иные  нет.  Не  попавшие  принуждены  были
удалиться с поля под шумные насмешки многочисленных зрителей. Те, кто попал,
вновь показывали свое искусство; однако же с самого начала стало  ясно,  что
награду оспаривают Косоутофф (лучник  Ровского)  и  юный  герой  с  золотыми
кудрями и луком из слоновой кости. Слава о меткости Косоутоффа пронеслась по
всей Европе; но кто был юный его соперник? Ах! Одно сердце в  пестрой  толпе
билось страстною жаждой это узнать. То было сердце Елены.
     Началось последнее испытание. Мишень поставили в трех четвертях мили от
стрелков, и была она столь мала, что не то что  стрелять,  и  увидеть-то  ее
было дано далеко не всякому; и  покуда  Косоутофф  выбирал  стрелу,  Ровский
кинул ему кошель, туго набитый золотом, и крикнул:
     - Косоутофф, коли победишь - кошель твой.
     - Так считайте, что уж он у меня в кармане, ваша светлость,  -  отвечал
стрелок, с усмешкой глянув на Отто, - юнцу покамест  везло,  но  в  такую-то
цель ему не попасть. - И, прицелясь, Косоутофф послал стрелу в самую середку
мишени.
     - Ну как, пащенок? - сказал  он,  когда  воздух  огласили  восторженные
клики, когда Елена сделалась бледна как мел при мысли об опасности, грозящей
тайному властелину ее сердца; и, кладя в карман деньги  Ровского,  Косоутофф
обернулся к благородному потомку Годесбергов.
     - Не сыщется ли у кого горошины? - спросил юноша.  Всех  насмешил  этот
нелепый вопрос; а старушка, разносившая в толпе овсяную кашу, протянула  ему
требуемую овощь. Горошина была сухая и желтая.  Приблизясь  к  мишени,  Отто
заставил  Косоутоффа  извлечь  стрелу  и  вставил  в  дырку   от   стального
наконечника горошину, взятую у старушки. И он вернулся на свое место. Покуда
он готовился к выстрелу, Елена испытывала такое волненье, что опасались, как
бы она не упала в обморок. В жизни, в жизни  еще  не  видала  она  созданья,
столь прекрасного, как наш юный герой!
     Он казался почти божеством. Он откинул с высокого чела и  с  прекрасных
глаз свои длинные пряди. Нежно зарделись его щеки, - чей пух  прелестный  не
знал цирюльника. Он взял в руки лук и одну из самых красивых своих стрел  и,
слегка наклонясь к правой ноге, устремился  вперед,  подняв  левую  ногу  на
уровень уха. В этой позе  он  напоминая  Аполлона.  Он  выпустил  стрелу  со
звенящей тетивы - она пронзила синий воздух - ффью!
     - Он расщепил горошину! - сказала принцесса и упала в обморок.
     Ровский одним глазом смерил юношу с ног  до  головы,  в  то  время  как
другим метнул негодующий взор на своего лучника.
     Лучник сыпал страшными ругательствами.
     - Он выиграл! - сказал он. - Полагаю, парень, ты выберешь золотую цепь?
     -  Золотую  цепь?  Предпочесть  золотую   цепь   шапочке,   шитой   сей
божественной ручкой? Никогда! - И, приблизясь  к  балкону,  где  сидела  уже
пришедшая в себя принцесса, он преклонил пред ней колена и получил бархатную
шапочку, которую принцесса, став краснее самой  шапочки,  водрузила  на  его
золотые кудри. Вновь встретились их взоры - сердца зашлись. Они  не  сказали
друг другу ни слова, но знали, что полюбили друг друга навеки.
     - Желал бы ты служить Ровскому де Доннерблитцу? - спросил у юноши  этот
человек. - И стать над моими лучниками вместо жалкого  мазилы,  которого  ты
одолел?
     - Сей жалкий мазила искусный  и  доблестный  стрелок,  -  отвечал  Отто
надменно. - И я не желал бы служить Ровскому де Доннерблитцу.
     - Желал бы ты остаться при дворе принца Клевского? - спросил отец Елены
с усмешкой, ибо надменность простого лучника немало его потешила.
     - Я с радостью умру за герцога Клевского и его семью, -  отвечал  Отто,
отвесив низкий поклон. Слово "семья" он произнес с особым, нежным удареньем.
Елена все поняла. Семья - это была она. В самом деле, ее матушки уж не  было
в живых и у папы не было других отпрысков.
     - Открой свое имя, добрый юноша, - сказал герцог, - дабы мой управитель
мог занести тебя в списки.
     - Сэр, - отвечал Отто, вновь заливаясь краской, - я - лучник Отто.

ГЛАВА XI
     Жертва на алтарь любви

     Лучники,  странствовавшие  вместе  с  Отто,  задали   славный   пир   в
ознаменование  победы  нашего  героя,  на  котором  друг  его,  как  всегда,
отличился по части  еды  и  питья.  Косоутофф,  стрелок  Ровского,  отклонил
приглашенье, столь велика была зависть  грубияна  к  успеху  юноши.  Что  до
самого Отто, он сидел по правую руку от председателя, но все  заметили,  что
он не отведал ни  кусочка.  Любезный  читатель  этих  строк!  Тебе  известно
отчего, отлично известно. Он был так влюблен, что и речи не  могло  быть  об
аппетите, ибо, хоть лично мне не приходилось замечать, чтоб потребление мною
пищи уменьшалось в периоды страсти, не следует забывать, что Отто был  герой
романтический, а они, будучи влюблены, никогда не испытывают голода.
     На другой день юный дворянин отправился  записаться  в  число  стрелков
принца Клевского, а с ним - преданный оруженосец,  поклявшийся  не  покидать
его никогда в жизни. Отбросив свои изящные одежды и облачась в  ливрею  дома
Клевсов, благородный отрок испустило тяжкий вздох - ливрея была великолепна,
спору нет, но все же ливрея, - и что-то в  гордой  его  душе  воспротивилось
чуждому гербу.
     - Но это же цвета принцессы, - сказал он себе в утешение, - а каких мук
не приму я ради нее?
     Что до Вольфганга, оруженосца,  то  добрый  малый  спокойного  нрава  и
низкого звания не ведал подобных сомнений; он  лишь  радовался,  что  сменил
наконец на  розовые  панталоны,  желтую  куртку,  изумрудно-зеленый  плащ  и
оранжевую шляпу свой скромный заплатанный зеленый камзол, изрядно  надоевший
ему за последние годы.
     - Взгляните на этих двух молодцов, - сказал князь Клевский гостю своему
Ровскому  де  Доннерблитцу,  когда,  дымя  послеобеденными   сигарами,   они
прогуливались вдоль зубчатых стен. Его высочество  указывал  на  наших  двух
друзей, в первый раз стоявших на страже.
     - Видите вы этих лучников? Заметьте их осанку! Первый - тот юноша,  что
одолел Косоутоффа, а второй, ежели память мне не  изменяет,  выиграл  третью
награду. На обоих ливрея моего двора - и, однако ж,  готов  поклясться,  что
один простолюдин, другой же - круга высшего!
     - Который глядит благородным? - спросил Ровский, темнея, как туча.
     - Который?  Полноте!  Ну,  конечно,  юный  Отто!  -  пылко  воскликнула
принцесса Елена. Юная леди прогуливалась вместе с ними,  но  под  предлогом,
будто не выносит запаха сигары, отвергла  протянутую  руку  Ровского  и  шла
несколько поодаль, прикрываясь зонтиком.
     Заступничество за юного ее протеже  еще  больше  омрачило  и  без  того
мрачного и ревнивого Ровского.
     - Помилуйте, князь Клевский, - сказал он, -  с  каких  это  пор  чернь,
носящая вашу ливрею, позволяет  себе  расхаживать  в  украшении  благородных
рыцарей? Кто, кроме дворянина, мог бы позволить себе  такие  локоны,  как  у
этого ублюдка? Эй, лучник! - взревел он. - Поди-ка сюда.
     И вот Отто стоял перед  ним.  Когда  он  приблизился  и,  отдав  честь,
почтительно склонил голову перед принцем и его взбешенным гостем, он  быстро
глянул на прелестную Елену - их взоры встретились, сердца дружно забились, и
на щеках у каждого зарделся нежный румянец. Мне случалось видеть, как  судно
в море так отвечает на сигнал другого судна...
     Покуда они глядят  друг  на  друга,  напомним  нашим  читателям  о  том
почтении, которым были  окружены  волосы  в  северных  странах.  Лишь  людям
высокого рода дозволялось отращивать их. Если человек покрывал себя позором,
за этим  неминуемо  следовала  стрижка.  Виланов  и  вассалов,  осмелившихся
отпустить кудри, ожидала суровая кара. Отсылаем читателя к работам Аврелиуса
Брадобрео Мохнатуса  "De  Nobilitate  Capillari";  {"О  волосистости  знати"
(лат.).} Роланда "Де помадум волоссари", Уссау "Frisirische Altertums Kunde"
{"О парикмахерском искусстве древности (несколько измененный  немецкий).}  и
т. д.
     - Придется состричь эти  кудри,  милейший,  -  сказал  герцог  Клевский
добродушно, однако же  щадя  чувства  доблестного  новичка.  -  Это  противу
правил, принятых у меня при дворе.
     - Срезать мои волосы! - вскричал Отто с нестерпимою мукой.
     - Ну да, и уши впридачу, деревенщина! - взревел Доннерблитц.
     - Спокойно, благородный Коышаренберг, - возразил герцог с достоинством.
- Предоставьте герцогу Клевскому поступать с  его  воинами  по  собственному
усмотрению, - а ты, юноша, отпусти-ка свой кинжал.
     Отто и точно страстно сжимал пагубный клинок, дабы вонзить его в сердце
Ровского; но чувства более возвышенные взяли верх в его душе.
     - Графу нечего опасаться, милорд, - сказал он, - в присутствии дамы.
     И, сняв свою оранжевую шляпу, он низко поклонился. Ах,  как  мучительно
сжалось сердце Елены при  мысли  о  том,  что  этим  дивным  кудрям  суждено
покинуть прелестную голову!
     Мысли Отто тоже были в смятенье. Его чувства  дворянина  -  и  добавим:
гордость мужчины, - ибо кто, спросим мы, не гордился б  такой  шевелюрой?  -
восстали против роковой угрозы. Он вступил в спор с принцем.
     - В мои намерения не входило,  -  сказал  он,  -  поступая  на  службу,
подвергнуться операции стрижки.
     - Ты волен остаться либо уйти, сэр лучник, - отвечал принц с  невольною
досадой, - Мне не надобна чернь, корчащая из себя знатных господ.
     - Мое решение принято, - возразил Отто, в свою очередь гневаясь. - Я...
     - Что? - вскричала Елена, дрожа всем телом.
     - Я остаюсь, - отвечал Отто. Бедная девушка от радости едва не лишилась
чувств. Сатанинская злоба исказила черты Ровского и, скрежеща зубами и  сыпя
проклятьями на отвратительном немецком наречии, он надменно удалился.
     - Быть посему, - сказал принц Клевскии, предлагая руку дочери, - сейчас
явится мой цирюльник и вас обслужит.
     И с этими словами князь тоже удалился, немало сожалея  о  нашем  герое;
ибо Адольф Клевскии в юности был хорош собой и  сподоблен  украшения,  коего
ныне он намеревался лишить своего лучника.
     Цирюльник отвел бедного мальчика в заднюю комнату и там -  что  уж  тут
говорить - произвел над ним операцию. Златые локоны - прелестные локоны, кои
столь часто перебирали нежные пальцы его матушки, -  пали  под  ножницами  и
окружили юношу.
     Когда все было  кончено,  Отто,  ступивший  за  порог  задней  комнатки
подобно златокудрому Аполлону,  покинул  ее  обкарнанный,  словно  приютское
дитя.
     О, как печальны были его черты после свершенья сего обряда!  И  это  не
удивительно. Он думал о том, каков он будет в  глазах  Елены  теперь,  когда
лишился главного своего украшения. "Признает ли она  меня,  -  думал  он,  -
будет ли любить меня, столь страшно изуродованного?"
     Предаваясь мрачным раздумьям и  не  желая  к  тому  же  быть  обнаружен
товарищами в своем жалком обличье,  благородный  юноша,  во  власти  скорби,
притаился за выступом крепостной стены, как вдруг он увидел нечто, мгновенно
его ободрившее. Он увидел нежную Елену, направлявшуюся к комнате, где сделал
свое черное дело куафер. Она шла робко,  тревожно  озираясь,  зардевшись  от
прелестного  волненья,  и,  удостоверясь   наконец,   что   путь   свободен,
переступила порог. Там она наклонилась, и - ах! - каково же  было  ликование
Отто, когда он увидал, что она подняла его дивную золотую прядь,  прижала  к
устам и спрятала у себя на груди! Ни одна красная гвоздика не  бывала  столь
красной, как была Елена после свершения этого подвига. Далее она поспешила в
свои покои, Отто же, чьим первым побуждением было выйти из тайника, упасть к
ее ногам и пред лицом небес поклясться в вечной страсти, с усилием сдержался
и дал принцессе пройти. Но уязвленного любовью юного героя так восхитило это
очевидное  доказательство  взаимной  склонности,  что  он  тотчас   перестал
сожалеть об  утраченных  кудрях  и  пообещал  себе  пожертвовать  не  только
волосами, но и головой, коли понадобится, лишь бы сделать ей приятное.
     В этот же вечер в замке поднялась немалая суматоха по случаю н