.  Если  вы  любите  запах
табачного перегара и чеснока, вкус сырой свинины, гармонию звуков  от  удара
жестяной тарелкой по нелуженой медной кастрюле, то прочитайте до  конца  эту
книгу  Чарльза  Диккенса.  Какие  язвы!  Какие  струпья!  И  сколько  святой
невинности! Этот Диккенс собрал воедино всю экзотику Гюсмана  д'Альфараша  и
всю мечтательность Грандисона. О, где вы, читательницы, tant soit peu prudes
{Немного чопорные (франц.).}, романов Вальтера Скотта? Что  сделали  с  вами
animees {Игривые (франц.).} девицы, зачитывавшиеся "Дон-Жуаном" и "Ларой"? О
вы, целомудренные поклонницы "Клариссы Гарло"! Закройте ваши лица от  стыда.
Дорогу Чарльзу Диккенсу в ста тысячах экземпляров!"
     До каких же монбланов devergondage {Распутства (франц.).}  должны  были
дойти  английские  дамы,  если  субъект,  описавший  свою  брачную  ночь   и
подаривший миру "Мертвого осла  и  гильотинированную  женщину",  даже  такой
субъект, которого никак нельзя упрекнуть в излишней брезгливости, вынужден с
отвращением отпрянуть от их чудовищной нескромности!
     А между тем мсье Ж. Ж. вовсе не так уж  непреклонен,  отнюдь  нет!  Его
нисколько не коробит от легкого галантного адюльтера и элегантного нарушения
седьмой заповеди. Так как у Вальтера Скотта  нет  амурных  интриг,  то  Жюль
считает его почитательниц tant soit peu prudes.  Конечно,  и  в  жизни  и  в
романе  совершенно  необходимо  немного  благородной,  приятно-возбуждающей,
противо-седьмо-заповедной   приправы!   Прочитайте    "Мертвого    осла    и
гильотинированную женщину" и вы поймете, как грациозно  это  можно  сделать.
Только послушайте его отзывы об английской  литературе!  "Кларисса",  видите
ли, chaste {Целомудренна (франц.).}, а "Дон-Жуан" ничуть не неприличен и  не
аморален, а всего лишь anime {Игривый (франц.).}. Anime! O ciel!  {О,  небо!
(франц.).} Словечко-то какое! Кто, кроме француза, способен  выдумать  такой
изящный эпитет? "Игривость" наш Жюль  может  простить,  чопорность  он  тоже
извиняет, правда, с презрительно-снисходительным видом,  но  Диккенс!  О,  -
этот Диккенс! Какой ужас! И, пожалуй, трудно себе представить более сжатую и
исчерпывающую, более любезную и справедливую оценку книги, чем  та,  которую
дал наш друг Жюль "Николасу Никльби". "Это самая тошнотворная  смесь,  какую
только можно себе вообразить, смесь подогретого молока  и  прокисшего  пива,
сырых яиц и солонины, расшитых золотом  мундиров  и  лохмотьев,  луидоров  и
грязных медяков, роз и чертополоха". Вот это рецепт для писателей!
     Или, быть может, вам больше придется по вкусу такой:  "Запах  табачного
перегара и чеснока, вкус сырой свинины, гармония звуков от  ударов  жестяной
тарелкой по нелуженой медной кастрюле" (каким  дьявольским  ехидством  дышит
этот эпитет "нелуженая"), что, очевидно, соответствует  луидорам  и  грязным
медякам в  первом  рецепте?  Прочитайте  повнимательней  эту  книгу  Чарльза
Диккенса. "Какие язвы! Какие струпья!"
     Испробуйте любую смесь, обе одинаково заслуживают  вашего  внимания.  В
одну входит сырая свинина, в другую - солонина. В рецепте номер два табачный
перегар вкупе с чесноком удачно заменяет подогретое молоко и прокисшее  пиво
из рецепта номер один. Возьмите любую смесь, и вы  получите  Диккенса.  Нет,
злосчастный автор "Пиквика", тебе остается только повеситься. Или  при  виде
своих несовершенств, обнаженных  столь  безжалостной  рукой,  покраснеть  от
стыда до полной краснокожести, удалиться в пампасы, построить там  вигвам  и
жить среди лиан и обезьян. Свинина и подогретое  молоко,  прокисшее  пиво  и
солонина... Тьфу! Как это тебя угораздило попотчевать нас такой дрянью!
     И это лишь один из "chefs d'oeuvre de sa facon que devore l'Angleterre"
{Шедевров,  в  его  духе,  которые  с   жадностью   проглатывают   англичане
(франц.).}. О, как жестоко поразил нас, бедных островитян, мсье  Жюль  жалом
своей эпиграммы!
     Послушайте-ка, Ж. Ж., не слишком ли далеко  вы  зашли  в  своих  наглых
наскоках? Найдется ли среди трех тысяч литераторов Франции, из коих едва  ли
трое могут с грехом пополам изъясняться по-английски, найдется ли хоть один,
чтобы объяснить Ж. Ж., какую чудовищную ложь и чушь он несет  о  Диккенсе  и
вообще об английской литературе? Да, у нас в Англии есть  шедевры  de  notre
facon {В нашем духе (франц.).}, и мы, нисколько не стыдясь, поглощаем их. Le
charmant Мильтон, быть может, был не очень большой мастер сочинять эпиграммы
и  chansons-a-boire  {Застольные  песни  (франц.).},  но  все  же  достойный
человек, и  его  сочинения  разошлись  в  гораздо  большем  количестве,  чем
восемьсот экземпляров. Le solennel Поп тоже не был лишен дарования, да  и  у
Шекспира есть кой-какие  заслуги,  недаром  же  его  имя  проникло  даже  во
Францию, где его нередко  величают  Le  Sublime  Williams  {Великий  Вильямс
(франц.).}, хотя Скотт несколько чопорен, как вы изволили выразиться,  и  не
блещет приятным laisser-aller {Непринужденностью (франц.).} автора "Мертвого
осла", но и ему иногда удавалось сварганить недурной романчик. И  именно  он
вместе с le Sublime Williams перевернул  вверх  дном  всю  вашу  французскую
литературу и многие  живые  ослы  из  вашей  братии  пытаются  подражать  их
повадкам и их рычанию, чтобы стать похожими на этих мертвых львов. Эти  львы
создали les chefs d'oeuvres de notre facon, и мы не стыдимся  признавать  их
своими.
     Но по какому праву вы, о дремучий невежда, беретесь судить о них  и  их
творениях, вы, который с таким же успехом мог бы  прочитать  цикл  лекций  о
литературе готтентотов, вы, кто знает английский язык не  лучше,  чем  автор
Random Recollections. Научитесь скромности, Жюль! Послушайте моего совета, и
если вы беретесь советовать другим  lisez-moi  ce  livre  consciencieusement
{Прочитайте-ка внимательно  эту  книгу  (франц.).},  то,  по  крайней  мере,
следуйте сами этому правилу, о взыскательный критик, прежде  чем  осмелиться
вершить суд и расправу.
     Я  готов  присягнуть  в  том,  что  наш  критик   "Николаса   Никльби",
переводивший Стерна, не зная ни слова  по-английски,  не  читал  Боза  ни  в
подлиннике, ни во французском переводе и клевещет  на  него,  давая  простор
своей фантазии. Достаточно привести заключительную часть статьи Ж. Ж., чтобы
убедиться в этом.
     "По роману "Николас Никльби"  и  была  написана  мелодрама,  о  которой
пойдет речь далее. Попробуйте нагромоздить мрак и катакомбы, порок и  кровь,
ложь и проклятья, адюльтер и кровосмешенье, замесите погуще это варево  -  и
вы получите то, что увидите в этой пьесе.
     В одном из английских графств есть школа или, вернее, страшная  тюрьма,
обитель  голода  и  холода,  куда  некий  Сквирс  под  личиной   образцового
воспитателя заманивает несчастных детей.  На  самом  же  деле,  он  попросту
наживается на своих питомцах, морит их голодом, одевает в обноски  и  лишает
всего необходимого. В этом доме  никогда  не  умолкают  свист  розог,  стоны
истязаемых, крики истязателей, проклятья, изрыгаемые владельцем  школы.  Это
страшно читать и еще страшнее видеть. Особенно ужасны страдания  несчастного
мальчика по имени Смайк, над которым больше всего  измывается  этот  негодяй
Сквирс.  Говорят,  что,  когда  появился  роман  Чарльза  Диккенса,   многие
владельцы английских школ-пансионов подняли голос протеста, обвиняя автора в
клевете. Но праведное небо! Если даже одна стомиллионная  доля  описанных  в
романе постыдных дел возможна, если правда, что по ту сторону Ла-Манша можно
найти хотя бы одного торговца  живым  товаром,  подобного  Сквирсу,  то  это
покрыло бы несмываемым позором целую нацию. Если же в  действительности  это
невозможно, то какое вы имеете право уверять нас в том, что и роман, и пьеса
- зеркало нравов!
     И вдруг выясняется, что этот несчастный  оборвыш,  покрытый  струпьями,
эта невинная жертва мистера Сквирса не кто иной,  как  единственный  отпрыск
лорда Кларендона, представителя одной из знатнейших фамилий  Англии.  Как  я
уже упоминал, это очень характерно для автора. В таких романах,  порождениях
разнузданного воображения, середины не бывает. Или вы последний из  нищих  с
пустой сумой за плечами, или же - благодарите свою судьбу! - вы герцог,  пэр
Англии и кавалер ордена Подвязки. Либо королевский  горностай,  либо  рубище
нищего. Иногда, для разнообразия, автор надевает  на  вас  пурпурную  мантию
поверх рубища. Ваши волосы кишат насекомыми - тем лучше!  Это  не  остановит
романиста, и он без дальних слов  увенчает  вашу  вшивую  голову  герцогской
короной. Так поступает мсье Диккенс, капитан Марриат и все прочие".
     Вот вам  и  третий  рецепт  изготовления  "Николаса  Никльби":  мрак  и
катакомбы, порок и кровь,  адюльтер  и  кровосмешенье,  battez-moi  tout  са
{Замесите это погуще  (франц.).},  и  дело  с  концом!  Но  если  принять  в
соображение, что у мистера Диккенса ни слова не сказано ни  о  мраке,  ни  о
катакомбах, ни о крови (если не  считать  невинного  кровопускания  из  носа
мистера  Сквирса),  ни  о  двух  последних  нарушениях   седьмой   заповеди,
упомянутых господином Ж. Ж.,  то  спрашивается,  не  было  ли  это  de  luxe
{Излишняя роскошь (франц.).} включать их в рецепт? Не читав никаких романов,
кроме французских, Ж. Ж. рассудил, что можно, не рискуя ошибиться,  включить
в состряпанный им декокт  и  два  последних  ингредиента.  Однако  в  Англии
читающая публика все еще tant  soit  peu  prude  и  не  проглотит  подобного
снадобья. И в каком же грязном болоте  барахтается  наш  деликатный  критик!
"Votre tete est pleine de vermine" {Ваша голова кишит насекомыми  (франц.).}
(кстати говоря, какое лестное предположение для французского читателя и  как
прекрасно это характеризует его любовь к чистоте и приличию!). Но даже  если
ваша голова в столь плачевном состоянии, не беда! Писатель позаботится о вас
и наденет на вашу вшивую башку герцогскую корону. Так делает не только  мсье
Диккенс, но и "все прочие" его собратья.
     Где это они так делают, скажите на милость? Где это бедный Диккенс  так
неосторожно обращается с герцогской короной и тому подобными украшениями,  в
чем мсье Жюль обвиняет  и  друзей  мистера  Диккенса?  Клевещите  на  людей,
дружище Жюль, если иначе не можете, но  знайте  же  меру!  Постарайтесь,  по
крайней мере, на будущее время, чтобы ваша ложь больше походила  на  истину,
и, ратуя за чистоту нравов  и  пристойность  поведения,  потрудитесь  прежде
всего выражаться повежливее и оставить оскорбительный тон.
     Что же касается характера Сквирса и ваших утверждений, что таких  людей
не бывает и что, следовательно, нелепо выводить  такое  чудовище  в  романе,
притязающем служить картиной нравов,  то  это  такая  же  ложь,  как  и  все
остальное. Эта позорная язва на теле человечества не только  существует,  но
существует даже на родине мсье Жюля, во Франции. Кто не помнит  прошлогодней
истории с булонским школьным учителем, которого газеты называли "французским
Сквирсом", и еще  более  ужасного  дела  в  окрестностях  Парижа,  где  одна
супружеская чета, взяв на содержание  около  двух  десятков  детей,  так  их
истязала, что только сам Ж. Ж., взвинтив  себя  до  умопомрачительных  высот
негодования, был бы в состоянии описать эти зверства. Двое  малышей  умерли,
остальные тоже были на грани смерти от  недоедания.  Вся  эта  история  была
описана в "Journal des Debats", газете Ж. Ж.,  где  наш  бесподобный  критик
может с ней познакомиться.


КОММЕНТАРИИ

     Диккенс во Франции (Dickens in France).
     Статья была помещена в "Журнале Фрэзера" в марте 1842 года.

     Может ли Франция... произвести на свет фата, подобного  Йетсу?  -  Йетс
Фредерик (1797-1842) - актер  и  директор  театра  "Адельфи"  в  Лондоне.  С
большим успехом выступал в инсценировках романов  Диккенса  "Оливер  Твист",
"Лавка древностей", "Жизнь и приключения Николаса Никльби".

     Раздаются три глухих удара. -  Во  французских  театрах,  по  традиции,
начало спектакля возвещается стуком.

     Жюль Жанен (1804-1874) - французский писатель и критик.

     Автор "Random  Recollections"  -  Джеймс  Грант,  чью  книгу  "Париж  и
парижане" Теккерей рецензировал в "Журнале Фрэзера" (декабрь 1843 г.).

                                                      Комментарии Я. Рецкера



    Уильям Мейкпис Теккерей.
    "Польский бал" в изложении одной светской даны


     Перевод А. Поливановой.
     Собрание сочинений в 12 томах. М., Издательство "Художественная
     литература", 1975, т. 2
     OCR Бычков М.Н.


     "Отсутствие  лейб-гвардии,  выступившей  в  это  время  против   толпы,
огорчило многих прекрасных дам, бывших  на  балу  у  Уиллиса  в  понедельник
вечером". - "Морнинг пэйпер".

     Лайонель де Бутс, сын лорда и леди де Бутер-стаун, был одним  из  самых
элегантных молодых людей своего (да и не только своего) времени и своей  (да
и не только своей) страны. Он был высок и строен, хорош собой,  и  хотя  ему
было не более восемнадцати лет, он необыкновенно грамотно писал и успел  уже
отрастить прелестную светлую бородку!
     Лайонель был образцом всяческого  совершенства;  с  детства  окруженный
нежной и неусыпной материнской заботой,  он  был  наделен  всеми  возможными
добродетелями и лишен отвратительных пороков, столь свойственных юности.  Он
никогда не выпивал более трех стаканов вина  и,  будучи  истинным  Нимродом,
отправляясь на охоту, никогда, по словам его дорогой мамаши, не  курил  этих
ужасных сигар. Он был зачислен офицером в королевский полк "Розовых  драгун"
(под командованием полковника Гизара)  и,  по  назначении,  был  представлен
своему  королю  в  день  рождения  его  величества.  Любящая  мать   прижала
закованного в броню воина к  своей  груди  и  оросила  материнскими  слезами
сверкающую кирасу, отразившую ее собственный прелестный лик.
     Но было еще одно женское, исполненное невинности сердце, замиравшее при
мысли о молодом Лайонеле. Досточтимые граф и графиня Хардибэк давно  решили,
что их дочь, прелестная Фредерика де Тоффи (чье появление при дворе  в  этом
году привело всех в бурный восторг) в один  прекрасный  день  обвенчается  с
блестящим наследником дома де Бутс.
     Когда  Лайонель  появился  в  своем  восхитительном  новом  мундире   в
Аликампейн-хаусе, Фредерика чуть не лишилась чувств от радости.
     - Меня призывает мой воинский долг,  -  изрек  сей  доблестный  молодой
человек со вздохом. - Но мы очень скоро снова встретимся. Не  забудьте,  что
вы обещали мне кадриль на польском бале.
     - Au revoir - adieu!
     Переполнявшие юного воина чувства помешали дальнейшим излияниям,  и  он
поспешил оставить чертоги Любви и присоединился к своему полку в Н-тсбр-дже.
     Вечером, когда розовые драгуны королевской конной лейб-гвардии сидели в
палатках  и  пили  здоровье  дам   своего   сердца,   пришло   известие   от
главнокомандующего, что Англия нуждается в  помощи  своих  воинов.  Восстали
чартисты! Они восстали с оружием в руках в  Кларкенуэле  и  Пентонвиле.  "На
коней!" - воскликнул доблестный  Гизар,  осушая  бокал  гипокраса.  "Господа
розовой конной гвардии, к оружию!" Издав этот  воинственный  клич,  Лайонель
надел шишак, вернее его водрузил на золотые локоны молодого лорда  преданный
лакей. Вытащить меч, положиться на волю  неба  и  пресвятого  Виллибальда  и
вскочить на разгоряченного боевого скакуна было делом одной секунды.  А  еще
через секунду султаны розовых драгун промчались по аллеям ночного  парка,  в
то время как горны и скрипки оркестра оглашали  парк  звуками  национального
гимна британцев.
     Мать Лайонеля позаботилась  о  том,  чтобы  комната  юного  солдата  в,
казарме была обставлена со всеми  удобствами.  Ни  одна  мелочь,  с  помощью
которой достигаются изысканность и простота, не была забыта.
     - Смотри не забывай класть  в  ножную  ванну  отруби,  -  говорила  она
старому слуге, указывая при этом перстом на  богато  расписанную  золотом  и
серебром ножную ванну, украшенную гербом де Бутсов.
     И она собственноручно связала сыну малиновый шелковый ночной  колпак  с
золотой кисточкой, который она упросила, - да что там упросила,  -  повелела
ему надевать на ночь. Она представила себе,  как  он  будет  спать  в  своей
походной келье. "Пусть мой солдат спит спокойно, - мысленно восклицала  она,
- пока утренний горн не разбудит моего прелестного мальчика!"
     Фредерика тоже, насколько это позволяла девичья  скромность,  думала  о
своем Лайонеле.
     - Ах, Кринолинетта, -  говорила  она  своей  горничной  на  французском
языке, которым владела в совершенстве. - Ah, que ma galant garde  -  de  vie
puisse bien dormir cette nuit! {Ах, пусть мой доблестный лейб-гвардеец  спит
спокойно эту ночь! (искаж. франц.).}
     Но Лайонелю не пришлось спать в эту ночь; молодому солдату ни на минуту
не удалось сомкнуть глаз. При свете луны и звезд, всю холодную ночь напролет
и в предрассветную стужу он со  своими  доблестными  драгунами  патрулировал
вдоль улицы Кларкенуэла. То он отражал натиск чартистов, то спешил на помощь
к осажденному эскадрону полисменов, то врывался между разъяренной  толпой  и
опешившими  солдатами,  -   всюду   сверкал   меч   Лайонеля.   Его   голос,
подбадривающий войска и вселяющий ужас в чартистов, раздавался в самой  гуще
схватки. "О, если бы я мог помериться силами с Фасселом! - думал он.  -  Или
хоть на пять минут скрестить  мечи  один  на  один  с  Каффи!"  Но  никакого
сражения не произошло, розовая королевская конная лейб-гвардия вернулась  на
рассвете  в  свои  казармы,  и  полковник  Гизар  послал  главнокомандующему
чрезвычайно лестное для молодого де Бутса донесение.
     Воины не думали об отдыхе среди дня. Провести ночь в седле для  солдата
пустяк; однако Лайонель, предчувствуя  простуду  и  ангину,  скушал  немного
жидкой кашки, сваренной на воде, и прилег на полчаса, чтобы несколько прийти
в себя. Но он не мог спать, он думал о Фредерике! "Сегодня  я  увижу  ее,  -
говорил он себе, - ведь сегодня польский бал", - и он приказал лакею достать
для Фредерики в Хэммерсмите самый красивый букет  розовых  магнолий,  нежных
буквиц и скромно склоняющих головки подсолнечников.
     Банкет розовой конной лейб-гвардии начался в восемь часов, и  Лайонель,
намереваясь отправиться сразу же после  банкета  на  бал,  надел  панталоны,
бальные туфли,  тончайшую  рубашку  и  повязал  на  шею  всего  лишь  только
кружевную ленту. Он вышел к столу подобный юному Аполлону!
     Но не успел он поднести к своим алым губам ложку с potage  a  la  reine
{Супом по-королевски (франц.).}, как горн снова протрубил тревогу.
     - Проклятье! - воскликнул благородный Гизар. - Чартисты  вновь  взялись
за оружие, и мы выступаем!
     Оставив нетронутым праздничный обед, воины вскочили на коней.
     Все это произошло в такой спешке, что Лайонель так и помчался в бальном
туалете, накинув поверх лишь кирасу и шлем. Что это была за  жестокая  ночь!
Дождь низвергался на землю, дул пронизывающий ледяной ветер, и, пока гвардия
добралась до Кларкенуэла, юный солдат промок до нитки. А в это  самое  время
Фредерика глядела в окно у Ольмэка в ожидании Лайонеля.
     Всю эту долгую ночь он провел на своем боевом скакуне, дождь лил как из
ведра, ветер становился все  холоднее,  а  презренные  чартисты  рассеялись,
завидев наших доблестных воинов и отступили перед стальными клинками розовых
драгун королевской конной гвардии. Ах, что это была за ночь!
     На рассвете Фредерику привезли с бала в Аликампейн-хаус.  За  всю  ночь
она ни разу не танцевала. Она отказалась от всех самых блестящих  кавалеров,
потому что не могла думать ни о ком, кроме своего кавалера, своего Лайонеля,
так и не приехавшего на бал! От взгляда матери не ускользнул  неестественный
блеск глаз и лихорадочный румянец, покрывавший щеки дочери. Укладывая  ее  в
постель, она трепетала от ужаса и поспешила пригласить доктора Л-к-ка.
     В это самое время р