ается  моя  талантливая  соплеменница,  эта  юная  ирландка,  одаренная
необузданной фантазией.
     Но  вот  прозвучал  всеобщий  глас:  "La  Gigue  Irlandaise!  -   Даешь
ирландскую джигу!" Этот танец еще раньше произвел фурор в Париже, когда  его
впервые исполнила здесь прекрасная Бланш Сарсфилд.
     Вот она выступила вперед и выбрала меня в кавалеры. И под  восторженные
крики столпившихся зрителей, среди которых  были  Ней,  Мюрат,  Ланн,  князь
Ваграмский и посланник австрийский, мы с нею, смею думать, показали  высшему
свету Парижа недурной образчик нашего прославленного национального танца.
     Я как раз откалывал коленца похлеще и делал двойной перешарк с пятки на
носок, вдруг Бланш подплывает ко мне чечеткой и, улыбаясь, тихо говорит:
     - Остерегитесь! Я вижу, Камбасерес разговаривает о нас с герцогом  Фуше
- а  если  Фуше  на  кого-нибудь  посмотрит,  тому  ничего  доброго  это  не
предвещает.
     - Камбасерес ревнует, - говорю.
     - Придумала! - воскликнула она. - Заставлю его протанцевать со мною.
     А музыка наяривает вовсю, и вот я, притворившись, будто  ослабел  после
недавнего ранения, сел в сторонку.  Прелестная  Бланш  с  улыбкой  на  устах
подходит и приглашает Камбасереса своим вторым кавалером.
     Маршал Камбасерес - мужчина дородный,  но  прилагает  немало  усилий  к
тому, чтобы иметь тонкую талию; и  результаты  не  замедлили  сказаться:  он
отдувался и пыхтел, как морж, пот струился по его багровому лицу,  -  а  моя
проказница Бланш знай себе отплясывает все быстрей да быстрей, и затанцевала
она его, несчастного, чуть не до смерти.
     - Кто еще хочет пройтись со мною? - спрашивает  прелестница,  разойдясь
вовсю.
     - Кто же, как не я - Ланти Кланси! - воскликнул мой негодник,  которому
давно уже не терпелось и не стоялось на месте. С гиком и криком вскочил он в
круг и пустился в такой быстрый огневой пляс, что все только рты разинули.
     Как  раз  когда  они  так  отплясывали,  послышался  конский  топот   -
кавалькада всадников проскакала через Вандомскую площадь  и  остановилась  у
подъезда. На лестнице раздались шумные голоса, высокие двери  парадной  залы
широко  распахнулись,  и  двое  пажей  возвестили  прибытие   их   величеств
императора и императрицы. Но Ланти и Бланш были так  увлечены  пляской,  что
ничего не видели и не слышали.
     В самом деле, то был император. На возвратном пути из Theatre  Francais
он заметил у маркиза свет в  окнах  и  предложил  императрице  завернуть  на
огонек. Его величество сделал знак музыкантам продолжать - и победитель  при
Маренго и Фридланде с благосклонным интересом наблюдал,  как  резвятся  двое
простодушных веселых ирландцев. Даже императрица и та улыбнулась, и при виде
этого все придворные, включая короля Неаполитанского и Талейрана,  пришли  в
восторг.
     - Ну, разве это не великий день для Ирландии? - воскликнул  маркиз,  не
смахнув слезы, катящейся по его благородной щеке.  -  О,  Ирландия!  О,  моя
родина! Но ни слова больше об этом. Эй, Фил, чертов сын, ступай предложи  ее
величеству пуншу, или, может, она предпочтет глинтвейну?
     Среди молодых людей, с которыми я особенно близко сошелся в Париже, был
Евгений Богарнэ, сын злосчастной изгнанницы  Жозефины  от  первого  брака  с
одним благородным французским джентльменом.  Имея  в  жилах  немалую  толику
благородной старинной крови, Евгений, естественно, отличался  гораздо  более
утонченными манерами, чем вся эта  новоиспеченная  знать  при  императорском
дворе, где мне случалось видеть, - ибо я чуть не каждый божий день обедал  в
Тюильри, - как мой бедный друг Мюрат то и  дело  забывал,  что  вилка  -  не
зубочистка, а храбрый Массена уплетал горошек, орудуя при этом ножом  скорее
по неведению,  чем  с  изяществом.  Мы  с  Талейраном  и  Евгением,  бывало,
посмеивались над такими чудачествами наших доблестных друзей, которые отнюдь
не блистали в гостиных, хотя  на  поле  брани  бывали  просто  ослепительны.
Император всегда подзывал меня к себе побеседовать и выпить вина и  был  при
этом сама доброта и предупредительность.
     - Мне нравится, - говаривал он, по  обыкновению,  доверительно  защемив
мне ухо, - когда Эжен водит дружбу с такими ребятами, как ты. У тебя хорошие
манеры, у тебя высокие принципы, - моим забулдыгам солдатам неведомо  ни  то
ни другое. И еще, Фил, мой мальчик, - прибавлял он, - мне нравится,  что  ты
так внимателен к моей бедной жене - я  имею  в  виду  императрицу  Жозефину,
понятно.
     Мои друзья в доме маркиза радовались тому, что  мне  оказывалась  такая
честь, а мои враги при дворе бесились от зависти. Среди  последних  особенно
отличался злобой и яростью коварный Камбасерес.
     Однако вскоре вскрылась и причина того внимания, коего я был удостоен в
столь щедрой мере, хотя сам я,  по  глупости  и  тщеславию,  все  приписывал
своему личному обаянию. Оказалось, что император, составив по разным стычкам
и отчаянным вылазкам доброе мнение о моей отваге на войне, непременно  желал
залучить меня к себе на службу. Большой  крест  святого  Людовика,  графский
титул, командование знаменитым 14-м полком "Морских  гусар"  -  таковы  были
раскинутые передо мной приманки. Да  еще  -  нужно  ли  говорить?  -  Бланш,
прелестная вероломная Бланш, взявшая на себя соблазнить меня на измену.
     - Не хотите служить иностранной державе? -  воскликнула  она,  выслушав
мои возражения. - Да это вы, Филин, служите  иностранной  державе!  Ирландцы
сейчас  в  изгнании,  на  земле  своих  союзников  -  французов.  Здесь  нет
ирландских изменников - ирландские изменники  там,  всеми  презираемые,  под
трижды проклятым флагом саксов, которых великий Наполеон  давно  бы  смел  с
лица земли, когда бы не роковая доблесть ирландских наемников! Соглашайтесь:
и мое сердце, моя рука, мое все - ваше! Откажитесь - и мы расстаемся.
     - И вы выйдете за гнусного Камбасереса! - воскликнул я,  уязвленный.  -
Вы  наденете  корону  герцогини,  Бланш?  Ха-ха!  Да  всем   этим   нынешним
французским аристократам, вчерашним лавочникам, пристало  носить  на  голове
укроп и латук, а не герцогский трилистник. Я не желаю более жить на поруках.
Я требую, чтобы меня отправили в тюрьму, обменяли на  кого-нибудь,  казнили,
наконец, - только  бы  не  быть  предателем  и  послушным  орудием  в  руках
предательницы!
     И, схватив шляпу, я, кипя гневом, ринулся вон из комнаты;  я  распахнул
двери - и споткнулся о Камбасереса, который подслушивал у замочной  скважины
и, должно быть, слышал весь разговор до последнего слова.
     Мы с ним покатились на пол под звонкий хохот  Бланш,  потешавшейся  над
нами из глубины комнаты. Ее смех окончательно взбесил меня; и я, будучи  при
шпорах, стал, катаясь по ковру, вонзать их в жирные бока Камбасереса. Маршал
взвыл от боли и гнева.
     -  Это  оскорбление  можно  смыть  только  кровью!  -  проревел  герцог
Иллирийский.
     - Кровь уже пролилась, - ответил я. - Из-под моих шпор.
     - Malheur et malediction! {Проклятье! (франц.).} - рявкнул маршал.
     - Наденьте-ка лучший свой  парик,  -  говорю  я,  протягивая  ему  этот
предмет его туалета на конце трости. - А уж тогда  уговоримся  о  времени  и
месте.
     Никогда мне не забыть, каким ненавидящим взглядом он посмотрел на  меня
за то, что я так осмеял его перед его дамой сердца.
     - Леди Бланш, - продолжал я с горечью. -  Раз  уж  вы  имеете  виды  на
корону герцога, то надо вам получше смотреть и за его париком.
     И  с  этими  словами,  лихо  сдвинув  шапку  набекрень,  я  вышел  вон,
насвистывая "Гарри Оуэна".
     Я знал, что Камбасерес не замедлит последовать за мною, и  остановился,
поджидая его на  Вандомской  площади.  Здесь  мне,  по  счастью,  встретился
Евгений Богарнэ, он стоял на углу и разглядывал витрину антикварной лавки. Я
в два счета объяснил ему мое дело.  Он  немедленно  согласился  сопровождать
меня на поле и отнесся скорее одобрительно, нежели  с  осуждением,  к  моему
отказу от предложенной мне службы.
     - Я так и знал, - сказал он мне дружески. - Я и отцу говорил, что вы не
согласитесь. Тот, у кого в жилах течет кровь Фогарти, Фил, мой  мальчик,  не
станет вертеться флюгером, как все эти личности, не помнящие родства.
     Словом, когда Камбасерес выскочил, как я  и  ожидал,  на  площадь,  еще
более злой, чем раньше, я тут же препоручил его Евгению, и  тот  просил  его
назвать секунданта и назначить срок - как можно более близкий  -  для  нашей
встречи.
     - До одиннадцати вам будет удобно, Фил? - спросил Богарнэ.  -  Ровно  в
одиннадцать император начинает смотр войск  в  Булонском  лесу,  а  до  того
времени мы могли бы там отлично управиться.
     - Идет! - отвечал я. - Мне как раз желательно посмотреть маневры только
что прибывшей саксонской кавалерии.
     При этом Камбасерес  взглянул  на  меня  таким  взглядом,  будто  хотел
сказать: "Ах, тебе желательно  любоваться  маневрами  и  прочими  зрелищами?
Лучше покайся перед смертью и  вели  снять  с  себя  мерку  для  гроба,  мой
мальчик!"
     И, назвав Евгению нашего общего друга, маршала Нея, в  качестве  своего
секунданта, он в сердцах удалился.
     Незадолго перед тем я купил у Мюрата  доброго  ирландского  скакуна  по
кличке Бугабу, от Дребезга и Фантазии, - он под Саламанкой примчался прямо в
расположение французов вместе со своим мертвым седоком  -  бедняжкой  Джеком
Клонакилти из 13-го полка. Этот Бугабу был слишком  крупен  и  норовист  для
моего приятеля короля Неаполитанского, который хоть и любил покрасоваться  в
седле, по открытой местности  ездить  не  умел,  и  чалый  достался  мне  за
безделицу. Зверь норовистее и злее никогда еще не ходил под кожаным  седлом,
и я в жизни моей не ездил на таком бешеном прыгуне.  На  этом-то  коне  я  и
прискакал в Булонский лес в то утро, когда было  назначено  у  меня  дело  с
Камбасересом. Ланти держал его под уздцы, а я  пошел  навстречу  противнику,
"готовый победить", как говорят про боксеров.
     Камбасерес считался лучшим стрелком во  французской  армии,  однако  я,
признаться, недурно бью бекаса, и я с одного взгляда определил, что  человек
- цель покрупнее птицы и мне поэтому при желании не составит труда  перебить
ему крылышко. Мы сразу оба выпалили по знаку Нея; что-то  вжикнуло  у  моего
левого уха, и, поднеся к щеке руку, я обнаружил, что у меня снесло  чуть  не
всю левую бакенбарду. В это же самое время противник мой, выкрикнув  ужасное
проклятье, зашатался и рухнул на землю.
     - Mon Dieu, il est mort! {Боже мой, он мертв! (франц.).}  -  воскликнул
Ней.
     - Pas du tout, - возразил Богарнэ. - Ecoute, il  jure  toujours  {Вовсе
нет. Слышишь? Он чертыхается (франц.).}.
     И действительно, предполагаемый мертвец лежал на земле и бранился самым
ужасным образом. Мы подошли. Лицо его было залито кровью, он ничего не видел
- моя пуля пробила ему переносицу. Он потом поправился. Но с того времени во
французской армии за ним осталось прозвище князь де Гнилоноссо. Врач занялся
незадачливым воякой, мы же поскакали туда, где начинался смотр и где  Ней  и
Богарнэ должны были занять места во главе  своих  армий,  -  и  где,  кстати
сказать, Камбасерес, как говорится, блистал своим отсутствием.
     Предполагалось, что армия Камбасереса, состоявшая из шести батальонов и
двадцати девяти эскадронов, проделает так называемый маневр  "рикошет",  при
поддержке артиллерии и имея сообщения по земляным ходам  с  легкой  пехотой,
как всегда, образующей центр позиции. Именно этим прославленным маневром при
Арколе, Монтенотте, Фридланде, а впоследствии и при Мазагране были разбиты в
славных кровопролитиях Суворов,  принц  Карл  и  генерал  Кастаньос.  Однако
маневр этот, как поймет  без  объяснений  всякий  военный  человек,  требует
величайшей точности исполнения, грозя в противном случае ввергнуть всю армию
в полнейший хаос.
     - Где герцог Иллирийский? - вопросил Наполеон.
     - Во главе своих войск, без сомнения, - ответил Мюрат,  а  Евгений  при
этих словах многозначительно посмотрел на меня и потер пальцами  переносицу,
и от смеха я едва не вывалился из седла. Наполеон сурово посмотрел на  меня,
но в этот самый миг войска пришли в движение и начался знаменитый маневр,  и
внимание его величества оказалось отвлечено от  моей  бестактности.  Драгуны
Мийо, сверкая на солнце кирасами, под звуки  марша  "Да  здравствует  Генрих
Четвертый!" - двинулись в самом безупречном порядке с левого  фланга  против
своего  же  собственного  центра,   между   тем   как   карабинеры   Фуа   и
гвардейцы-гренадеры  под  командованием  Друэ  д'Эрлона  на  правом   фланге
проделывали "карамболаду", являя высоты военного искусства,  доступные  лишь
этим славным ветеранам. В то же время стрелки Молодой гвардии,  маршируя  по
двое,  а  не  по  трое,  стали  теснить  Баварских  улан   (весьма   скверно
дисциплинированных, кстати  сказать,  и  уже  изярдно  потрепанных),  затем,
отступя в беспорядке, попали в расположение артиллерии и центра, - и вот уже
тридцать тысяч человек повергнуты в величайшую сумятицу и неразбериху.
     - Сбились с панталыку, ха-ха-ха! - покатился Ланти  Кланси.  -  Вот  бы
посмотрели они на наш доблестный Раздесятый, а, капитан, душа моя?
     - Молчи, приятель! - воскликнул я.
     Никогда я еще  не  видел,  чтобы  человеческое  лицо  так  красноречиво
выражало игру страстей, как в эту минуту иссиня-бледное, искаженное  яростью
лицо Наполеона. Он сорвал эполеты с  генерала  Мийо  и  швырнул  их  в  лицо
генералу Фуа. Обведя всех диким демоническим взором,  он  хрипло  потребовал
герцога Иллирийского.
     - Сир, он ранен, - ответил генерал Фуа, утерев слезу, навернувшуюся  на
подбитый императором глаз. - Час назад его ранил на  дуэли  молодой  пленный
англичанин мсье де Фогарти.
     - Ранен? Маршал Франции ранен на дуэли? Подать сюда этого  англичанина!
Поставить перед взводом гренадеров и...
     - Сир! - ввернул было Евгений.
     -  ...и  пусть  его  расстреляют!!!  -  сатанински  визжал   император,
замахнувшись на меня биноклем. Это было уже слишком.
     - А ну-тка! -  воскликнул  я  и,  дернув  поводья,  поскакал  прямо  на
императора.
     В тот же миг вся французская армия хором  вскрикнула  от  ужаса,  и  по
меньшей мере сорок тысяч дул оказались наведены мне в грудь. Но мушкеты были
не заряжены, а в жерла пушек загнаны одни пыжи, и только это обстоятельство,
я полагаю, спасло жизнь Фила Фогарти во время грозного залпа.
     Зная норов моего коня, я поднял его в карьер,  и  Бугабу  взмыл  вверх,
точно пушечное ядро. Император в тот день был  на  белом  берберийце,  и  он
успел стать белее своей лошади, пока я перескакивал прямо через его  голову,
даже не задев кокарды.
     - Браво! - воскликнул Мюрат, который не мог не одобрить хороший прыжок.
     - Подсечь ему поджилки! - рявкнул Сийес, некогда аббат, но в  то  время
уже свирепый кирасир огромного роста, и замахнулся на меня палашом.
     Но плохо он знал, что такое  ирландец  верхом  на  ирландском  скакуне.
Бугабу перенесся через Сийеса, на лету ударом заднего  левого  копыта  выбив
это чудовище из седла, и во весь опор помчал меня прочь, а в погоню за  мной
устремилась целая армия  в  один  миллион  семьдесят  три  тысячи  восемьсот
человек.

                             "Звезды и полосы"

        Роман, принадлежащий перу автора "Последнего из Муллиганов"
                             "Следопыта" и пр.

I

     Король французский прогуливался по террасе Версальского  дворца;  нежно
повиснув на руке у его  величества  выступала  прекраснейшая  не  только  из
королев, но также и из всех женщин; между тем как дети  Франции  предавались
младенческому  веселью  в  аллеях  роскошного  парка  Ле-Нотр  (с   которого
скопирован парк Нибло в  нашем  собственном  стольном  городе  Нью-Йорке)  и
резвились, играя в чехарду со своим дядей графом Прованским; под  сенью  рощ
бродили царедворцы  в  пестрых  одеждах,  блистая  орденами,  и  нашептывали
двусмысленности на ухо высокородным красавицам.
     - Мари, любовь моя, -  сказал  властитель  Франции,  доставая  часы  из
жилетного кармана, - время американскому послу предстать перед нами.
     - Кому и знать время, как не вашему величеству,  -  лукаво  отвечала  с
австрийским акцентом Мария-Антуанетта. -  Разве  царственный  Людовик  -  не
первый часовщик в своем королевстве?
     Король с гордостью посмотрел на свои  часы  с  репетицией  и  милостиво
приложился к ручке той, кто сделала ему этот комплимент.
     - Милорд епископ Отэнский, - обратился  он  к  господину  де  Талейрану
Перигору,  который  в  качестве  Первого   камергера   империи   сопровождал
королевскую чету. - Сделайте божескую милость, сбегайте  поищите  в  саду  и
передайте его превосходительству доктору Франклину, что король ждет.
     Епископ резвее юноши бросился со всех ног разыскивать посла Соединенных
Штатов.
     - Эти республиканцы, - вполголоса высокомерно заметил король, - сдается
мне, все никудышные придворные.
     -  Нет,  ваше  величество,  -  отозвалась  прелестная   Антуанетта,   -
придворные они, может, и никудышные, сир, зато мир не знал таких безупречных
джентльменов. Среди вельмож Версаля  не  найдется  ни  одного,  кто  мог  бы
поспорить благородством осанки и обращения с американским  посланцем  и  его
телохранителем. Им свойственна вся утонченность Старого Света в сочетании  с
природной непринужденностью Нового. Обладая превосходными манерами, они в то
же время отличаются  подкупающей  скромностью,  не  то  что  эти  заносчивые
английские  аристократы,  с  которыми  они  находятся  в  состоянии   войны.
Рассказывают,  что  они  даже  говорят  на  этом  общем  их  языке  с  таким
изяществом, до которого надменным островитянам, их угнетателям, далеко,  как
до неба. Они независимы, но никогда  не  наглы;  они  изысканны,  но  всегда
почтительны; и храбры, но совсем не хвастливы.
     - Как, моя милочка? Такие кровожданые дикари, а? - со смехом воскликнул
Людовик, приподнимая пальцем подбородок царственной Марии-Антуанетты.  -  Но
вон идет доктор Франклин и с ним ваш друг касик.
     И действительно, как раз когда монарх произносил эти слова, на  террасе
появился  посол  Соединенных  Штатов,  сопровождаемый   великаном-воином   в
облачении жителей его родных лесов.
     Сознавая свое достоинство  как  представителя  суверенного  государства
(уже тогда никому не уступавшего в  величии,  меж  тем  как  ныне  оно  всех
превосходит и величием, и доблестью, и честью, и силой, и культурой), доктор
Франклин кивнул  королеве  Франции,  но  не  снял  шляпы  перед  французским
монархом и не перестал строгать прутик, который держал в руке.
     - Я ждал вас, сэр, - недовольно проговорил король, и королева испуганно
сдавила монарший локоть.
     - Дела республики, сир, важнее, чем  даже  воля  вашего  величества,  -
отвечал доктор Франклин. - Когда я был учеником и мальчиком на побегушках  у
печатника, не было парнишки в округе обязательнее бедного Бена Франклина. Но
все обязательства отступают  перед  служением  Соединенным  Штатам  Северной
Америки. Я все сказал. Что вам от меня угодно, сир?
     И бесстрашный республиканец направил на монарха спокойный, ровный взор,
от которого потомку Людовика Святого сделалось не но себе.
     - Я... мне было угодно попрощаться с Татуа перед его отъездом,промолвил
Людовик XVI в некотором замешательстве. - Приблизьтесь, Татуа.
     Великан-индеец подошел мерным шагом и остановился, не смутившись, лицом
к лицу с верховным властителем племени французов; и снова  тщедушный  монарх
дрогнул перед ужасной простотой, светившейся во взгляде  жителя  первобытных
лесов.
     Грозный вождь Кольценосых индейцев был в боевой раскраске, на макушке у
него из скрученных в узел волос торчало павлинье перо  -  подарок  красавицы
принцессы де Ламбаль. Нос его, оттянутый тем самым украшением, каковое  дало
имя его свирепому племени, был небесно-голубого цвета,