терлоо,  и  при
Фонтенуа, и при Серингапатаме, и в Тимбукту? Если мистер О'Коннел,  человек,
искушенный в риторике, считает нужным подогревать воинственный  дух  страны,
почему Гарри Лоррекверу нельзя делать то же самое?  Каждая  строчка  каждого
опубликованного в "Нейшн" стихотворения  дышит  озлоблением,  лютой,  тупой,
непростительной для христианина ненавистью, тогда как в  безобидных  военных
зрелищах Гарри Лорреквера ее нет и в  помине.  Что  же  касается  Ирландской
бригады, то разве мистер О'Коннел не хвастался ею больше, чем какой бы то ни
было литератор в Ирландии или за ее пределами?
     Читатели, возражающие против многочисленных описаний охоты, возможно, в
какой-то степени правы. Домоседам, которые никогда в жизни не прыгали  через
препятствие шире  канавы  вдоль  Пэл-Мэл  и  которые  осваивали  благородное
искусство верховной езды в  школе  мистера  Фазарда,  вряд  ли  будет  очень
интересно читать охотничьи эпизоды,  и,  возможно,  что  в  ходе  длительной
погони за лисицей, занимающей не один десяток страниц убористого текста, они
окажутся в переносном смысле выброшенными из седла. Но эти  эпизоды  не  для
них и написаны. Спросите какого-нибудь повесу студента, что он о них думает.
Пообедайте в компании лорда Кардигана и осведомитесь у  молодых  корнетов  и
капитанов за стаканом грога, читали ли они последний выпуск "Тома Бэрка",  -
вы увидите, каков будет ответ. Эти томики в розовой обложке можно обнаружить
в каждом гарнизоне, в каждом городе и колонии, на каждом острове,  перешейке
или континенте, где развевается флаг ее  величества;  ими  зачитываются  все
сельские жители,  независимо  от  положения;  это,  разумеется,  не  научные
трактаты, но никто их за таковые и не выдает! Возможно,  их  не  окажется  в
домах священников-диссидентов и ученых теологов (хотя я собственными глазами
видел в коридоре  одного  из  дублинских  колледжей,  как  десятка  два  лиц
духовного звания в мантиях толпились вокруг Гарри Лорреквера и слушали его с
разинутыми ртами), но ведь автор  и  не  ставит  себе  целью  просвещать  их
преподобия! Однако это излюбленный прием критиков - а именно, бранить  книгу
за то, что в ней чего-то нет, например: "Новый роман леди Смигсмаг  читается
с неослабевающим интересом, но, к сожалению, содержит недостаточно  сведений
по геологии", или "К вопросу о дигамме" доктора  Порки  -  весьма  серьезное
научное сочинение, но страдает полным отсутствием юмора", и наконец: "Романы
мистера Левера - низкопробная писанина, поскольку  приводимые  им  факты  не
подкрепляются  ссылкой  на  авторитеты  и  он  ничего  нам  не  сообщает   о
политическом положении в  Ирландии.  О,  моя  страна,  мой  любимый  зеленый
остров, мой прекрасный униженный остров! Пусть будет проклят язык, который в
такое время осмелится говорить о  чем-либо,  кроме  твоих  страданий!  Пусть
отсохнет  та  бесчестная  рука,  которая  посмеет   касаться   струн   твоей
обездоленной арфы!" и т. д. и т. п.
     А теперь, выразив неодобрение вооруженным схваткам и погоням,  которыми
изобилуют романы Лорреквера (несколько месяцев тому  назад  "Тейтс  мэгезин"
поместил блестящую пародию, в которой  обыгрывалась  эта  его  слабость),  я
хотел бы отметить еще кое-какие особенности стиля Лорреквера. Его  сюжет  не
отличается изысканностью построения: он вполне удовлетворяется доброй старой
традицией, согласно которой добродетель торжествует в  последней  гл,аве,  а
порок терпит позорное поражение  на  несколько  страниц  раньше.  Его  герои
сильно  напоминают  героев  Скотта,  только   те   -   смелые,   находчивые,
предусмотрительные и скромные юные британцы, а эти - бравые  юные  ирландцы,
может быть, немного более блестящие щеголи и  кавалеры,  чем  у  романистов,
живущих по эту сторону пролива; все они удивительно похожи один на  другого,
все отличаются добротой, честностью и внешней привлекательностью,  и  притом
на редкость скромны и чисты душой. Нет такого читателя, который  не  отметил
бы поразительной, почти женской деликатности мистера Левера:  проводя  своих
героев через разнообразные  передряги,  заставляя  их  участвовать  в  самых
отчаянных проделках и развеселых пирушках, он  ни  одним  словом  не  грешит
против чистоты нравов. И это качество свойственно  не  ему  одному:  чистота
мыслей и речи - чуть ли не национальное достоинство ирландцев, как  признает
всякий, кто жил в этой стране и среди этих людей.

     Герой  настоящего  цикла  романов  Лорреквера  похож  на  всех   прочих
выступающих в них молодых джентльменов  восторженным  отношением  к  военной
карьере, которой он себя после нескольких приключений в гражданской жизни  и
посвящает. Барабаны, трубы, ружья, бомбарды наполняют  страницы  и  украшают
переплеты всех выпусков. Обложка последнего тома - кроваво-красного цвета  и
выглядит весьма  воинственно  и  устрашающе.  Иллюстрации  знаменитого  Физа
вполне оправдывают славу этого блестящего рисовальщика. У  него  великолепно
получаются  лошади,  он  очень  тонко  рисует  пейзажи  и  с  необыкновенным
изяществом изображает женские фигуры; но что касается юмора, то тут  у  него
слабое место, даже хуже того! Лица  комических  персонажей  просто  скверные
карикатуры и, на мой взгляд, не могут  вызвать  даже  улыбки.  Если  бы  эти
чудовища выросли с двух дюймов до шести футов, они не смешили, а  пугали  бы
людей своими жуткими гримасами и сатанинским безобразием. Кроме  того,  если
бы иллюстратор потрудился ознакомиться с  великолепными  рисунками  Раффе  и
Шарле, он смог бы более точно изобразить костюмы, которые носили во  времена
Консульства. Да и сам автор нередко ошибается в вопросах одежды,  на  что  я
мог бы сурово  ему  указать,  если  бы  не  руководствовался  восхитительным
чувством сердечной благожелательности.
     Роман - "Наш Том Бэрк"  {"Наше  собрание".  Ред.  Чарльз  Левер  (Гарри
Лорреквер). Т. II. "Наш Том Бэрк", т. 1. Дублин. Изд. "Карри и Кo".  Лондон,
изд-во Орра, Эдинбург. Изд. "Фрэзер и Кo", 1844.} - назван по  имени  героя,
который в молодости поступает на  службу  во  французскую  армию;  но  самые
первые его приключения относятся еще к последнему периоду восстания, до унии
между Англией и Ирландией и образования наполеоновской империи. Первые главы
- лучшие в книге, потому что они ближе всего к жизни.  На  ирландской  почве
автор чувствует себя увереннее, чем в лагере французской армии или в столице
Франции; он описывает родные пейзажи и  сцены  ирландской  жизни  с  большим
знанием дела и  выведенные  им  здесь  персонажи  более  убедительны.  Роман
открывается весьма зловещей картиной. Умирает старый Бэрк  -  один  в  своем
полуразвалившемся домике, где-то неподалеку от знаменитого Атлона (кто может
в достаточно мрачных тонах описать поездку из этого  города  в  Балинасло?).
Умирает старый Бэрк, и вот как юный Том описывает старый ирландский дом.

                   (Опускается длинный отрывок из романа.)

     Как дальше складывалась судьба  Тома  Бэрка  -  как  он  избежал  сабли
драгуна и веревки палача, как он попал под покровительство великого  шутника
Баблтона  (без  сомнения,  чрезвычайно  малоправдоподобный   образ,   однако
списанный с  живого  оригинала),  как  молодой  человек  полюбился  капитану
французских кирасиров де Медону и как тот умер, обвешанный крестами (каковые
кресты в  то  время  еще  не  были  изобретены  во  Франции),  оставив  Тому
значительное наследство и рекомендацию в Политехническую школу (куда,  между
прочим, не принимают по таким рекомендациям), как Том  попал  во  Францию  и
увидел великого Первого консула и угодил под суд по делу об  адской  машине,
как он участвовал в славном аустер-лицком сражении, как он воевал,  ошибался
и  любил  -  обо  всем  этом  читатель  узнает  из  книги,  переплетенной  в
кроваво-красный  коленкор  и  украшенной  вышеупомянутыми  бомбардами,  и  я
уверен, что она доставит  ему  огромное  удовольствие.  По  правде  сказать,
закрыв эту живую, блестящую и захватывающую  книгу  и  вспомнив  о  десятках
тысяч ее читателей, о том, что она выставлена в витрине мелочной лавчонки  в
Данлири и лежит в офицерском собрании артиллерийского полка в  Дамчине;  что
ее, без сомнения, читают в Гонконге,  где  милейший  и  добрейший  Верховный
комиссар Лин с восторгом смотрел на картинку, изображающую Любопытного Тома;
и что она наверняка есть в библиотеках Кейптауна, где за ней стоят в очереди
буры и готтентотские вожди, - вспомнив обо всем этом  и  подойдя  к  делу  с
сугубо географической  точки  зрения,  критик  исполняется  сознания  своего
ничтожества, краснея, робко извиняется перед читателем  за  то,  что  посмел
навязывать  ему  свое  мнение   о   книге,   пользующейся   такой   всеобщей
популярностью, и на сем с ним прощается, желая  ему  наилучшего  здоровья  и
всех благ.
     Однако один серьезный упрек я должен высказать. В последней части книги
фигурирует некий злодей - весьма скорый на расправу капитан (в конце  концов
несущий заслуженную кару), которого автор назвал Амадеем Пишо. Почему именно
так, а не иначе? Почему не Жюль Жанен, не Александр Дюма, не Эжен Сю? Амадей
Пишо - друг Англии в стране, где у нее не  так  уж  много  друзей,  и  друг,
которым следует дорожить. Амадей Пишо -  автор  превосходного  жизнеописания
Чарльза Эдварда, друг Скотта и редактор "Ревю Британник", в котором он часто
помещает переводы из "Журнала Фрэзера", - чаще, чем из  какого-либо  другого
периодического издания, публикуемого  в  Британской  империи.  Его  переводы
сочинений  некоего  джентльмена  с  весьма  хорошей   памятью   цитировались
десятками французских газет; другие переведенные им статьи (назвать  которые
автору мешает скромность) создали у французов весьма высокое представление о
передовой  литературе  Англии;  он   настолько   расположен   к   английской
литературе, что отказался поместить обзор недавно вышедшей  книги  "Париж  и
парижане", опасаясь уронить наших туристов в глазах французов; можно  только
сожалеть, что Гарри Лорреквер так неоправданно жестоко  обошелся  с  Амадеем
Пишо.
     А теперь, высказавшись о "Томе Бэрке", я перехожу к произведению  столь
же прославленного ирландского романиста, изобретательного и  разностороннего
автора книги "Фунты, шиллинги и пенсы" {Сэмюел  Лавер.  "Фунты,  шиллинги  и
пенсы, или Сообщения об ирландских  наследниках,  ежемесячно  представляемые
Читателям". Лондон, Лавер и  Грумбридж,  1843.},  которая  недавно  получила
новое, на наш взгляд, совершенно  неоправданное  заглавие  "Клад"  {Если  бы
многоуважаемый критик прочитал предисловие к роману мистера Лавера, он понял
бы, что "Фунты, шиллинги и пенсы" - общее название целой серии  романов,  из
которых "Клад" является первым. Люди, знакомые с  Ирландией,  без  сомнения,
сознают, что заглавие "Фунты, шиллинги и пенсы" как нельзя лучше подходит  к
этой стране, в которой наблюдаются огромные запасы звонкой монеты -  правда,
в значительной степени еще не обнаруженные. Оливер Йорк.}. Правда,  в  конце
книги обнаруживается какой-то клад, но я не вижу, чем плохо заглавие "Фунты,
шиллинги и пенсы". Ведь запах издает не название розы, а сам  цветок,  -  по
крайней мере, я полагаю, что никто, кроме издателя, не возьмется  утверждать
противное. Например, никому не нравится заглавие  "Мартин  Чэзлвит"  и  весь
следующий за ним малопонятный  манифест  о  серебряных  ложках  и  фамильном
серебре, однако  разве  книгу  поэтому  меньше  читают?  Отнюдь.  Английские
читатели относятся к той категории гурманов, которые с удовольствием  съедят
сдобный пудинг, даже если им назовут его галетой,  и  их,  как  правило,  не
проведешь заглавием. "Фунты, шиллинги и пенсы"  -  очень  хорошее  заглавие:
пусть у всех лиц, имеющих к сему касательство, будет их побольше!
     Настоящий роман мистера Лавера более насыщен действием и приключениями,
чем его прежние произведения. Это подлинный исторический роман: в нем есть и
война, и любовь, и веселые пирушки, и любовные сцены, и интриги, и побеги, и
восстания. У меня на руках лишь двенадцать  выпусков,  а  последним  в  этой
серии должен быть тринадцатый; но убейте меня, если я представляю себе,  чем
кончится роман. Правда, бесчестный соперник уже получил по  заслугам  -  так
что у героя  как  будто  есть  шансы  на  успех;  он  уже  спас  героиню  от
положенного числа опасностей и заслужил доброе отношение ее  отца:  все  как
будто  обстоит  неплохо.  Но  героя  зовут  Коркери!   Bon   Dieu!   Неужели
обворожительная Эллен Линч из Галуэя, за которой ухаживали урожденный Брэди,
Бодкин и маршал Саксонский, которая была помолвлена  с  Кирваном  (имя  тоже
достаточно прославленное, если верить книге Хардмена  "Галуэй"),  -  неужели
Эллен Линч выйдет замуж за плебея по  имени  Коркери?  Я  отказываюсь  этому
верить. Это противоречит всем правилам.  Или  они  оба  трагически  умрут  в
тринадцатом выпуске, или окажется, что Нед Коркери вовсе не сын своего отца,
скромного галуэйского бакалейщика. Но  к  тому  времени,  как  появится  эта
статья, вопрос уже будет давно разрешен; и если окажется, что Эллен и Эдвард
благополучно поженились и счастливы (хотя, между прочим, случается, что люди
в браке бывают несчастливы, а то даже и так, что они  бывают  счастливы,  не
состоя в браке), если они вступили на брачную стезю,  я  готов  побиться  об
заклад, что она не стала миссис Коркери {Приватно - редактору. Соблаговолите
пересказать  в  кратком   примечании   развязку   романа,   оставшуюся   мне
неизвестной.}.
     Роман возвращает нас в 1745 год, во времена, когда достойнейший  мистер
Эдвард  Веверлей  отличился  на  службе  у   его   королевского   высочества
Претендента и  когда  наши  мужчины  еще  не  съезжались  в  кабриолетах  на
Белгрейв-сквер, чтобы обменяться поклонами и комплиментами, щеголяя в  белых
лайковых перчатках и имея в кармане заграничные паспорта, а вместо  этого  с
мечами в руках выходили против  грозных  драгун  Камберленда  и  обращали  в
бегство гренадеров Джонни Коупа. С тех пор многое изменилось, и воинам Перта
и Фалкирка в клетчатых шотландских плащах и с палашами  на  боку  пришли  на
смену офранцуженные денди с напомаженными бородами,  помахивающие  огромными
тростями с  золотыми  набалдашниками  и  источающие  улыбки  за  фрикандо  в
ресторане  Бери!  Мы  их   видели,   нынешнюю   опору   трона,   мы   видели
Белгрейв-сквер, мы видели французских  рыцарей  (прибывших  в  кабриолетах),
которые толпились возле королевской двери и на священном пороге  торговались
с  извозчиками  из-за  пенсов,  мы   видели   привратников,   выкрикивающих:
"Пройдите, милорд! Пройдите,  мсье!"  Мы  видели,  как  подъехал  фургон  от
Гантера с лимонадом и апельсиновым соком для верных воинов Генриха! И сам он
был там же - встречал их в прихожей с королевской улыбкой, а в столовой  для
томимых жаждой доблестных потомков Дюгеклена подавали orgeat и  lemonade!  О
vanitas! О, горестные перемены! Пьеса доиграна. Кто ныне умирает за королей?
Если  бы  Генрих  сказал  одному  из  этих  мучеников  в  белых  сюртуках  и
лакированных ботинках: "Seigneur comte, coupez-vous cette  barbe,  que  vous
paraissez tant cherir {Господин граф, обрежьте, пожалуйста, бороду,  которую
вы так холите (франц.).}, - выполнил бы граф его просьбу? Ах!
     Не спрашивайте! Не стоит испытывать его сомнительную  верность!  Каждый
из нас волен иметь свое мнение, но давайте держать его при себе.  Во  всяком
случае мистер Лавер правильно сделал, отнеся действие своего романа к  1740,
а не к 1840 году, - это единственная мораль из всего вышесказанного.
     Книга написана умелой рукой и читается с большим интересом. Приключений
в ней, пожалуй, даже чересчур много. Место действия меняется слишком  часто.
Автор переносит нас из Галуэя в Гамбург, из Гамбурга  в  Брюгге,  из  Брюгге
через Лондон в Париж, из Парижа в Шотландию, а оттуда в Ирландию, и нас  все
время оглушает военный набат, и мы без конца попадаем в бои на суше,  в  бои
на море, кораблекрушения, погони и заговоры. Первая битва,  при  которой  мы
присутствуем, - ни больше ни меньше как битва при Фонтенуа, и она описана  в
ярких красках и с большим блеском. Вольтер представил это поражение англичан
в столь выгодном для них свете, что получить небольшой щелчок  по  самолюбию
даже  приятно,  и  мистер  Лавер  не  упускает  случая  доставить  нам   это
удовольствие.

     "- Диллон! - воскликнул маршал  Саксонский.  -  Ведите  всю  Ирландскую
бригаду в атаку. Я возлагаю  на  вас  большие  надежды.  Если  впереди  полк
Диллона, другие последуют за ним.  Пока  что  кавалерия  не  сказала  своего
слова: пусть Ирландская бригада покажет пример.
     - Слушаю, маршал! - ответил Диллон, отдавая честь и поворачивая коня.
     - Победа! - вскричал маршал.
     - Или смерть! - торжественно отозвался Диллон, целуя крестовину  своего
меча, и пришпорил коня, спеша исполнить приказ  и  дать  Ирландской  бригаде
почетную возможность изменить ход сражения.
     Проскакав вдоль  фронта  выстроенной  бригады,  с  нетерпением  ждавшей
приказа ринуться  в  бой,  Диллон  бросил  призыв,  услышав  который  каждый
ирландец стиснул зубы, привстал в стременах и сжал  меч,  охваченный  жаждой
отмщения, ибо слово, которое выкрикнул Диллон, действовало как талисман: это
было "Помните Лимерик!". Затем он круто повернул  коня  и  во  главе  своего
полка, которому выпала честь возглавить атаку, устремился вперед; за  ним  с
громовым  топотом  копыт,  от  которого  задрожала  земля,  устремилась  вся
бригада, и доселе стройные колонны  Камберленда  были  смяты  этой  страшной
лавиной. Диллон пал одним из первых, сраженный пулей англичан, которые  вели
стойкий прицельный огонь;  получив  смертельную  рану,  он  понял,  что  его
предчувствие близкой гибели оправдалось, но все же он успел вкусить сладость
обещанной им славной  победы;  всадив  шпоры  в  своего  горячего  коня,  он
врезался в самую  гущу  штыков  и,  круша  направо  и  налево,  увидел,  как
сломалась английская колонна, и только тогда пал,  отбиваясь  до  последнего
вздоха, окруженный трупами врагов. Англичане потерпели поражение и не  могли
больше сопротивляться, но, неукротимые духом, не обращали к противнику спины
и отступали, сохраняя порядок; поражение не лишило их достоинства, и  горечь
его  несколько  смягчилась  сознанием,  что  они   уступили   победу   своим
мужественным   соседям-островитянам,   а   не   чужеземцам.   Нелегко   было
признаваться себе, что они лишились столь могучего союзника  по  собственной
вине, но они утешались мыслью, что только их правая рука могла нанести столь
веский удар. Слава  богу,  дни  этой  противоестественной  вражды  отошли  в
прошлое, и варварские законы, которые ее породили,  отменены.  Спустя  всего
шестьдесят с малым лет и всего в пятидесяти  милях  от  этого  самого  места
доблестные ирландцы сражались и победили бок о бок с  англичанами,  ибо  при
Ватерлоо Эрин дал Альбиону не только свою огненную кавалерию,  но  и  своего
непобедимого полководца".

     Эти чертовы ирландцы были  и  впрямь  мастера  крошить  врагов.  Стоило
только Ирландской бригаде появиться на поле боя, исход битвы был  предрешен.
Ни один смертный не мог против нее устоять. И почему  какой-нибудь  вояка  с
зеленого острова не напишет историю этого грозного легиона?
     Есть что-то трогательное в  этих  легендах  об  отваге  изгнанников  из
родной страны, и, без сомнения, можно было бы  доказать,  что  во  всех  тех
случаях, когда французам не удавалось  разгромить  саксов,  это  объяснялось
тем, что их союзники-ирландцы были заняты другими делами и потому не  могли,
как выражается мистер Лавер, "Fag an Bealach", то есть "расчистить путь"; на
эту тему он написал песню, которую, как он считает, "с восторгом примет,  по
крайней мере, вся Ирландия".
     Ура! Прочь с дороги! Вот несется Рори О'Мор со своей громадной дубиной;
он распален гневом, и горе тому саксонскому  черепу,  на