который  опустится
страшная палица этого богатыря. Он охвачен лютой яростью. Для  него  умереть
все равно что выпить стакан пахтанья; он швыряется рифмами к словам  штык  и
патронташ, словно это для него самые привычные понятия; только  что  он  был
буревестником, и вот уже превратился в орла, разбивающего свою  скорлупу,  а
за секунду до этого он был бравым охотником - он готов быть  чем  угодно  во
славу своей страны. Я так и вижу саксов, в страхе  бегущих  от  Рори  и  его
бравых охотников, подобно тем нечистым тварям,  которые  бежали  от  святого
Патрика.

     Ничего не скажешь, славная боевая песенка. Но подобает ли ее петь тебе,
о  Сэмюел  Лавер?  Неужели  ты  тоже  становишься  бунтовщиком  и  начинаешь
выкрикивать песни, пронизанные ненавистью к саксам? Ты, чья нежная и кроткая
муза до сих пор пела лишь о мире  и  доброте;  ты,  чье  имя,  казалось  бы,
соответствует характеру {Lover - от слова love - любить (англ.).},  человек,
которому   посчастливилось   найти   четырехлистный   трилистник    и    тот
благословенный остров,  "где  не  бывает  слез  и  сердечной  боли"!  Оставь
перебранки политикам и газетчикам. Это их хлеб. Тебе они ни  к  чему.  Пусть
себе они  распространяют  ложь,  сеют  ненависть,  возбуждают  жажду  крови.
Поэтам, гениям не к лицу присоединять свой голос к этому  зверскому  хору  и
подстрекать замученных голодом дикарей на убийство. А  может  быть,  ты  все
тщательно взвесил и обдумал  и  пришел  к  выводу,  что  восстание  разумно,
необходимо и желательно для твоей страны, что это - единственный путь и  что
неизбежное побоище  будет  оправдано  той  пользой,  которую  оно  принесет?
"Песня, - говоришь ты, пуская эту поджигательскую балладу гулять  по  белому
свету, - это детище поэта, которое, если оно  здорово,  исполнено  жизненных
сил и чувств и которому предстоит расти и размножаться и  питать  людей".  И
вот ты,  отлично  сознавая  все  величие  звания  поэта  и  то,  что  каждая
написанная тобой  строка  является  пищей,  которой  питается  человечество,
спокойно  усаживаешься  за  свой  рабочий  стол  в  Лондоне  и   старательно
нанизываешь рифмы, призывающие "Fag an Bealach" и оправдывающие измену! Так,
значит, "вся Ирландия с восторгом  полакомится  этой  песней"?  Ничего  себе
кусочек, неплохой обед для всей Ирландии!  Кровь,  мышьяк,  серная  кислота,
медный купорос - есть чем запить копья, ядра и картечь!
     Эта песня призывает к убийствам - или ты видишь в ней что-нибудь  иное?
Прислушайся  к  голосу  сакса,  который   убеждает   тебя   остановиться   и
поразмыслить, прежде чем начинать эту страшную игру. Можешь ли ты по совести
и чести сказать, что за годы, прожитые в Англии,  ты  встречал  хоть  одного
англичанина, из тех, у кого  под  саксонским  сюртуком  бьется  человеческое
сердце, который бы не сочувствовал бедам  и  страданиям  твоей  родины?  Как
принимают в Англии все эти отчаянные выкрики, полные вызова и ненависти, эту
похвальбу своей силой и угрозы убийства? Отвечают ли  англичане  хотя  бы  с
сотой долей той злобы, с которой ты к ним обращаешься? Отвечают  ли  они  на
ненависть ненавистью? Разве они не  прощают  тебе  твою  ярость,  сочувствуя
твоему горю,  разве  не  внимают  твоим  злобным  проклятиям  и  угрозам  со
снисходительной жалостью? По крайней мере, сейчас за нами нет вины, хоть  мы
и причинили твоей стране много зла в прошлом. И я считаю, что  поэт  позорит
свое  великое  звание,  проповедуя  со  своего  амвона  это  злое,   глупое,
устаревшее и противное христианству учение - он имеет на это не больше прав,
чем священник, вещающий слово божье со своей кафедры. Никогда еще  из  этого
не выходило ничего хорошего. Такая "пища" человечеству не нужна - в  этом  я
могу поручиться. Добрые честные люди никогда не согласятся питаться подобной
отравой. И поэту совсем не подобает ее расхваливать -  разве  он  не  своего
рода священнослужитель? Разве ему не следует занимать нейтральное положение,
держаться особняком, в стороне от мирских ссор и драк  -  и  подавать  людям
пример доброты и миролюбия? Я вижу,  что  ожесточенное  сердце  Рори  О'Мора
смягчается. Он выпускает из рук свою страшную палицу; пожалуй,  он  на  этот
раз пощадит сассенаха {Кличка англичан, принятая в Шотландии и Ирландии.}  и
не будет крушить его кости. Бетти, возьми у джентльмена палку и  сунь  ее  в
печь - сейчас мы с ним выпьем горячего чайку.
     Поскольку мы обещали обсудить предложенные нашему вниманию блюда в духе
благожелательности, следует признать, что  роман  "Клад"  очень  приятное  и
увлекательное  чтение.  Автор  ознакомился  с  историческими  материалами  и
постарался быть верным фактам. Кроме отвратительной песни "Fag an  Bealach",
в роман вставлено несколько прелестных, милых и человечных песенок,  которые
мистер Лавер неподражаемо сочиняет, поет и кладет на чудесную музыку;  книга
иллюстрирована изящными и тонкими гравюрами, тоже принадлежащими перу автора
и превосходящими все сделанное им доныне в этом роде.
     Автор "Сына скупца" (не  имеющего  ни  малейшего  отношения  к  "Дочери
скупца"), очевидно, очень молодой человек. Этот  роман  также  повествует  о
войне и о любви, и здесь опять фигурирует  Претендент.  Автор  старается  не
только чувствовать, но и мыслить, и иногда его  строки  исполнены  мудрости,
иногда - поэтичности, но часто (только  стоит  ли  об  этом  говорить?)  его
рассуждения звучат напыщенно и нелепо. Но в наши дни отрадно найти писателя,
который вообще берет на себя труд мыслить (другой вопрос, какая ему от этого
польза).  Как  правило,   раздумья   не   свойственны   романам;   создается
впечатление, что их авторы не хотят  утруждать  размышлениями  ни  себя,  ни
читателей, а наоборот, стремятся  погрузить  их  ум  в  состояние  блаженной
дремоты и забытья. Любителям подобной здоровой и законченной пустоты я  могу
порекомендовать... {Здесь почерк нашего корреспондента совершенно невозможно
разобрать.}
     Теперь несколько слов о "Берлинском  бургомистре",  романе  Виллебальда
Алексиса, превосходно переведенном с немецкого В. А. Г.  Прочитать  эти  три
солидные тома не такое уж легкое дело, причем особенно трудно вначале. Книга
напечатана очень мелким шрифтом,  заковыристые  немецкие  имена  и  названия
труднопроизносимы, действие развивается медленно  и  довольно  беспорядочно.
Но, привыкнув к именам и стилю изложения, читатель  найдет  для  себя  много
интересного в  этом  романе,  со  страниц  которого  ему  предстанет  весьма
своеобразная и  подробно  выписанная  картина  жизни  Германии  пятнадцатого
столетия. Немецкие бюргеры с их ссорами  и  пирушками;  немецкие  князья,  к
которым автор полон чисто немецкого почтения;  доблестные  немецкие  рыцари,
грабящие проезжих на большой дороге. Вся  эта  странная,  буйная  и  забытая
жизнь Германии средних веков воскрешена с истинно немецкой добросовестностью
и немалой долей юмора. Книга начинена  пословицами  и  поговорками,  которых
хватило бы на добрых  полдюжины  верхненемецких  Санчо;  читатель  закрывает
последний том, довольный, что прочитал эту книгу, и  -  что  греха  таить  -
радуясь окончанию этого Трудного дела. Роман напоминает  объемистые  путевые
записки - его нелегко читать, но он  открывает  совершенно  новую  страну  и
знакомит с новыми людьми, обычаями, образом мыслей.
     А теперь в посылке осталась всего одна книжка  -  самая  маленькая  изо
всех, но стоящая на голову выше остальных. Она принадлежит перу  величайшего
из ныне живущих английских юмористов, молодому человеку, который сразу занял
главенствующее место в их племени и с тех пор  ни  разу  не  уступал  пальму
первенства. Подумайте только, сколь  многим  мы  обязаны  мистеру  Диккенсу,
сколько за истекшие шесть лет  он  нам  подарил  счастливых  часов,  сколько
милых, добрых друзей у нас появилось благодаря ему, сколько  раз  мы  весело
беззлобно смеялись, как он облагородил наши сердца, научив нас ценить добрый
юмор  и  откровенную,  мужественную,  человечную   любовь.   Этот   чудесный
восхитительный художник каждый месяц дарил нам какой-нибудь  новый  подарок.
Может быть, его книги немного страдали от спешки, но  мы  ведь  отказывались
ждать. С тех пор как человек родственного  ему  духа  и  склада  ума  создал
"Зрителя",  ни  один  автор  не  завоевывал  так  прочно  сердца  английских
читателей. Его книги осветили жизнь миллионов  людей,  как  богатых,  так  и
бедных; конечно, можно было бы продержать их под замком лет десять,  кое-что
в них подправить, кое-что улучшить (хотя в последнем я не уверен), но каково
было бы читателям ждать, пока автор доведет свой труд до совершенства?  Вряд
ли  тогда  возникло  бы  то  непрерывное  общение  между  писателем  и   его
читателями, то доверие и симпатия, которыми он пользуется сейчас.  Не  знаю,
суждено ли его произведениям жить в веках, - многие мудрые  критики  в  этом
сомневаются.  Всегда  находятся  подобные   гадалки-любители   предсказывать
литературное будущее; насколько мне известно,  по  их  мнению,  за  истекшие
шесть лет мастерство Боза все время снижалось. Сомневаюсь, можно ли писать в
расчете на вечность, как предписывают это  литературные  законодатели.  Вот,
может быть, Критикану это удастся. Может  быть,  его  произведения,  которые
сейчас  никто  не  читает,  и  станут  читать  в  будущем;   однако   рецепт
литературного долголетия пока еще не выработан. Шекспир писал не для будущих
поколений; как и Альфред Банн, он писал свои пьесы, чтобы привлечь публику в
Королевский театр. Однако мы до сих пор читаем Шекспира.  Лесаж  и  Фильдинг
писали для своих современников,  и  хотя  великий  доктор  Джонсон  брюзжал,
негодуя на славу последнего, и объявил его "прескучнейшим  писакой,  сэр,  -
самого низменного вкуса", но слава Гарри Фильдинга, несмотря на  неодобрение
критика, пережила его самого, и пастор Адамс для нас такое же реальное  лицо
и так же нам симпатичен, как сам старый  Доктор.  Какая  благородная  святая
сила дана гению, сила, которая передается читателю, сливается с его душой  и
порождает  в  ней  живые,  реально  существующие  характеры,  сила,  которая
способна творить подобно истории и создавать образы, занимающие место  рядом
с живыми людьми. О Дон Кихоте и о Людовике XIV мы  узнали  одним  и  тем  же
способом - из книг. Уверяю вас, что я люблю сэра Роджера де  Коверли  ничуть
не меньше, чем Исаака Уолтона, и  так  же  отчетливо  представляю  себе  его
внешность, голос, одежду и манеру поведения.
     Так что в отношении живучести  книг  я  могу  сказать  следующее:  если
какой-нибудь современный  книголюб  жаждет  узнать,  что  будет  думать  его
праправнук о том или ином авторе, - в частности о мистере Диккенсе, в  связи
со славой которого и встал этот вопрос, - я  могу  только  посоветовать  ему
решить его обычным историческим методом. Разве ваш прапрадед  не  восхищался
Дон-Кихотом и Санчо Пансой? Разве время ослабило силу их воздействия?  Разве
они не так же смешны и трогательны сегодня, как триста лет тому назад? Точно
так же обстоит дело и с Доном Пиквиком и Санчо  Уэллером:  если  их  веселый
нрав, их мягкий юмор и добросердечие трогают и покоряют нас, почему бы им не
радовать наших детей и внуков и не доставлять такое же наслаждение читателям
двадцать пятого века, как и  девятнадцатого?  Так  пусть  себе  Критикан  не
тревожится мыслями о будущем.
     Что же касается "Рождественской песни" или любой другой книги, решающее
слово о которой уже сказано самими читателями, критику тут лучше промолчать.
Здесь  уместно  вспомнить,  что   Бонапарт   ответил   весьма   маститым   и
осведомленным  австрийским  деятелям,  которые   сомневались,   следует   ли
признавать Французскую  республику.  Я  этим  вовсе  не  хочу  сказать,  что
"Рождественская песнь" свободна от недостатков; но она уже  заслужила  такую
популярность во всех концах Англии, что ни  один  скептик,  никакой  "Журнал
Фрэзера"  -  даже  сам  богоподобный  и  освященный   временем   "Куортерли"
(достопочтенная олимпийская династия законодателей!) - не смог бы уронить ее
во мнении читающей публики. "Несчастные! Заблудшие! - восклицает олимпийское
божество, уныло стряхивая пудру с божественных кудрей. - Какое еще  затмение
на вас нашло? Какому новому божеству вам вздумалось поклоняться? Ведаете  ли
вы, что творите? Известно ли вам, что ваш новый кумир "с латынью не  знаком,
а с греческим тем боле"? Известно ли вам, что он никогда не отведывал  розги
в Итоне, не ступал по каменным плитам Карфакса, не ходил взад  и  вперед  по
студенческой квартире в Трампингтоне?  Известно  ли  вам,  что  этот  жалкий
невежда ничего не смыслит в математике и логике? Разве вы  не  видите,  что,
описав низкие чувства, он самонадеянно собирается взяться за высокие?  Разве
вы не видите, как груб его вкус, как часто он опускается  до  белого  стиха?
Вернитесь к своим древним, почтенным и  естественным  наставникам!  Оставьте
этот  новый,  недостойный  вас  опьяняющий  родник,  к   которому   вы   все
устремились, и последуйте за нами назад к испытанным источникам классической
литературы. Придите к нам, внимайте нам. Мы ваши боги, мы древние оракулы  -
будьте уверены! Придите послушать нас,  и  мы  откроем  вам  глаза  на  ваше
невежество". Но дети нашего поколения ему  не  внемлют;  в  ответ  слышится:
"Живей беги на Стрэнд и купи  еще  пять  тысяч  экземпляров  "Рождественской
песни".
     Мне  думается,  нет  никакой  нужды  пересказывать  приключения  скряги
Скруджа и его рождественское перерождение - они известны всем так же хорошо,
как содержание "Виндзорских кумушек" или "Робинзона  Крузо".  Яне  уверен  в
завершенности  аллегории,  а  также   должен   присоединиться   к   протесту
сторонников классицизма против употребления белого стиха в  прозе;  на  этом
мои возражения исчерпываются. Да и  кто  станет  слушать  возражения  против
такой книги? Написав ее, мистер Диккенс, по-моему, оказал услугу всей  нации
и сделал подарок каждому прочитавшему ее  человеку.  Последние  два  отзыва,
которые я о ней слышал, принадлежали двум женщинам, не знающим друг друга  и
не знакомым с автором; критические высказывания обеих свелись к восклицанию:
"Дай ему бог здоровья!" Философ-шотландец, который, как вообще в  Шотландии,
не отмечает Рождества, прочитав "Рождественскую песнь", послал  служанку  за
индейкой и пригласил к праздничному обеду двух друзей  -  и  это  отнюдь  не
вымысел! Я слышал, что многие, прочитав  книгу,  садились  и  писали  письма
друзьям - и не по делу, а просто от переполнявших их добрых чувств,  просто,
чтобы поздравить их с праздником. Если бы  книга  появилась  двумя  неделями
раньше,  читатели,  исполнившись  любви  и   дружелюбия,   съели   бы   весь
дипломированный скот, уничтожили бы всю колбасу в Эппинге и не  оставили  бы
ни одной индейки в Норфолке. Откормленная говядина из стойл его королевского
высочества пошла бы по неслыханно высокой цене, а олдермен  Баннистер  устал
бы забивать скот. Но ничего, впереди еще  одно  рождество  -  1844  года,  к
которому выйдет еще одна книжка,  так  что  у  спекулянтов  есть  все  шансы
неплохо заработать.
     Что же касается малютки Тима, об этом юном джентльмене в книге написаны
строки, о которых не хочется говорить в печати или вообще  во  всеуслышание,
как не хочется  говорить  о  тайных  сердечных  привязанностях.  Этот  малыш
раскрывает автору сердце каждого читателя в Англии, и каждый готов сказать о
Чарльзе Диккенсе то, что о нем сказали вышеупомянутые две женщины: "Дай  ему
бог здоровья!"  Как  прекрасно,  когда  писатель  пользуется  такой  любовью
читателей, какая это ему награда за труд!


КОММЕНТАРИИ

     Новые романы (A Box of Novels).
     Статья была напечатана в "Журнале Фрэзера" в феврале 1844 г.

     Йорк Оливер. - См. прим. к "Воронову крылу".

     Мистер Титмарш. - Майкл Анджело Титмарш - один из псевдонимов Теккерея.

     Гарри Лорреквер - друг Теккерея, ирландский писатель Чарльз Левер.

     "Том Бэрк" - роман Чарльза Левера (Гарри Лорреквера).

     Юный Претендент Чарльз Эдвард Стюарт (1720-1788), внук короля Якова П.

     Отмена унии.  -  Ассоциация  "репилеров",  боровшихся  за  отмену  унии
Ирландии с Англией, была создана О'Коннелом (см. прим. к т. 1, стр.  293)  в
1841 г. Он направил это народное движение в  легальное  русло  и  фактически
предал его.

     Вилли IV - английский король Вильгельм IV (1830-1837).

     "Млеко человеческой доброты". - Шекспир, "Макбет", акт. I, сц. 5.

     ...юные графы и маркизы при дворе Регины на  Риджент-стрит.  -  Региной
(царицей) Риджент-стрит Теккерей  называет  помещавшуюся  на  этой  улице  в
центре Лондона редакцию "Журнала Фрэзера".

     "Ракрентский замок"  (1800)  -  роман  Марии  Эджворт,  друга  Вальтера
Скотта.

     Карлтон Уильям (1794-1869) и  Гриффин  Джон  (1803-1840)  -  ирландские
писатели.

     Сидней Смит (1771-1845)  -  писатель,  очеркист,  один  из  основателей
журнала  "Эдинбургское  обозрение".  Славился  как   блестящий,   остроумный
собеседник.

     Альберт Смит (1816-1860) - английский писатель и публицист.

     Раффе Дени-Огюст-Мари (1814-1861)  -  французский  художник-баталист  и
иллюстратор. Ученик  Шарле.  В  сороковые  годы  посетил  Крым,  где  сделал
четырнадцать полотен. Иллюстрировал песни Беранже, романы  Вальтера  Скотта.
Шарле Никола-Пуссен (1792-1845) - французский жанровый художник. Его  "Сцены
похода Наполеона в Россию" находятся  в  Лувре.  Оставил  около  двух  тысяч
литографий.

     До унии между Англией и Ирландией - то есть до 1801 г. и до образования
наполеоновской империи (1804 г.).

     ...по делу об адской машине  -  то  есть  о  неудавшемся  покушении  на
первого консула Наполеона Бонапарта 24 декабря 1800 г. Стр. 431.  Любопытный
Том. - Легенда о леди Годиве, супруге графа Мерсийского, повествует  о  том,
как  Годива,  чтобы  умилостивить  мужа,  притеснявшего  жителей   Ковентри,
проехала, по его требованию, обнаженная верхом на коне через весь город. Все
обитатели  города  закрыли  ставнями  окна.  Лишь  один   "любопытный   Том"
подсматривал и в наказание ослеп.

     Амадей Пиша (1795-1877) - французский литератор.

     ...1745 год... когда достойнейший мистер Эдвард Веверлей  отличился  на
службе у... Претендента.  -  Герой  первого  исторического  романа  Вальтера
Скотта: "Веверлей, или Шестьдесят  лет  тому  назад"  (1814).  Претендент  -
Джеймс Френсис Эдвард Стюарт (1688-1766), сын короля Якова II,  отстраненный
от престолонаследия по закону 1688 г., был неоднократно центром заговоров.

     "Помните Лимерик!" - Лимерик, город в северной Ирландии, где в 1691  г.
восставшие под знаменем свергнутого с престола в 1688 г. английского  короля
Карла  II  католики  добились  по  условиям  перемирия  некоторых  прав  для
католического населения Ирландии.

     Сэр Роджер де Коверли - благородный  помещик,  герой  серии  очерков  в
журнале Аддисона и Стиля "Зритель".

     Исаак Уолтон (1593-1683) - автор ряда биографий английских писателей, а
также книги о радостях деревенской жизни "Совершенный рыболов".

                                                      Комментарии Я. Рецкера



    Уильям Мейкпис Теккерей.
    Парижские письма


     Перевод Е. Коротковой
     Собрание сочинений в 12 томах. М., Издательство "Художественная
     литература", 1975, т. 2
     OCR Бычков М.Н.


     Париж, суббота, 29 июня, 1833 г.

     Надо признаться,  что  образцовейшая  в  мире  газета  -  "Национальный
стандарт"  -  носит  весьма  нелепое,  невыразительное  и  лишенное   смысла
название. "Национальный стандарт" - да что же это такое? Так можно назвать и
газету, и меру бренди, стяг короля Уильяма и знамя короля Кобетта. Не  лучше
ли последовать примеру французских газет и  выбрать  заголовок  поприметней,
подумали мы, узнав о новой газете, которая скоро начнет выходить  в  Париже:
"Некролог. Журн