злобным мегерам: если б
было из чего выбирать, я, конечно, предпочел бы,  как  и  всякий  порядочный
человек, девушку красивую и добрую и к тому же богатую.
     В наших краях жили две  сравнительно  богатые  невесты:  мисс  Магдален
Кратти, у которой было  двенадцать  тысяч  фунтов  приданого  (другой  такой
дурнушки я в жизни своей не видывал, нужно отдать ей справедливость), и мисс
Мэри Уотерс, высокая, статная, нежная, улыбка с ямочками, кожа  как  персик,
волосы - настоящее золото, но за ней давали всего десять тысяч. Мэри  Уотерс
жила со своим дядей, тем самым доктором, который помогая моему появлению  на
свет. Вскоре после моего рождения  ему  пришлось  взять  на  себя  заботы  о
маленькой сиротке-племяннице. Матушка моя, как вам уже известно, только  что
не молилась на доктора Бейтса, а доктор Бейтс готов был молиться  на  крошку
Мэри, так что оба они в то время буквально дневали и ночевали в нашем  доме.
И я, как только  научился  говорить,  стал  называть  Мэри  своей  маленькой
женушкой, хотя она еще и ходить-то не умела. По словам соседей,  глядеть  на
нас было одно удовольствие.
     И вот когда брат ее, лейтенант, плавающий на торговом судне Ост-Индской
компании, был произведен в капитаны и по этому случаю  подарил  десятилетней
Мэри пять тысяч фунтов, пообещав еще ровно столько же, доктор и мои родители
принялись перешептываться с самыми таинственными  улыбками,  и  нас  с  Мэри
стали еще чаще оставлять вместе, причем ей  было  ведено  звать  меня  своим
муженьком. Она не  противилась,  и  дело  считали  вполне  решенным.  Просто
удивительно, до чего Мэри была ко мне привязана.
     Неужто кто-нибудь посмеет после этого назвать меня корыстолюбивым? Хотя
у мисс Кратти было двенадцать тысяч фунтов, а у Мэри всего  десять,  -  пять
тысяч в руках и пять в небе, - я верно  и  преданно  любил  Мэри.  Стоит  ли
говорить, что мисс Кратти всей душой ненавидела мисс Уотерс. Все  до  одного
молодые люди в округе увивались за Мэри, а у  Магдален  не  было  ни  одного
поклонника, несмотря на все ее двенадцать тысяч фунтов. Однако  я  неизменно
оказывал ей внимание, -  это  никогда  не  вредит,  -  7  и  Мэри  частенько
поддразнивала меня за то, что я любезничаю с Магдален, а иногда  и  плакала.
Но я считал нужным немедленно пресекать и первое и второе.
     - Мэри, - говорил я, - ты ведь знаешь, моя любовь к тебе бескорыстна: я
верен тебе, хотя мисс Кратти богаче! Зачем же ты сердишься, когда я бываю  с
ней любезен, ведь мое слово и мое сердце отданы тебе!
     "Не плюй в колодец" - это очень мудрая истина, скажу я вам по  секрету.
"Кто знает, - думал я, - вдруг Мэри умрет, и плакали тогда мои десять  тысяч
фунтов".
     Поэтому я всегда был очень мил с мисс Кратти, и труды  мои  не  пропали
даром, ибо, когда мне исполнилось двадцать лет, а Мэри восемнадцать,  пришла
ужасная весть, что капитан Уотерс, возвращавшийся в  Англию  со  всем  своим
капиталом, захвачен французскими пиратами  вместе  с  кораблем,  деньгами  и
прочим имуществом, так что вместо десяти тысяч фунтов у Мэри оказалось всего
пять, и, значит, разница между ней и мисс  Кратти  достигла  теперь  трехсот
пятидесяти фунтов годового дохода.
     Известие это  дошло  до  меня  вскоре  после  того,  как  я  вступил  в
знаменитый  ополченский  полк  Северных   Бан-гэйцев,   которым   командовал
полковник Кукарекс, и можете вообразить, каково было слышать все это офицеру
такого дорогого полка, офицеру, который к тому  же  должен  был  блистать  в
свете!
     "Мой любимый Роберт, - писала мне мисс Уотерс, -  ты,  я  знаю,  будешь
скорбеть о гибели моего брата, а вовсе  не  о  потере  денег,  которые  этот
добрый и благородный человек  обещал  мне...  У  меня  осталось  пять  тысяч
фунтов, - их и твоего небольшого состояния (у  меня  была  тысяча  фунтов  в
пятипроцентных государственных бумагах) нам  довольно,  чтобы  стать  самыми
счастливыми людьми на свете..."
     Ничего себе счастье! Разве я не знал, какое жалкое существование влачит
на свои триста фунтов в  год  мой  отец,  не  имея  возможности  добавить  к
ничтожному жалованью своего сына более ста фунтов! Не колеблясь ни минуты, я
сел в почтовую карету и поехал к нам в деревню - к мисс Кратти, конечно. Дом
ее стоял рядом с домом доктора Бейтса, но у того мне было делать нечего.
     Я нашел Магдален в саду.
     - Ах, боже мой! - воскликнула она, когда я предстал пред  ней  в  своем
новом мундире. - Вот уж никак не ожидала... такой красивый офицер...
     Она сделала вид, что краснеет, и вся задрожала. Я подвел ее  к  садовой
скамейке, я схватил ее за руку, - руки не отняли. Я сжал руку  и  словно  бы
почувствовал ответное пожатие. Я бросился на колени и произнес речь, которую
готовил все время, пока трясся на империале кареты.
     - Божественная мисс Кратти! - сказал я. - Царица души  моей!  Я  ступил
под сень этих дерев, чтобы на один лишь миг увидеть ваш дивный облик.  Я  не
хотел говорить вам (не хотел, как же!) о  тайной  страсти,  истерзавшей  мое
сердце. Вы знаете о моей прежней несчастной помолвке, но теперь все кончено,
кончено навсегда! Я свободен, но порвал я цепи лишь для  того,  чтобы  стать
вашим рабом, верным, покорным, преданным рабом!..
     И так далее, и тому подобное...
     - Ах, мистер Стабз! - пролепетала она смущенно, когда я  запечатлел  на
ее щеке поцелуй. - Я не могу отказать вам, но, право, я боюсь,  -  вы  такой
повеса!..
     Погрузившись в сладостные мечты, мы не могли  произнести  ни  слова,  и
наше молчание продолжалось бы, наверное, много часов подряд -  так  мы  были
счастливы, - как вдруг у нас за спиной раздался чей-то голос:
     - Не плачь, Мэри! Подлый, жалкий негодяй!  Какое  счастье,  что  ты  не
связала с ним свою судьбу!
     Я обернулся. Великий боже! Мэри рыдала на груди доктора Бейтса, а  этот
ничтожный лекарь с величайшим презрением глядел на нас с Магдален. Открывший
мне калитку садовник сказал им о моем приезде; сейчас он стоял позади них  и
гнусно ухмылялся.
     - Какая наглость! - только и крикнула, убегая, моя  гордая,  сдержанная
Магдален.  Я  пошел  за  ней,  смерив  шпионов  испепеляющим  взглядом.   Мы
уединились в маленькой гостиной, где Магдален повторила мне уверения в своей
нежнейшей любви.
     Я решил, что судьба  моя  устроена.  Увы,  я  был  всего  лишь  жертвой
первоапрельской шутки!

                            Май. Остался с носом

     Так как месяц май, по мнению поэтов и  прочих  философов,  предназначен
природой для любовных утех, я воспользуюсь этим случаем,  чтобы  познакомить
вас с моими любовными похождениями.
     Молодой, веселый и  обольстительный  прапорщик,  я  совершенно  покорил
сердце  моей  Магдален;  что  же  касается  мисс  Уотерс   и   ее   злобного
дядюшки-доктора, вы, конечно, понимаете, что между нами все было кончено,  и
мисс Уотерс даже притворялась,  что  радуется  разрыву  со  мной,  хотя  эта
кокетка согласилась бы ослепнуть на оба глаза, лишь бы меня вернуть. Но я  и
думать о ней не хотел. Отец мой, человек весьма странных понятий, утверждал,
что я поступил как негодяй; матушка же, разумеется,  была  целиком  на  моей
стороне и доказывала, что я, как всегда, прав. Мне дали в полку отпуск, и  я
стал уговаривать мою возлюбленную Магдален сыграть свадьбу как можно скорее,
- я ведь знал и из книг, и из собственного опыта,  как  переменчиво  людское
счастье.
     К тому же моя дорогая невеста была на  семнадцать  лет  старше  меня  и
здоровьем могла похвалиться не больше, чем кротким нравом, - так  мог  ли  я
быть уверен, что вечная тьма не раскроет ей свои объятья до  того,  как  она
станет моей? Я убеждал ее со всем трепетом нежности, со всем пылом  страсти.
И вот счастливый день назначен - незабвенное десятое мая 1792  года,заказано
подвенечное платье, и я, чтобы оградить свое счастье от всяких случайностей,
посылаю в нашу местную газету коротенькую заметку:
     "Свадьба в высшем обществе.  Нам  стало  известно,  что  Роберт  Стабз,
прапорщик  полка  Северных  Бангэйцев,  сын  Томаса  Стабза,  эсквайра,   из
Слоффемсквигла,  на  днях   поведет   к   брачному   алтарю   прелестную   и
высокообразованную дочь  Соломона  Кратти,  проживающего  там  же.  Приданое
невесты, по слухам,  составляет  двадцать  тысяч  фунтов  стерлингов.  "Лишь
отважный достоин прекрасной".

                                   * * *

     - А ты известила своих  родных,  любовь  моя?  -  спросил  я  Магдален,
отослав заметку. - Будет ли кто-нибудь из них на твоей свадьбе?
     - Я надеюсь, приедет дядя Сэм, - отвечала мне мисс Кратти, -  это  брат
моей маменьки.
     - А  кто  была  твоя  маменька?  -  поинтересовался  я,  ибо  почтенная
родительница моей невесты давным-давно скончалась, и я  никогда  не  слышал,
чтобы ее имя упоминалось в доме.
     Магдален покраснела и потупилась.
     - Маменька была иностранка, - наконец вымолвила она.
     - Откуда родом?
     - Из Германии. Она была очень молода, когда папенька  женился  на  ней.
Маменька не из очень хорошей семьи, - добавила мисс Кратти неуверенно.
     - Какое мне дело до ее семьи, сокровище  мое!  -  пылко  воскликнул  я,
покрывая нежными поцелуями пальчики, которые как раз в это время  сжимал.Раз
она родила тебя, значит, это был ангел!
     - Она была дочь сапожника.
     "Немец, да еще сапожник! - подумал я. - Черт их всех раздери, сыт я ими
по горло".
     На этом наш разговор закончился, но у меня от  него  почему-то  остался
неприятный осадок.
     Счастливый день приближался,  приданое  было  почти  готово,  священник
прочел оглашение. Матушка испекла пирог величиной  с  лохань.  Всего  неделя
отделяла Роберта Стабза от часа,  когда  он  должен  был  стать  обладателем
двенадцати  тысяч  фунтов  в  пятипроцентных  бумагах,   в   восхитительных,
несравненных пятипроцентных бумагах тех дней! Если бы  я  знал,  какая  буря
налетит на меня, какое разочарование уготовано человеку, который, право  же,
сделал все возможное для того, чтобы приобрести состояние!

                                   * * *

     - Ах, Роберт! - сказала Магдален,  когда  до  заключения  нашего  союза
осталось два дня. - Я получила такое доброе письмо от дяди  Сэма.  По  твоей
просьбе я написала ему в Лондон; он пишет, что приедет завтра и что он много
о тебе слышал и хорошо знает, что ты собой представляешь; и  что  везет  нам
необыкновенный подарок. Интересно, что бы это могло быть?
     - Он богат, обожаемый цветок моего сердца? - спросил я.
     - Семьи у него нет, а дела идут очень хорошо, и завещать свое состояние
ему некому.
     - Он подарит нам не меньше тысячи фунтов, как ты думаешь?
     - А может быть, серебряный чайный сервиз?
     Но это нам было гораздо менее по душе, - слишком уж дешевый подарок для
такого богача, - и в конце концов мы утвердились в  мысли,  что  получим  от
дядюшки тысячу фунтов.
     - Милый, добрый дядюшка! Он приедет дилижансом, - сказала  Магдален.  -
Давай пригласим в его честь гостей.
     Так мы и сделали. Собрались мои родители и  священник,  который  должен
был обвенчать нас завтра, а старый Кратти даже надел ради такого случая свой
лучший парик. Почтовая карета прибывала  в  шесть  часов  вечера.  Стол  был
накрыт, посредине возвышалась чаша с  пуншем,  все  сияли  улыбками,  ожидая
прибытия нашего дорогого лондонского дядюшки.
     Пробило  шесть,  и  против  гостиницы  "Зеленый   Дракон"   остановился
дилижанс. Слуга  вытащил  из  него  картонку,  потом  вылез  старый  толстый
джентльмен, которого я не успел как следует разглядеть,  -  очень  почтенный
джентльмен; мне показалось, я встречал его где-то раньше.

                                   * * *

     У двери позвонили, в коридоре затопали шаги, старик Кратти ринулся  вон
из  гостиной,  послышался  громкий  смех   и   восклицания:   "Здравствуйте,
здравствуйте!" - потом дверь в гостиную отворилась, и Кратти провозгласил:
     - Дорогие друзья,  позвольте  представить  вам  моего  шурина,  мистера
Штиффелькинда!
     Мистера Штиффелькинда! Я задрожал с головы до ног.
     Мисс Кратти поцеловала его, матушка присела, батюшка поклонился, доктор
Снортер - наш священник - схватил его руку и самым сердечным образом  пожал.
Наступил мой черед!
     - Как! - воскликнул он. - Да ведь это мой юный друг  из  школы  токтора
Порки! А это его почтенная матушка, - матушка с улыбкой  присела,  -  и  его
почтенный батюшка? Сэр, мадам, ви  дольжен  гордиться  таким  сыном.  А  ты,
племянница,  если  ты  будешь  выходить  за  него  замуж,  ты  будешь  самой
счастливой женщиной в мире. Вам известно, братец Гратти и мадам Штабе, что я
шиль для вашего сына сапоги? Ха-ха-ха!
     Матушка засмеялась и сказала:
     -  В  самом  деле,  сударь?  Наверное,  шить  ему  сапоги   было   одно
удовольствие, - ведь других таких стройных ног не сыскать во всем графстве.
     Старый Штиффелькинд оглушительно захохотал.
     - О да, сударыня, на редкость  стройные  ноги  и  на  редкость  дешевые
сапоги! Значит, ви не зналь, что это я шиль ему сапоги? Может, ви  не  зналь
еще одна вещь? - Изверг стукнул ладонью по столу, и черпак для пунша чуть не
выскочил на скатерть. - Может, ви и в самом деле не зналь, что этот  молодой
человек, этот Штапс, этот жалкий косой  негодяй  -  не  только  урод,  но  и
мошенник! Он купиль у меня пару сапог и не заплатиль за них, -  это  бы  еще
ничего, кто сейчас платит? - но он купиль пару сапог  и  назваль  себя  лорд
Горнуоллис. А я, турак, ему повериль, и вот тебе мое  слово,  племянница:  у
меня есть пять тысяч фунтов, но  если  ты  выйдешь  за  него  замуж,  то  не
получишь от меня ни пенса. А вот и обещанный подарок, я сдержаль слово.
     И старый негодяй извлек из картонки те самые сапоги, которые вернул ему
Порки!

                                   * * *

     Я не женился на мисс Кратти. Впрочем, я ничуть  не  жалею  об  этом,  -
старая злобная уродина, я всегда это потом говорил.
     И ведь все началось из-за этих сапог, будь они трижды прокляты, и из-за
той несчастной заметки в нашей газете. Сейчас я расскажу вам все по порядку.
     Во-первых, один из органов злопыхательской, растленной и  беспринципной
лондонской прессы воспринял ее как забавную шутку и принялся  изощряться  по
поводу "свадьбы  в  высшем  обществе",  осыпая  насмешками  и  меня,  и  мою
возлюбленную мисс Кратти.
     Во-вторых,  этот  самый  лондонский  листок  попался  на  глаза   моему
смертельному врагу Бантингу, который познакомился со  старым  Штиффелькиндом
во время того злосчастного происшествия и  с  тех  пор  постоянно  шил  себе
башмаки у этого выскочки-немца.
     В третьих, ему понадобилось заказать себе пару башмаков  именно  в  это
самое время, и пока гнусный старый немчура снимал с  него  мерку,  он  успел
сообщить ему, что его давний друг Стабз женится.
     - На ком же? - спросил  Штиффелькинд.  -  Готов  клясться  чем  угодно,
бесприданницу он не возьмет.
     - Еще бы, - отвечал Бантинг, - он женится на какой-то помещичьей  дочке
из Слоффемсквигла, не то мисо Кротти, не то Каротти.
     - Из Шлоффемшкфигель! - завопил старый негодяй. - Mein Gott, mein Gott!
Das geht nicht! {Боже мой, боже мой, это не годится! (нем.)} Даю вам  слово,
сэр, этому не бывать! Мисс Гратти - моя племянница. Я сам туда  поеду  и  не
позволю ей выходить замуж за этого негодного мошенника и вора!
     Вот какими словами посмел меня назвать этот мерзкий старикашка!

                       Июнь. Веселимся по-королевски

     Где это видано, чтобы человеку так дьявольски не повезло?  И  ведь  так
мне не везло всю жизнь: хотя никто, наверное, не  приложил  столько  усилий,
чтобы  приобрести  состояние,  -  все  мои  попытки  неизменно   оказывались
тщетными. И в любви, и на войне я действовал не как другие.  Невест  я  себе
выбирал с толком, обстоятельно, стараясь ни в чем не  прогадать,  но  каждый
раз удар судьбы сметал все, чего мне удавалось добиться. И на службе \ я был
столь же осмотрителен и столь же неудачлив. Я очень осторожно заключал пари,
выгодно обменивал лошадей и играл на бильярде, соблюдал строжайшую  экономию
и - представьте себе! - не тратил из своего жалованья ни пенса, а многим  ли
из тех, кто получает от родителей всего сто фунтов в год, это удается?
     Сейчас я посвящу вас в маленькую тайну. Я брал под свое покровительство
новичков: выбирал им вина и лошадей, по утрам, когда делать  больше  нечего,
учил их играть на бильярде и в экарте. Я не передергивал, -  упаси  боже,  я
скорее умру, чем стану мошенничать! - но если кому-то хочется играть, неужто
я стану отказываться?
     В нашем полку был один молодой человек, от которого мне  перепадало  не
меньше трехсот фунтов в год. Звали его Добл. Был он сын портного, но  желал,
чтобы все думали, будто он -  дворянин.  Как  легко  было  этого  молокососа
споить, обвести вокруг пальца, запугать! Он должен вечно благодарить судьбу,
что она свела его со мной, потому что, попадись он кому другому, быть бы ему
обобранным до последнего шиллинга.
     Мы с прапорщиком Доблом были закадычные друзья.  Я  объезжал  для  него
лошадей, выбирал шампанское и вообще делал все, что существо высшего порядка
может сделать для ничтожества, - когда у ничтожества есть  деньги.  Мы  были
неразлучны, всюду нас видели вместе. Даже влюбились мы в двух сестер, как  и
положено молодым офицерам, - ведь эти повесы влюбляются в  каждом  местечке,
куда переводят их полк.
     Так вот, однажды, в 1793 году (как раз когда французы  отрубили  голову
своему несчастному Людовику), нам с Доблом приглянулись  девицы  по  фамилии
Брискет, дочери мясника из того самого города, где квартировал  в  то  время
наш полк. Они, естественно, не устояли перед обаянием  блестящих  и  веселых
молодых людей со шпагами на боку. Сколько приятных  загородных  прогулок  мы
совершили с этими прелестными юными особами! Сколько веселых часов провели с
ними в уютном ресторанчике с садом, сколько изящных брошей и  лент  подарили
им (отец посылал Доблу шестьсот фунтов в год, и деньги  у  нас  с  ним  были
общие). Вообразите себе, как мы обрадовались, получив однажды записку такого
содержания:

     "Дарагие капетан Стабз и Добл, девицы Брискет шлют Вам превет и так как
наш папинька наверно будит до двенадцати ночи в Ратуши мы имеем удавольствее
прегласить их к чаю".

     Мы, конечно, рады  стараться.  Ровно  в  шесть  мы  вошли  в  маленькую
гостиную, что окнами во двор. Мы выпили больше чашек чая и  получили  больше
удовольствия от общества прелестных дам, чем это удалось  бы  десятку  людей
заурядных. В девять часов на столе вместо чайника появилась чаша с пуншем, а
на очаге - о, милые, чудесные девушки! - зашипели сочные, жирные отбивные  к
ужину. Мясники в те времена были не то что сейчас,  и  гостиная  в  их  доме
служила одновременно и кухней, - во всяком  случае,  так  было  у  Брискета,
потому что одна дверь из этой гостиной вела в лавку, а другая - во двор, как
раз против сарая, где били скот.
     И вот представьте себе наш ужас, когда в эту  торжественную  минуту  мы
вдруг слышим, как отворяется  парадная  дверь,  в  лавке  раздаются  тяжелые
неверные шаги и сердитый голос хрипло  кричит:  "Эй,  Сьюзен,  Бетси!  Дайте
огня!" Добл побледнел как полотно, девицы стали краснее рака, один только  я
сохранил присутствие духа.
     - Дверь во двор! - говорю я, а они:
     - Там собака!
     - Ничего, лучше собака, чем отец! - отвечаю я. Сьюзен распахнула  дверь
во двор, но вдруг крикнула: "Стойте!" - и метнулась к очагу.
     - Возьмите, авось это поможет!
     И что, вы думаете, она сунула нам в руки? Наши отбивные,  разрази  меня
гром!
     Она вытолкнула нас во двор, потрепала и успокоила пса и снова  побежала
в дом. Луна освещала двор и бойню, где  зловеще  белели  две  бараньи  туши;
посреди двора шла довольно глубокая канава, чтобы было куда  стекать  крови!
Пес молча пожирал отбивные, - наши отбивные! -