л на камнях отмели. Хенрик стоял на острие галечной косы,
по колено в воде. Лицом к северо-востоку, где река снова  расширялась.  Луна
покрывала ее вязью  тусклых  отблесков.  По  воде  стлались  длинные  полосы
тумана. Не успели мы оглядеться, как Хенрик закричал.  "Horer  du  mig?".  С
невероятной силой. Точно звал кого-то за много  миль  отсюда,  на  невидимой
дальней излуке. Долгая пауза. И: "Jeg er her". Я навел  бинокль.  Он  стоял,
широко расставив ноги, с посохом в руке, как библейский  пророк.  Воцарилось
молчание. Черный силуэт на фоне мерцающего потока.
   Затем Хенрик произнес  какое-то  слово.  Гораздо  тише.  Это  было  слово
"Takk". "Спасибо"  по-норвежски.  Я  не  отводил  бинокль.  Он  отступил  на
шаг-другой, вышел из воды, стал на колени. Мы слышали,  как  хрустит  галька
под его ногами. Он смотрел в ту же сторону. Руки опущены. Не  к  молитве  он
готовился - к еще более пристальному созерцанию. Он видел нечто совсем рядом
с собой, столь же явственно, как я - темную голову Густава, деревья,  лунные
блики в листве. Я отдал бы десять  лет  жизни,  чтобы  посмотреть  туда,  на
север, его глазами. Не знаю, что именно он видел, но уверен -  это  "что-то"
обладало мощью и властью, которые объясняли все. И подобно вспышкам  лунного
света над головой Хенрика мне блеснула правда. Он не ждал встречи  с  Богом.
Он встречался с Ним, встречался, возможно, уже многие  годы.  Не  уповал  на
чудо, а переживал его.
   Как вы догадываетесь, до этого момента я рассматривал  жизнь  с  научной,
медицинской, классифицирующей точки  зрения.  Подходил  к  роду  людскому  с
позиций  орнитологии.  Меня  интересовали  его   разновидности,   инстинкты,
повадки. А тут я впервые  усомнился  в  собственных  принципах,  убеждениях,
пристрастиях. Ощущения человека на мысу не вмещались  в  рамки  моей  науки,
моего разума, и я понял, что  наука  и  разум  останутся  ущербны,  пока  не
воспримут то, что происходило тогда в голове Хенрика.
   Я сознавал, что Хенрик видит там, над водою,  столп  огненный;  сознавал,
что никакого столпа нет, и легко можно доказать, что столп существует лишь в
воображении  Хенрика.  Однако   все   наши   объяснения,   разграничения   и
производные, все наши понятия  о  причинности  будто  озарились  сполохом  и
предстали передо мной как ветхая сеть.  Действительность,  огромное  ленивое
чудище, перестала быть  мертвой,  податливой.  Ее  переполняли  таинственные
силы,  новые  формы  и  возможности.  Сеть  ничего  не  значила,  реальность
прорывалась  сквозь  нее.  Может,  мне  телепатически  передалось  состояние
Хенрика? Не знаю.
   Эти простые слова, "Не знаю", стали моим огненным столпом. Они  открывали
мне мир, иной, чем тот, в  каком  я  жил  -  как  Хенрику.  Они  учили  меня
смирению, что схоже с исступленностью -  как  Хенрика.  Я  ощутил  глубинную
загадку, ощутил тщету многих вещей, что век наш превозносит  -  как  Хенрик.
Наверно, рано или поздно озарение все равно настигло бы меня. Но в ту ночь я
сделал шаг длиною в десятилетие. Уж это я понимал ясно.
   Вскоре Хенрик побрел обратно в лес. Я не видел его лица. Но мне  кажется,
выражение накала, которое не  покидало  его  днем,  он  перенимал  именно  у
огненного столпа. Может быть, ему  уже  не  хватало  одного  лишь  огненного
столпа, и в этом смысле он все еще ждал Сретенья. Жизнь - всегда  стремление
к большему, для грубого ли лавочника, для изысканного ли мистика. Но в одном
я был уверен. Пусть Бога с ним нет, но Дух Святой почиет на нем.
   Назавтра я отбыл. Попрощался с Рагной. Ее враждебность не ослабла. Думаю,
в отличие от Густава она считала, что безумие послано ее мужу свыше, и любая
попытка лечения убьет его. Густав с племянником отвезли  меня  на  лодке  до
ближайшей заимки, в двадцати милях к северу.  Мы  пожали  друг  другу  руки,
условились переписываться. Мне нечем было его  утешить,  да  и  вряд  ли  он
нуждался в утешении. Есть случаи, когда утешение лишь  нарушает  равновесие,
что установлено временем. С тем я и вернулся во Францию.



   45

   Жюли покосилась на меня, будто спрашивая, продолжаю ли я еще  сомневаться
в том, что никакая серьезная опасность нам тут не  угрожает.  Я  не  выказал
несогласия - и не затем только, чтоб  ей  угодить.  Может,  вот-вот  с  Муцы
донесется  голос,  выкрикивающий  что-то  по-норвежски,  или  взметнется  из
сосновой темноты мастерски подделанный  огненный  столп.  Но  нет  -  царила
тишина, только сверчки попискивали.
   - И больше вы туда не возвращались?
   - Порой ничего нет пошлее, чем возвращаться.
   - Неужели вас не интересовало, чем кончится эта история?
   - Вовсе не интересовало. Настанет день, Николас, и вы откроете  для  себя
нечто неимоверно значительное. - Сарказм в  его  тоне  не  чувствовался,  но
подразумевался. - И поймете, что я имел в виду, когда  говорил  вам:  бывают
мгновения, которые обладают  столь  сильным  воздействием  на  душу,  что  и
подумать страшно о том, что когда-нибудь им наступит предел. Для меня  время
в Сейдварре остановилось навеки. И мне не интересно, что сталось с  заимкой.
И как поживают ее обитатели. Если еще поживают.
   - Но ты сказал, - произнесла Жюли, - что вы с Густавом обещали друг Другу
переписываться.
   - Я и писал ему. А он отвечал. Года два отвечал неукоснительно,  примерно
раз в три месяца. Но совсем не касался темы, которая вас волнует  -  сообщал
лишь,  что  все   по-прежнему.   Послания   его   были   целиком   посвящены
орнитологическим наблюдениям. И читать их становилось  все  скучнее,  ибо  я
постепенно охладел к  типологии  природы.  Письма  приходили  реже  и  реже.
Кажется, в 1926 или 27-м он прислал мне рождественскую открытку. С тех пор -
молчание. А теперь его уже нет на свете. И Хенрика нет, и Рагны.
   - Вы вернулись во Францию - а потом?
   - Огненный столп приходил в гости к Хенрику в  полночь  17  августа  1922
года. Пожар в Живре-ле-Дюк вспыхнул в те самые ночь и час.
   Жюли, в отличие от меня, взглянула с неприкрытым недоверием. Кончис сидел
боком к столу; наши с ней глаза встретились. Скорчила  разочарованную  мину,
потупилась.
   - Вы хотите сказать...
   - Я ничего не хочу сказать. Между этими событиями не было никакой  связи.
И быть не могло. Точнее, их связывал я, именно во мне нужно искать смысл  их
совпадения.
   У  него  пробилась  непривычно  тщеславная  интонация,  точно   он-то   и
спровоцировал  оба  события  и  каким-то  неведомым  способом  обеспечил  их
синхронность. Чувствовалось, что сие совпадение не надо понимать  буквально,
что он использует его в качестве  красивого  символа;  два  рассказанных  им
эпизода перекликаются по смыслу, и загадка его натуры раскроется перед  нами
лишь при их внимательном сличении. Точно так же, как в новелле о  де  Дюкане
содержался ключик к самому Кончису, только что поведанная им история  как-то
объясняла  недавний  сеанс  гипноза;  реальность,  прорывающая  ветхую  сеть
знания, - кажется, так он выразился; во время сеанса я, помнится,  испытывал
нечто сходное, и это сходство вряд ли чисто  случайно.  Взаимосвязи  знаков,
что пронизывают плоть спектакля; нити тайного замысла.
   - Дорогая, - отечески обратился он  к  Жюли,  -  по-моему,  тебе  пора  в
постель. - Я посмотрел на часы. Начало  двенадцатого.  Жюли  повела  плечом,
словно напоминать о режиме с его стороны было бестактно.
   - Зачем ты рассказал нам эту историю, Морис? - спросила она.
   - Настоящим правит минувшее. Сквозь Бурани просвечивает  Сейдварре.  Все,
что здесь происходит, по каким бы причинам ни происходило,  отчасти  -  нет,
целиком - уже случилось в норвежской тайге тридцать лет тому назад.
   Он отвечал ей тем же тоном, каким обычно обращался ко мне. Иллюзия, что у
Жюли абсолютно другой статус, что она  гораздо  больше  разбирается  в  сути
происходящего, почти развеялась. Похоже, он толкает  нас  к  новому  излому,
устанавливает новые правила наших отношений. В каком-то смысле мы оба  стали
теперь учениками, профанами. Мне вспомнился излюбленный сюжет  викторианских
живописцев:   брадатый   моряк-елизаветинец,   указуя   в   просторы    вод,
разглагольствует перед парой вытаращившихся на него  мальчуганов.  Мы  вновь
исподтишка переглянулись; впереди лежала еще одна  незнаемая  территория.  Я
ощутил прикосновение ноги; доля секунды, какую длится торопливый поцелуй.
   - Что ж. Наверно, мне пора. - Чопорная личина опять легла  на  ее  черты.
Все мы поднялись. - Морис, ты так умно и увлекательно рассказывал.
   Подалась к нему, чмокнула в  щеку.  Протянула  мне  руку.  Заговорщически
блеснула  глазами,  быстро  сдавила  пальцами  мою  ладонь.   Пошла   прочь;
остановилась.
   - Извините. Забыла сложить спички в коробок.
   - Ничего страшного.
   Мы с Кончисом молча уселись. Вскоре послышался хруст гравия - она  шагала
в сторону моря. Я улыбнулся прямо в  непроницаемое  лицо  Кончиса.  На  фоне
ясных белков радужка казалась совсем черной - бесконечно внимательный взгляд
маски.
   - Покажут мне ночью живые картинки?
   - А что, эта история в них нуждается?
   - Нет. Вы рассказали ее... безупречно.
   Отмахнулся от похвалы, обвел рукой вокруг себя: вилла, лес, море.
   - Вот она, иллюстрация.  Вещи  как  они  есть.  В  скромных  рамках  моих
владений.
   Раньше я бы  непременно  заспорил  с  ним.  Его  владения,  не  столь  уж
скромные,  пропитаны  скорее  мистификацией,  нежели  мистикой;  что  же  до
"вещей", то здесь они  как  раз  не  те,  какими  представляются.  Кончис  -
личность, без сомнения, сложная, но от  этого  не  перестает  быть  хитрющим
старым шарлатаном.
   - Сегодня вечером состояние пациентки кардинально улучшилось, -  небрежно
бросил я.
   - Наутро она вам покажется еще более  вменяемой.  Не  попадитесь  на  эту
удочку.
   - За кого вы меня принимаете!
   - Я уже говорил, что завтра скроюсь с глаз долой. Но буде  мы  так  и  не
увидимся, ждать вас в следующую субботу или не ждать?
   - Непременно ждать.
   - Хорошо. Ладно. - Встал, словно всего лишь тянул время, потребное, как я
предположил, для того, чтобы Жюли успела "исчезнуть".
   Я тоже поднялся.
   - Спасибо. Еще раз спасибо вам за науку.
   Он наклонил голову, точно  бывалый  импресарио,  не  принимающий  слишком
всерьез бесконечные похвалы своему творческому чутью. Мы прошли  в  дом.  На
стене спальни мягко мерцали полотна Боннара. На лестниуе я решился.
   - Я не прочь подышать воздухом, г-н Кончис. Сна что-то ни в одном  глазу.
Вниз к Муце и сразу назад.
   Я понимал, что, навяжись он мне в попутчики, я не попаду к статуе ровно в
полночь; но иначе не обведешь его вокруг  пальца  и  не  обеспечишь  пути  к
отступлению. Если нас с Жюли застигнут на месте свидания, совру, что  забрел
туда случайно. Я ж не скрывал, что иду погулять.
   - Как вам будет угодно.
   Порывисто пожал мне руку и стал смотреть, как я спускаюсь. Но не успел  я
добраться до нижней ступеньки, как дверь его комнаты  захлопнулась.  Он  мог
шпионить за мной с террасы, так что я  старательно  захрустел  по  гравию  в
сторону лесной дороги к воротам. Однако за ними  я  не  стал  сворачивать  к
Муце, а прошел ярдов пятьдесят вверх по  холму  и  уселся,  прислонившись  к
сосне и не выпуская из виду вход на территорию  Бурани.  Ночь  была  темная,
безлунная, на всем вокруг тихо бликовал рассеянный звездный свет, и я  будто
слышал нежнейший звук шерсти, трущейся об эбонитовый стержень.
   Сердце стучало как оглашенное,  отчасти  в  преддверии  встречи  с  Жюли,
отчасти из-за прихотливого чувства, что я плутаю в дальних коридорах  самого
таинственного на европейской земле лабиринта. Вот я и стал настоящим Тесеем;
там, во тьме, ждет Ариадна, а может, ждет и Минотавр.
   Я не отрывался от ствола минут пятнадцать; курил, пряча в ладони  красный
огонек сигареты, вслушиваясь и  всматриваясь  во  мрак.  Никто  не  вошел  в
ворота; никто не вышел из ворот.
   Без пяти двенадцать я проскользнул  обратно  и,  плутая  между  деревьев,
побрел на восток, к оврагу. Шел медленно, то и дело останавливался. У лощины
выждал, перебрался на ту сторону и, стараясь не шуметь, устремился вверх  по
тропинке, ведущей к урочищу  Посейдона.  Показался  грозный  силуэт  статуи.
Скамейка под миндальным деревом пуста. Я застыл у крайнего ствола, окутанный
светом звезд, убежденный: вот-вот что-то произойдет, - и стал высматривать в
кромешной тьме чью-нибудь фигуру - не голубоглазого ли  человека  с  топором
наперевес?
   Громкий щелчок. Кто-то метнул в статую камешком. Я  отступил  в  сосновую
мглу; краем глаза заметил движение чужой руки - и вот  уже  второй  камешек,
пляжная галька, летит к моим ногам. В момент броска за деревом выше по холму
мелькнуло белое, и я понял, что там - Жюли.
   Побежал по крутосклону, споткнулся, встал как вкопанный. Она притаилась в
чернильной тени сосны. Я различил белые  блузку  и  брюки,  светлые  волосы,
распахнутые мне навстречу объятия. Еще четыре прыжка - и она  стиснула  меня
руками, мы слились в неистовом поцелуе,  в  долгом,  прерываемом  лишь  ради
глотка воздуха, ради судорожных ползков ладоней по  спине,  лобзании...  вот
теперь, думал я, она такая, как есть. Бесхитростная, страстная, ненасытимая.
Она не уворачивалась от  моих  пальцев,  приникала  ко  мне  всем  телом.  Я
принялся шептать нежные банальности,  но  она  шлепнула  меня  по  губам.  Я
удержал ее руку, скользнул губами по  предплечью  и  перебрался  на  тыльную
сторону запястья, поближе к шраму.
   Спустя мгновение я отшатнулся, нащупал в кармане коробок, чиркнул спичкой
и осветил левую руку девушки. Шрама не было. Я поднял спичку повыше.  Глаза,
рот, линия подбородка - все как у Жголи. Но это была  не  Жюли.  Морщинки  в
углах губ, чересчур разбитное выражение глаз, какое-то нарочитое нахальство;
и, помимо всего прочего, сильный загар. Она было потупилась, но затем снова,
прищурившись, взглянула мне прямо в лицо.
   - Черт побери. - Я выбросил  спичку  и  зажег  вторую.  Девушка  поспешно
задула пламя.
   - Николас. - Голос низкий, укоряющий - и чужой.
   - Тут, верно, ошибка. Николас - этой мой брат-близнец.
   - Я еле дождалась полуночи.
   - Где она?
   Я говорил сердитым тоном и действительно рассердился,  но  не  настолько,
как могло  показаться.  Ситуация  слишком  явно  напоминала  пьесы  Бомарше,
французские комедии времен Реставрации; простаку в них тем хуже  приходится,
чем больше он выходит из себя.
   - Кто
   - Вы позабыли прихватить свой шрам.
   - Значит, вы уже догадались, что он накладной?
   - И свой голос.
   - Это сырость виновата. - Откашлялась.
   Я схватил ее за руку и потащил к скамье под миндальным деревом.
   - Перестаньте. Где она?
   - Не смогла прийти. Эй, поосторожнее!
   - Так где же она? - Молчание. - Неудачно вы пошутили, - сказал я.
   - А по-моему, удачно. Аж голова  закружилась.  -  Уселась,  взглянула  на
меня. - Да и у вас тоже.
   - Господи, я ведь думал, что вы... - но тут я прикусил язык. - Вас  зовут
Джун?
   - Да. Если вас зовут Николас.
   Я сел рядом, вынул пачку "Папастратос". Она взяла сигарету, и  при  свете
спички  я  как  следует  рассмотрел  ее  лицо.  Глаза  девушки,  куда  более
серьезные, чем ее тон, тоже внимательно изучали меня.
   Ее разительное сходство с сестрой нежданно  натолкнуло  меня  на  мрачные
размышления. Я только сейчас понял, что и в Жюли  есть  скрытые  черты,  для
меня вовсе  не  желательные,  попросту  излишние.  Видно,  виной  тому  была
загорелая кожа моей  новой  знакомой,  отпечаток  свежей,  подвижной  жизни,
телесного здоровья, чуть округлившего щеки... в  нормальных  обстоятельствах
Жюли выглядела бы точно так же. Я сгорбился, упершись локтями в колени.
   - Почему она не смогла прийти?
   - Разве вам Морис не объяснил?
   Я  попытался  справиться  с  чувством,  какое  испытывает   самонадеянный
шахматист, вдруг заметивший, что на следующем ходу  его  ферзя,  казавшегося
неуязвимым, съедят. В который раз я мысленно  вернулся  на  несколько  часов
назад - может,  старик  правду  говорил  о  коварстве  больных  шизофренией?
По-настоящему хитрая маньячка не стала бы выплескивать чайные опивки  мне  в
лицо; но маньячка дьявольски хитрая  способна  наспех  сымпровизировать  эту
сцену - ради  финального  подмигиванья;  да  и  тайные  прикосновения  голой
ступни, зашифрованный спичками час свидания... он мог заметить все ее знаки,
но притвориться, что не замечает.
   - Мы вас не виним. Жюли и профессоров обводила вокруг пальца.
   - С чего вы взяли, что она обвела меня вокруг пальца?
   - Не будете же вы так страстно целоваться с женщиной,  если  знаете,  что
она душевнобольная. По крайней мере, надеюсь, что не будете, - добавила она.
Я промолчал. - Нет, мы вас правда не виним. Я-то  знаю,  как  мастерски  она
умеет создавать  впечатление,  что  психи  все  вокруг,  кроме  нее.  Этакая
оскорбленная невинность.
   Однако, произнося последнюю, самую короткую,  фразу,  голос  ее  дрогнул,
точно она опасалась, что слегка пережала и я это вот-вот обнаружу.
   - Благоразумнее уж невинность изображать, чем порочность, как это делаете
вы. Долгая пауза.
   - Вы мне не верите?
   - Вы знаете, что нет. Да и  сестра  ваша,  похоже,  мне  до  сих  пор  не
доверяет.
   Она вновь надолго умолкла.
   - У нас не получилось выбраться вдвоем. - И, понизив голос, добавила: - И
потом, я хотела убедиться.
   - В чем убедиться?
   - Что вы тот, за кого себя выдаете.
   - Я не врал ей.
   - Вот и она твердит то же самое. Но чересчур уж убедительно,  так  что  у
меня возникли сомнения в ее беспристрастии. Теперь-то я начинаю ее понимать.
После непосредственного контакта с вами, - сухо добавила она.
   - Легко проверить, что я работаю в школе на том берегу.
   - Мы знаем, школа там есть. Вы, конечно, не носите с собой  удостоверение
личности?
   - Это просто глупо.
   - Гораздо глупее в теперешних условиях то, что я у вас его не требую.
   Определенный резон в ее словах был.
   - Паспорт я не захватил. Может, греческий вид на жительство сойдет?
   - Разрешите взглянуть? Ну, пожалуйста!
   Я запустил руку в  задний  карман,  зажег  несколько  спичек,  чтобы  она
рассмотрела в документе мои имя, адрес и профессию.  Наконец  она  протянула
вид на жительство мне.
   - Все в порядке?
   Она не собиралась шутить.
   - Можете поклясться, что вы не его помощник?
   - Помощник, но только в том смысле, что Жюли,  по  его  словам,  проходит
экспериментальный курс лечения от шизофрении. А этому я никогда не верил. Во
всяком случае, переставал верить, стоило мне с ней увидеться.
   - Вы не были знакомы с Морисом до того, как появились тут месяц назад?
   - Ни под каким видом.
   - И контрактов с ним не заключали?
   Я взглянул на нее.
   - А вы, значит, заключали?
   - Да. Но там ничего подобного не предусматривалось.
   - Помедлила. - Жюли завтра вам все расскажет.
   - Я тоже с  удовольствием  познакомился  бы  с  какими-нибудь  подлинными
документами.
   - Ладно. Это справедливое требование. -  Бросила  сигарету,  затушила  ее
носком туфли. Следующий вопрос застиг  меня  врасплох.  -  На  острове  есть
полицейские?
   - Сержант и два рядовых. А почему вы спрашиваете?
   - Так, из любопытства.
   Я глубоко вздохнул.
   - Подведем итоги. Сперва вы с ней были призраками. Потом -  сумасшедшими.
Теперь вот-вот угодите в наложницы.
   - Иногда я думаю, что это был бы лучший исход. Самый понятный. - И быстро
заговорила: - Николас, я в  жизни  ничего  не  принимала  близко  к  сердцу,
потому-то мы, может, и оказались здесь, да это и  сейчас  в  каком-то  плане
одно удовольствие... но, честное  слово,  мы  и  правда  просто  англичанки,
которые за два месяца забурились в такие дебри, что...  -  Она  осеклась,  и
воцарилась тишина.
   - Вы разделяете восхищение, с каким Жюли относится к Морису?
   Помедлила с ответом; взглянув на нее, я увидел холодную улыбку.
   - Подозреваю, мы с вами найдем общий язык.
   - Выходит, не разделя