Он вывернул нижнюю губу: не знаю.
   - Ты их видел сегодня?
   Вздернул подбородок: нет.
   Я гадливо  повернулся  кругом,  вошел  в  дом,  поднялся  наверх.  Гермес
неотступно сопровождал  меня  и  только  у  двери  моей  комнаты  отцепился,
принялся обходить второй этаж, закрывая все окна и ставни... впрочем, едва я
оказался в своей спальне, мне стало не  до  него,  ибо  я,  как  выяснилось,
удостоился прощального подарка. На подушке лежал конверт, набитый греческими
банкнотами. Я их пересчитал: двадцать миллионов  драхм.  Даже  если  сделать
скидку на нынешнюю гиперинфляцию, выйдет двести фунтов с приличным гаком,  -
учителем я б и за четыре месяца столько не заработал. Вот зачем старик перед
самым отбытием заскакивал наверх. Я попросту взбесился; этой подачкой он как
бы подчеркивал, что купить можно все на свете, в том числе и меня; последняя
капля унижения. Сумма, однако, порядочная. Добежать,  что  ли,  до  причала,
швырнуть деньги ему в лицо? время еще есть, шлюпку разгрузят и  пригонят  за
оставшимся барахлом; да нет, никуда я не побегу. За стеной послышались  шаги
Гермеса, и я суетливо запихал купюры в походную сумку. Стоя  на  пороге,  он
следил, как я собираю свое нехитрое добро; и вниз меня отконвоировал,  будто
ему строго-настрого наказали не спускать с меня глаз.
   Я в последний раз пересек  концертную.  Вбитый  в  стену  гвоздь  отмечал
место, где еще недавно висел холст Модильяни. Пустынная  колоннада,  скрежет
ключа в замочной  скважине  -  Гермес  запирает  концертную  изнутри.  Снова
приближается к берегу лодка, не поздно спуститься и...  но  хватит  красивых
жестов, лучше займусь  чем-нибудь  действенным.  Можно  уломать  сержанта  в
деревенском участке, чтоб допустил меня на пост береговой охраны, к рации, -
вдруг выгорит? Пускай он примет меня за идиота, мне все равно.  Я  схватился
за последнюю соломинку: видно, Кончис опять запудрил близняшкам мозги,  чтоб
под благовидным предлогом удалить их с острова.  Небось  наболтал  про  меня
такие же мерзости, как и мне про них: я-де куплен с потрохами, а Жюли только
голову морочил... нет, увидеться с ними необходимо,  хоть  бы  и  для  того,
чтобы узнать, что на сей раз Кончис сказал о них правду. Пока они  сами  мне
не  подтвердят,  я  в  эту  его  правду  не  поверю.  Предо  мною   мелькали
воспоминания о Жюли: ночное море, минуты предельной искренности; наша  общая
родина, Англия, годы детства и студенчества. Дабы сделаться игрушкой -  даже
игрушкой Кончиса, - надо выжечь из себя чувство юмора, здравый  смысл,  весь
объем собственной души; лишь тогда посмеешь променять честь на роскошь,  дух
на плоть... но зачем, зачем? Здесь, в прогнившей, продажной Европе, я так  и
не уронил с ладони терпкий плод английского сарказма, но и с его помощью  не
постичь,  отчего  столь  привлекательные  девушки  запросто  обходятся   без
воздыхателей, отчего прячутся под паранджой, угождая Кончису; не постичь его
корневой власти над Жюли, ауры его богатства, не постичь невольных оговорок,
обличающих девушек в том, что здешняя пышность им куда больше по нутру,  чем
они хотели бы мне показать. Ну все, хватит.
   Я услышал, как  Гермес  выбрался  на  боковую  колоннаду  через  дверь  с
молотком в форме дельфина, которой  тут  почти  не  пользовались,  захрустел
ключом.  Итак,  решено:  чем  раньше  я  примусь  за  дело,  тем  лучше.   Я
развернулся, спрыгнул на гравий и зашагал к воротам. Гермес хрипло  окликнул
меня:
   - Кирьос, еда!
   Я отмахнулся, не сбавляя ходу: еду засунь туда же, в  задницу.  У  хижины
томился на привязи  основательно  навьюченный  ослик.  Островитянин,  словно
поддавшись дебильной панике при мысли, что буква указаний Кончиса  не  будет
соблюдена, рванул вдоль колоннады, через двор, к своему ослу. Я шел  себе  и
шел, приметив краем глаза, что Гермес сдернул что-то с крючка,  прибитого  к
кухонной притолоке. По гравию за моей спиной зашуршали  торопливые  шаги.  Я
обернулся, чтобы отослать его восвояси. И  вдруг  застыл,  позабыв  опустить
руку.
   Он протягивал мне плетеную корзинку. Знакомую корзинку - Жюли носила ее с
собой весь тот воскресный день, когда мы были  наедине.  Я  медленно  поднял
глаза на Гермеса. Тот еще подался ко мне: ну возьмите, умоляю,  возьмите.  И
произнес по-гречески: для вас, для вас. Впервые с начала  нашего  знакомства
губы его тронуло подобие улыбки.
   Переборов себя, я отшвырнул походную сумку,  взял  из  его  рук  корзину,
открыл. Два яблока, два апельсина, два бережно перевязанных сверточка  белой
бумаги - и из этой снеди торчит бутылка шампанского  с  золотою  фольгой  на
горлышке. Я сдвинул  сандвичи  в  сторону,  взглянул  на  этикетку:  "Крюг".
Повернулся  к  Гермесу,  ошарашенный  до  потери   пульса.   Тот   выговорил
одно-единственное слово:
   - Перимени.
   Она ждет.
   Кивком указал себе за спину, на скалы к  востоку  от  частного  пляжа.  Я
вперился туда, ища глазами женский силуэт.  В  утренней  тиши  стучал  мотор
невидимой лодки, что добралась до яхты и тронулась в обратный  путь.  Гермес
ткнул пальцем в скалы и повторил то же самое слово.
   Вы еще не знаете, что я имею в виду.
   Из последних сил сдерживаясь, я чинно дошел  до  лесенки,  ведущей  через
овраг;  однако,  едва  нога  коснулась  верхней  ступеньки,  я  наплевал  на
приличия, кубарем слетел вниз по склону, взвился на  противоположный  откос.
Бронзовый Посейдон высился посреди залитого солнцем прогала, но вид  у  него
был вовсе не царственный. На вытянутой длани болтался самодельный указатель,
колеблемый ветерком, точно носовой  платок,  забытый  на  бельевой  веревке.
Наспех нарисованная рука указывала на поросшие лесом скалы. И я пошел,  куда
она манила, через кустарник, напролом.



   56

   И почти сразу же - сквозь штриховку сосновых стволов -  увидел  Жюли.  Та
стояла на гребне - сизые брюки, темно-синяя блузка, розовая панама, - стояла
и смотрела на меня. Я помахал ей, она помахала в ответ,  а  потом,  к  моему
изумлению, не бросилась навстречу,  но  повернулась  и  юркнула  на  дальнюю
сторону круто нависавшего  над  морем  утеса.  Я  был  слишком  обрадован  и
окрылен, чтобы раздумывать, что ей там понадобилось; верно, хочет подать  на
яхту условный сигнал: все в порядке. Я перешел на бег. С  момента,  когда  я
заметил ее, и двадцати пяти секунд не прошло, а я уже домчался до места, где
она стояла... и затоптался там, недоверчиво озираясь.  Склон  уходил  из-под
ног ярдов на двадцать вниз, дальше  начинался  обрыв.  Укрыться  здесь  было
негде: россыпь булыжников и обломков, пара кустиков меньше  фута  ростом;  и
все-таки Жюли пропала бесследно. А ведь она так броско одета... выпустив  из
рук корзинку и походную сумку, я прошел по хребту утеса в том направлении, в
котором исчезла Жюли... безуспешно.  Ни  зубцов,  ни  потайных  расщелин.  Я
немного прополз по откосу на  карачках;  спуститься  ниже  удалось  бы  лишь
опытному альпинисту, да и то с помощью страховки.
   Это противоречило всем законам физики.  Она  растворилась  в  воздухе.  Я
взглянул, что творится на яхте. Шлюпку поднимают на борт, на палубу высыпало
человек десять - матросы и пассажиры; стройный корпус уже пришел в движение,
неспешно скользит в мою сторону, словно готовя заключительное мое  публичное
поруганье.
   Вдруг сзади кто-то театрально откашлялся. Я крутанулся на месте - и замер
от удивления. Посреди склона, ярдах  в  пятидесяти,  из  земли  высовывались
голова и плечи Жюли. Она упиралась локтями в откос, а позади  нее  зловещим,
кощунственным нимбом чернел зазубренный круг. Но в лукавом  лице  ее  ничего
зловещего не чувствовалось.
   - Ты что-то потерял? Давай вместе поищем.
   - Господи Иисусе.
   Я подобрался ближе, остановился футах в шести, глядя сверху  вниз  на  ее
улыбающуюся  мордашку.  Кожа  ее  заметно  покоричневела  -   загаром   Жюли
сравнялась с сестрой. Круг за ее плечами оказался железной откидной  крышкой
наподобие тех, какими снабжены канализационные люки. Камни вокруг  отверстия
схвачены  цементным  раствором.  Жюли  находилась  внутри  железной   трубы,
вертикально уходящей в толщу утеса. От крышки  тянулись  вниз  два  стальных
тросика - похоже, деталь какого-то запорного механизма. Прикусив губу,  Жюли
поманила меня согнутым пальцем.
   - "Заходи-ка, муха, в гости", - приглашает...(1)
   Точнее    не    скажешь.     На     острове     и     вправду     водился
пау---------------------------------------(1)    Оборванная    строка     из
стихотворения Мэри Хауитт (1799-1888) "Паучок и муха". чок, устраивавший  по
отмелям хитроумные туннельчики-ловушки;  я  не  раз  наблюдал,  как  ребятня
старается выманить оттуда хозяина. Внезапно Жюли переменилась в лице:
   - Уй, бедненький, что у тебя с рукой?
   - Он разве не рассказал? - Участливо помотала головой. - Да  ерунда.  Все
уже зажило.
   - Жуткое зрелище.
   Выбралась на поверхность. Мы секунду постояли лицом  к  лицу,  затем  она
подалась ко мне, взяла мою  оцарапанную  руку  в  свои,  осмотрела  со  всех
сторон, настойчиво заглянула мне в глаза. Я улыбнулся:
   - Это что...  Ты  еще  не  знаешь,  какую  свистопляску  он  мне  тут  со
вчерашнего закатил.
   - Я так и думала, что закатит. - Вновь  уставилась  на  мою  руку.  -  Не
болит, нет?
   - Тут не в боли дело, а в хамстве. - Я кивнул  на  дыру.  -  Что  это  за
чертовщина такая?
   - Немцы выкопали. Во время войны.
   - О господи. Как я не сообразил!
   Наблюдательный пункт... Кончису  оставалось  лишь  замаскировать  вход  и
присыпать грунтом смотровые щели. Мы подошли к краю. В глубине трубы густела
темнота. Я различил лесенку, увесистые грузила на концах тросиков, сумрачный
клочок цементного пола на дне. Жюли нагнулась, хлопнула по крышке. Та  мягко
опустилась вровень с землей, на бугристое кольцо камней, пригнанных  друг  к
другу  плотно,  будто  кусочки  змейки-головоломки.  Со  стороны  ничего  не
заметно; разве что, ступив на люк, поразишься, в какой  странный  узор  сами
собой сложились здесь камешки,  однако  микроскопическую  выпуклость  крышки
подошвой ни за что не ощутишь.
   - Глазам своим не верю, - сказал я, глядя на Жюли.
   - Неужто ты решил, что я... - Не договорила.
   - Каких-то полчаса назад он сообщил, что ты его любовница.  И  что  мы  с
тобой никогда больше не увидимся.
   - Любовница?!
   - Да, и Джун тоже.
   Настал ее черед изумляться.  С  подозрением  взглянула  на  меня,  словно
ожидая подвоха, протестующе фыркнула.
   - И ты ему поверил?! - Наконец-то я расслышал в ее голосе знакомую дрожь.
- Если поверил - я с тобой не вожусь.
   Я не мешкая обнял ее, наши губы встретились. Поцелуй  вышел  кратким,  но
вполне убедительным. Она нежно отстранилась.
   - За нами, кажется, следят.
   Я покосился на яхту и отпустил талию Жюли, но руки ее удержал в своих.
   - А Джун где?
   - Угадай.
   - У меня угадайка сломалась.
   - Мне сейчас пришлось-таки промять ноги. Чудесная получилась прогулка.
   - Ты из деревни пришла? Из Гермесова дома?
   - Мы туда еще в четверг въехали. Совсем рядом с тобой. Я просто  извелась
вся.
   - Так Морис...
   - Сдал нам его до конца лета. - Рот до ушей. -  Да,  да.  Я  тоже  сперва
подумала, не во сне ли я.
   - Бог ты мой. А как же его новые опыты?
   - Отложены. Раз вечером он вдруг ляпнул, что на них  времени  не  хватит.
Вроде бы эксперимент переносится на будущее лето, хотя... - Повела плечиком.
Ради того, чтоб быть вдвоем, и потрудиться не грех. Я пристально взглянул на
нее.
   - Не передумала? Останешься?
   Стыдливо потупилась.
   - А ты уверен, что в нормальной обстановке, безо всей этой романтики,  мы
друг Другу не разонравимся?
   - Я на дурацкие вопросы не отвечаю.
   С улыбкой подняла глаза.
   - Видишь, уже разозлился.
   Яхта загудела. Взявшись за руки, мы обернулись к ней. Теперь  она  стояла
прямо напротив нас, ярдах  в  трехстах  от  берега.  Жюли  вскинула  ладонь,
помахала; слегка замявшись, я последовал ее примеру. Вон Кончис и Джо, между
ними черная фигурка Марии. Они тоже  нам  замахали.  Кончис  что-то  крикнул
матросу на мостике. Там расцвел султанчик дыма, бабахнул  выстрел,  взмыл  в
небеса черный снарядик. Достиг высшей  точки,  лопнул.  На  лазурной  тверди
замерцала  пригоршня  ярчайших,  потрескивающих   звезд;   вторая,   третья.
Фейерверк в честь закрытия сезона. Долгий вопль сирены, трепет машущих  рук.
Жюли забросала стоящих  на  палубе  воздушными  поцелуями,  я  еще  помахал.
Стройный белоснежный корпус стал забирать мористее.
   - Он правда сказал, что я его содержанка?
   Я дословно воспроизвел утренние намеки Кончиса. Жюли глядела вслед яхте.
   - Ну и наглец.
   - Да я понял, что это туфта. Ты ж  его  знаешь,  картежника:  врет  и  не
краснеет.
   - Вот схлопочет по морде, небось покраснеет. Джун его в  порошок  сотрет,
попадись он ей. - С улыбкой обернулась ко мне. - Слушай-ка... - Дернула меня
за руку. - Я аппетит нагуляла.
   - Покажи, где вы тут прятались.
   - Ну, потом. Сперва давай перекусим.
   Мы поднялись на гребень, к корзинке, и обосновались в  тени  сосны.  Жюли
развернула сандвичи, я откупорил шампанское;  бутылка  успела  нагреться,  и
часть ее содержимого выплеснулась на землю. Впрочем,  это  не  помешало  нам
выпить за здоровье друг друга. Поцеловавшись,  мы  набросились  на  еду.  По
просьбе Жюли я подробно описал вчерашние события,  а  затем  и  то,  что  им
предшествовало - ночную облаву, мое подложное письмо, где говорилось, что  я
болен...
   - А мое письмо с Сифноса ты получил?
   - Получил.
   - Мы вообще-то подозревали, что твоя болезнь - очередной финт.  Но  Морис
был так обходителен с нами. Это наш взбрык подействовал.
   Я спросил, чем  они  занимались  на  Крите  и  ближайших  островах.  Жюли
поморщилась:
   - Загорали и дохли от скуки.
   - Никак не возьму в толк, зачем ему понадобилась эта отсрочка.
   Жюли замялась.
   - В прошлые выходные он попытался уговорить нас... ну, короче, чтобы Джун
тебя у меня отбила. Кажется, ему до сих пор жаль этой своей придумки.
   - Ты сюда посмотри. - Дотянувшись  до  походной  сумки,  я  вынул  оттуда
конверт с деньгами; назвал ей сумму, признался, что не могу ее принять. Жюли
заспорила с полоборота:
   - Ну что ты ломаешься! Ты их честно заработал, а от  него  не  убудет.  -
Улыбка. - Тебе ж надо как-то меня прокормить. Мой контракт разорван.
   - Больше он вас деньгами не соблазнял?
   - По правде - соблазнял. Либо ты и дом в деревне, либо полная выплата  по
контракту.
   - А Джун что выигрывает?
   Хмыкнула.
   - Ей голоса не давали.
   - Панама у тебя потрясающая.
   Мягкая, девчачья, с узкими полями. Жюли стянула ее с макушки и  повертела
в руках, - ну  в  точности  угловатая  девчонка,  которой  впервые  в  жизни
отвесили комплимент. Я нагнулся к ней, поцеловал в  щеку,  обнял  за  плечи,
привлек к себе. Яхта уже отошла на две или три  мили;  вот-вот  пропадет  за
восточной оконечностью Фраксоса.
   - Ну, а коренной вопрос? Так и остался без ответа?
   - Ой, ты не представляешь.  Наутро  мы  чуть  не  на  коленях  перед  ним
ползали. Но это его второе условие. Или прежний бред  продолжается,  или  мы
никогда не узнаем, зачем он был ему нужен.
   - Вот если б выяснить, что тут творилось прошлым летом. И позапрошлым.
   - Они тебе на написали?
   - Ни словечка. - И добавил: -  Хочу  повиниться  перед  тобой.  -  Тут  я
рассказал, как наводил о ней справки, и вытащил письмо из лондонского банка.
   - Нехорошо это, вот что я тебе скажу, Николас.  Ишь  ты,  не  поверил!  -
Закусила губу. - Джун тоже нехорошо поступила, когда позвонила  в  Афины,  в
Британский совет, чтоб узнать,  тот  ли  ты,  за  кого  себя  выдаешь.  -  Я
ухмыльнулся. - Десятку мне проспорила.
   - Ты меня так дешево ценишь?
   - Не тебя, а ее.
   Я посмотрел на восток. Яхта скрылась из виду, пустынный  простор  обдавал
своим тихим дыханьем кроны сосен над головой, завитки волос Жюли.  Я  сидел,
прислонясь спиной к  стволу,  она  притулилась  сбоку.  Плоть  моя  дрогнула
блесткой недавнего фейерверка, вспенилась выпитым  до  капли  шампанским.  Я
взял Жюли за подбородок, и мы слились в поцелуе;  затем,  не  разнимая  губ,
легли рядом, вытянулись в ажурной тени ветвей. Я вожделел ее,  но  не  столь
жадно, как раньше - впереди ведь целое лето. Пока мне довольно и ладони  меж
спиной и блузкой, довольно ее языка  меж  моими  зубами.  Она  шевельнулась,
легла сверху, вперекрест, уткнулась носом мне в щеку. Молчание.
   - Скучала? - прошептал я.
   - Много будешь знать, скоро состаришься.
   - Вот так бы ночи напролет, всю жизнь, всю жизнь.
   - Ночь напролет не выйдет. Ты костлявый.
   - Не вяжись к словам. - Я обнял ее крепче. - Скажи: да. Сегодня  ночью  -
да.
   Потеребила мою рубашку.
   - Хорошо с ней было в постели? С австралийской подружкой?
   Я мигом заледенел, глаза мои налились небом, голубеющим в сосновой  хвое,
в горле зашевелилось признание... нет-нет, еще не пора.
   - Про нее - в другой раз.
   Ласково ущипнула меня.
   - А я думала, ты уже все о ней рассказал.
   - Почему ж спрашиваешь?
   - Потому.
   - Ну, почему?
   - У меня вряд ли выйдет так... ну, ты понял.
   Я изловчился, поцеловал ее макушку.
   - Ты уже доказала, что гораздо ее талантливей.
   Помолчала, точно я ее не убедил.
   - Я еще ни разу ни с кем не спала по любви.
   - Это не порок.
   - Незнакомая территория.
   - Будь как дома.
   Опять помолчала.
   - Почему у тебя нет брата. Он достался бы Джун.
   - Она тоже не хочет уезжать?
   - Немного побудет. - И шепнула: -  Вот  почему  плохо  быть  двойняшками.
Пристрастия совпадают.
   - Не думал, что вам нравятся мужчины одного типа. Чмокнула меня в шею.
   - Нет, но этот вот тип нам обеим нравится.
   - Она просто подначивает тебя.
   - Ты, верно, жалеешь, что не пришлось разыгрывать "Сердца трех".
   - Да уж, зубами скриплю от обиды.
   Еще щипок, почувствительней.
   - А если честно?
   - Ты иногда ведешь себя как ребенок.
   - Я и есть ребенок. Моя кукла, моя!
   - Возьмешь сегодня куклу к себе в постель?
   - Кровать односпальная.
   - Значит, там не хватит места для ночной рубашки.
   - Я тут научилась обходиться без нее.
   - Не буди во мне зверя.
   - Это во мне зверь просыпается. Когда лежу без ничего и представляю,  что
ты рядом.
   - И что я делаю?
   - Пакости всякие.
   - Например?
   - Я о них не словами думаю.
   - Ну, хоть грубый я или ласковый?
   - Разный.
   - Ни про одну пакость не расскажешь?
   Помявшись, прошептала:
   - Я убегаю, а ты меня ловишь.
   - А потом что? - Молчание. Я провел ладонью по ее спине.  -  Кладу  через
колено и лупцую по попе?
   - Начинаешь поглаживать, тихонечко, тихонечко.
   - Чтоб не напугать? Ты ведь ни с кем не спала по любви.
   - Ага.
   - Дай я тебя раздену.
   - Сперва придется отнести меня в деревню на закорках.
   - Сдюжу как-нибудь.
   Оперлась на локоть, нагнулась, поцеловала меня, улыбнулась слегка.
   - Ночью. Честное слово. Джун все для нас приготовит.
   - Давай спустимся в ваше убежище.
   - Там страшно внутри. Как в склепе.
   - Мы скоренько.
   Заглянула в глаза, точно ни с того ни с сего собралась меня отговаривать;
затем улыбнулась, встала, протянула мне руку.  Мы  спустились  по  осыпи  до
середины склона. Жюли наклонилась, надавила на один из камешков; зазубренная
крышка откинулась, приглашая нас в зияющий  люк.  Жюли  повернулась  к  нему
спиной, стала на колени, вытянула ногу вниз,  нашаривая  первую  перекладину
лестницы, и начала спуск. Вот ее запрокинутое лицо уже  смотрит  на  меня  с
пятнадцатифутовой глубины.
   - Осторожней. Там ступеньки сломаны. Я полез к ней. В трубе  было  как-то
тесно и неуютно. Однако внизу,  напротив  лесенки,  обнаружилось  квадратное
подземелье, примерно пятнадцать футов на пятнадцать. Я еле  различил  двери,
прорезанные в боковых стенах, а в обращенной к морю  -  задраенные  апертуры
щелей, пулеметных ли,  смотровых.  Ст