й египетский знак, "ключ жизни"
     Лента на ноге, оголенное плечо. Атрибуты масонских ритуалов, восходящие, как полагают, к элевсинским таинствам. Ассоциируются с обрядом посвящения.
     "Мария". Возможно, и вправду была крестьянкой, из сообразительных. По-французски она произнесла два-три слова, на суде сидела молча, с отсутствующим видом. В отличие от остальных, она могла быть тем, чем казалась.
     Банк Лилии, На письмо мне ответил подлинный управляющий филиалом банка Баркли. Его звали не П. Дж. Фирн; бланк был другим, чем тот, что я получил на острове.
     Ее школа. Жюли Холмс в списках выпускниц нет.
     Митфорд. Я послал открытку по прошлогоднему нортамберлендскому адресу и получил ответ от его матери. Александр в Испании, сопровождает группу туристов. Я связался с агентством, где он работал: вернется только в сентябре. Я оставил ему записку.
     Картины в Бурани. Я начал с Боннара. И в первом же альбоме наткнулся на девушку с полотенцем. Заглянул в список иллюстраций. Оригинал находится в картинной галерее Лос-Анджелеса. Альбом издан в 1950 году. Потом я "нашел" второго Боннара - в Бостонском музее изящных искусств. На вилле висели копии. Модильяни я так и не разыскал; подозреваю, что, судя по кончисовским глазам на портрете, то была даже не копия.
     "Ивнинг стандард" от 8 января 1952 года(1). Фото Лилии нет ни в одном из выпусков.
     "Астрея". Мог ли Кончис сыграть на том, что я считал
    ----------------------------------------
    (1) По рассеянности или недоброму умыслу Фаулза, Николас ищет фотографию близнецов не в той подшивке. Вырезка, показанная ему Лилией (гл. 46), была датирована 8 января 1953 года.
себя отдаленным потомком д'Юрфе? Сюжет "Астреи" таков: пастушка Астрея, наслушавшись гадостей о пастухе Селадоне, порывает с ним. Начинается война, Астрею сажают в тюрьму. Селадон умудряется вызволить ее оттуда, но она непреклонна. Чтобы получить ее руку, ему приходится превратить в каменные статуи льва и единорогов, пожирающих неверных любовников.
     Шаляпин. В июне 1914 года пел в "Ковент-Гарден", и именно в "Князе Игоре".
     "Вас еще призовут". Говоря это во время нашей первой захватывающей встречи, он имел в виду "Я решил вас использовать" - вот и все. Так же следовало понимать и его прощальные слова: "Вот вы и призваны". То есть: "Я-таки использовал вас".
     Лилия и Роза. В Оксфорде или Кембридже сестры-близнецы, красивые и способные (хотя классическое образование Лилии теперь казалось сомнительным), должны были сиять в два раза ярче, чем Зулейка Добсон(1). Оксфорд исключался - я сам учился там примерно в те же годы, - и я ткнулся к "чужим". Листал университетские журналы, рассматривал запечатленные в них сцены из студенческих спектаклей, отважился даже навести справки в канцеляриях женских колледжей... все впустую. Она говорила о Джертоне
     - ни одной подходящей кандидатуры. В Лондонском университете - тоже по нулям.
     Обращался я и в столичные театральные агентства. Трижды мне показывали фотографии двойняшек, всякий раз
     - не тех. У Бермена и других костюмеров мне повезло не больше. В "Тавистоке" "Лисистрата" ни разу не ставилась. Королевская театральная академия была бессильна мне помочь. Все, что я вынес из моих блужданий (причем каждый запрос требовал новых вымышленных предлогов)
     - это запоздалое и завистливое восхищение близнецами, так мастерски умевшими врать.
     Во всей этой выдумке с "Жюли Холмс" была одна ключевая хитрость. Людям, чей жизненный путь сходен с
    ----------------------------------------
    (1) Заглавная героиня романа (1911) Макса Бирбома.
нашим, трудно не доверять. Она училась в Кембридже, я - в Оксфорде и так далее.
     "Отелло", акт I, сцена 3.

     ...Она погублена, погибла,
     Ее сманили силой, увели
     Заклятьем, наговорами, дурманом.
     Она умна, здорова, не слепа
     И не могла бы не понять ошибки,
     Но это чернокнижье, колдовство!

     И далее:

     Шагнуть боялась, скромница, тихоня,
     И вдруг, гляди, откуда что взялось?
     Все побоку - природа, стыд, приличье,
     Влюбилась в то, на что смотреть нельзя!(1)

     Легендарная шлюха Ио. Лемприер(2): "В древней варварской традиции Ио и Гио означали землю, в то время как Изи или Иза - лед или воду как первичную стихию; и то и другое
     - имена богини, воплощавшей земное плодородие". Индийская Кали, сирийская Астарта (Астарот), египетская Изида и греческая Ио, как полагают, одна и та же богиня. Ее цвета (в зале суда они преобладали) - белый, красный и черный: фазы луны и периоды жизни женщины (девушка, мать, старуха). Лилия была, несомненно, богиней белого, девственного периода; возможно, и черного тоже. Розу предназначали для красного; но потом эту роль взяла на себя Алисон.
     Киностудия "Полим". И как я сразу не заметил эту букву, переставленную из конца в начало?
     Тартар. Чем больше я читал, тем определеннее Бурани
     - особенно на заключительной стадии - отождествлялся для меня с Тартаром. Там правил царь Гадес (Кончис); царица Персефона, носительница разрушения (Лилия) -
    ----------------------------------------
    (1) Перевод Бориса Пастернака.
     (2) Джон Лемприер (ум.1824) - автор энциклопедии "Классическая библиотека" (1788).
     "шесть месяцев в году она пребывала с Гадесом в царстве мертвых, а шесть - на земле, со своей матерью Деметрой". Был в Тартаре и высший судия - Минос (бородатый председатель?); и, конечно, Анубис-Цербер, черный пес с тремя головами (три обличья?). Именно в Тартар спустилась Эвридика, разлученная с Орфеем.
     Сознавая, что роль сыщика, охотника не слишком достойна, я наводил справки с некоторой прохладцей. Но внезапно одна, причем отнюдь не самая убедительная, версия принесла существенные результаты.



     71

     А что, если Кончис и в самом деле провел детство в Лондоне, а в Сент-Джонс-вуд действительно жила некая Лилия Монтгомери? Убежденный, что гипотеза не подтвердится, как-то в понедельник я тем не менее отправился в Марилебонскую центральную библиотеку и заказал адресные книги 1912-1914 годов. Фамилия Кончис в них, конечно, не значится; а Монтгомери? Экейше-роуд, Принц-Альберт-роуд, Хенстридж-плейс, Куинс-гроув... сверяясь с алфавитным перечнем фамилий, я исследовал все подходящие улицы к востоку от Веллингтон-роуд. И вдруг в глаза мне бросилась строчка: "Монтгомери, Фред-к, Эллитсен-роуд, 20".
     Фамилии соседей - Смит и Меннингем; правда, второй в 1914 году переехал, уступив место Хакстепу. Я выписал адрес и продолжал поиски. Почти сразу, через пару кварталов, я наткнулся на другого Монтгомери, с Элм-Три-роуд. Впрочем, эту находку вряд ли можно было назвать удачной, ибо полное его имя звучало так: сэр Чарльз Пенн Монтгомери; судя по длинным аббревиатурам, светило хирургии; Кончис рассказывал явно не о нем. Соседи - Хэмилтон-Дьюкс и Чарльзворт. На Элм-Три-роуд жил еще один сэр; престижное место.
     Дальнейшая сверка новых Монтгомери не выявила.
     Я обратился к позднейшим адресным книгам. Монтгоме-
ри с Эллитсен-роуд исчез в 1922 году. На Элм-Три-роуд Монтгомери, как ни странно, продержались дольше, хотя сэр Чарльз, похоже, умер в 1922-м; домовладелицей до 1938 года была леди Флоренс Монтгомери.
     Позавтракав, я поехал на Эллитсен-роуд. И по прибытии понял, что тут ловить нечего. Домики с верандами вместо "особняков", которые описывал Кончис.
     До Элм-Три-роуд я добрался за пять минут. Застройка подходящая: особняки, бывшие конюшни, коттеджи середины прошлого века раскинулись живописной дугой. Время здесь словно остановилось. Дом 46 - из самых представительных. Припарковавшись, я прошел к парадному входу по дорожке, обсаженной гортензиями; позвонил.
     Но дом был пуст - до начала сентября. Хозяева уехали отдыхать. Я нашел в справочнике имя владельца: некий Саймон Маркс. В старом выпуске "Кто есть кто" я вычитал, что знаменитый сэр Чарльз Пенн Монтгомери имел трех дочерей. Как их звали, я выяснять не стал, к тому времени уже давясь изысканиями, словно ребенок - остатками пирожного. И потому, однажды увидев у заветного подъезда машину, только что не расстроился: вот-вот развеется очередная робкая надежда.
     Дверь открыл итальянец в белой тужурке.
     - Скажите, можно увидеть хозяина? Или хозяйку?
     - Вас ожидают?
     - Нет.
     - Хотите что-нибудь продать?
     Меня выручил чей-то хриплый голос:
     - Кто там, Эрколе?
     Лет шестьдесят, еврейка, богато одетая, с умным взглядом.
     - Вы знаете, я пишу книгу, и в связи с этим меня интересуют Монтгомери.
     - Сэр Чарльз Пенн? Хирург?
     - По-моему, он жил здесь.
     - Да, он жил здесь. - Слуга не двигался с места, пока она не отпустила его царственным помаванием руки; я сперва подумал, что жест относится ко мне.
     - На самом деле... как бы это объяснить... я разыскиваю Лилию Монтгомери.
     - Да. Я ее знаю. - Она, похоже, не заметила моей ошарашенной улыбки. - Вы ее ищете?
     - Книга - об известном греческом писателе, то есть в Греции известном, и, по моим сведениям, он дружил с мисс Монтгомери, когда жил в Англии, много лет назад.
     - Как его звали?
     - Морис Кончис. - Имя явно ничего ей не говорило. Романтика поиска в конце концов пересилила недоверие.
     - Сейчас поищу адрес. Заходите.
     Я ждал в роскошной прихожей. Аляповатость мрамора и позолоченной бронзы; трюмо; картина, похожая на Фрагонара. Давящее изобилие, нервная дрожь. Через минуту она вернулась с визитной карточкой. "Г-жа Лилия де Сейтас, Динсфорд-хаус, Мач-Хэдем, Хертфордшир" - прочел я.
     - Мы не виделись несколько лет, - сказала дама.
     - Очень вам благодарен. - Я попятился к двери.
     - Может, чаю? Выпьете что-нибудь?
     Теперь в ее глазах светилась сдерживаемая алчность, будто она уже предвкушала, как высосет мою кровь. Богомолиха в драгоценной клетке. Я поспешно отказался.
     Сев в машину, я в последний раз оглядел окрестности дома 46. Где-то здесь, возможно, прошла юность Кончиса. За домом высилось нечто вроде фабрики, но из справочника я знал, что это крикетный стадион. Садовых участков за высокими стенами не видно; "садик" теперь, скорее всего, задавлен нависающими трибунами. Ведь построены они, очевидно, после первой мировой.
     Назавтра, в одиннадцать утра, я достиг Мач-Хэдема. День выдался погожий, безоблачный, синий, какие бывают ранней осенью; казалось, я снова в Греции. Динсфорд-хаус стоял в стороне от деревни и, хотя я ожидал большего, впечатление производил; элегантный широкий фасад с изящным, ненавязчивым орнаментом, красно-белый; ухоженный участок величиной примерно с акр. Тут дверь открыла прислуга-скандинавка. Да, г-жа де Сейтас дома - она
сейчас в конюшне, сюда, за угол.
     Гравийная дорожка ныряла в кирпичную арку. За двумя гаражами виднелась конюшня; я почувствовал запах лошадей. В дверях появился мальчуган с корзиной. Заметив меня, крикнул: "Мама! Тут какой-то дядя!" Следом вышла стройная женщина в брюках для верховой езды, в перчатках, красном платке и красной клетчатой рубашке. На вид ей было не больше сорока: еще не старая, энергичная, со здоровым румянцем.
     - Чем могу быть полезна?
     - Вообще-то я к г-же де Сейтас.
     - Г-жа де Сейтас - это я.
     А я-то думал, она седая, ровесница Кончиса. Вблизи проявились морщины у глаз, легкая, но красноречивая дряблость шеи; пышные каштановые волосы, скорее всего - крашеные. Пожалуй, ей пятьдесят, а не сорок; но все равно лет на десять меньше, чем нужно.
     - Г-жа Лилия де Сейтас?
     -Да.
     - Ваш адрес мне дала миссис Саймон Маркс. - Она скорчила гримаску, и я понял, что это не лучшая рекомендация. - Я пишу книгу, и вы можете мне помочь.
     - Я?
     - Ведь ваша девичья фамилия - Монтгомери?
     - Но отец...
     - Книга не о вашем отце. - В конюшне заржал пони. Мальчик смотрел на меня недоверчиво; мать велела ему не глазеть и живо наполнить корзину. Я пустил в ход все свое оксфордское обаяние. - Если я не вовремя, назначьте любой другой день.
     - Да мы просто навоз убираем. - Отставила метлу. - Если не об отце, то о ком?
     - Я работаю над биографией... Мориса Кончиса. Я смотрел во все глаза; в лице ее ничто не дрогнуло.
     - Мориса... как-как?
     - Кончиса. - Я произнес фамилию раздельно. - Это знаменитый греческий писатель. В молодости он жил в Англии.
     Она неуклюже откинула с лица прядь волос; типичная деревенская англичанка, которую интересуют лишь лошади, хозяйство да дети.
     - Право, мне очень жаль, но тут какая-то ошибка.
     - Вы могли знать его как... Чарльзворта. Или Хэмилтон-Дьюкса. Давным-давно. Во время первой мировой.
     - Но, друг мой... то есть не друг мой, а... - Очаровательная заминка. Собеседник из нее был, как из слона балерина; но разве можно сердиться на этот загар, на ясные глаза, тронутые голубизной, на крепкое тело? - Как вас зовут? - спросила она.
     Я представился.
     - Мистер Эрфе, вы знаете, сколько лет мне было в четырнадцатом году?
     - Судя по вашему виду, немного.
     Она улыбнулась, хотя явно считала, что в Англии комплименты неуместны и обременительны.
     - Десять. - Оглянулась на сына, нагружавшего корзину. - Вот как Бенджи.
     - А эти имена вам... знакомы?
     - Боже мой, конечно, но... этот Морис, или как его там, он что, бывал у них?
     Я покачал головой. Кончис снова поставил меня в глупое положение. Имя Монтгомери он, очевидно, нашел в старой адресной книге; ему оставалось лишь уточнить, как звали дочерей. Но отступать все-таки рано.
     - Он был сыном кого-то из них. Кажется, единственным. Очень музыкальный ребенок.
     - Боюсь, вы ошибаетесь. У Чарльзвортов детей не было, а сын Хэмилтон-Дьюкса... - Она помедлила, как бы что-то припомнив. - Он погиб на войне.
     - По-моему, вы сейчас подумали о ком-то другом.
     - Нет... то есть да. Не знаю. Вы сказали "музыкальный"? - И нерешительно: - Ведь это не мистер Крыс? - Засмеялась, сунула руки в карманы брюк. - "Ветер в ивах"(1). Итальянец, он учил нас играть на фортепьяно. Меня и сестру.
    ----------------------------------------
    (1) Роман-сказка (1908) Кеннета Грэма.
     - Молодой?
     Она пожала плечами.
     - Довольно-таки.
     - Что вы еще о нем помните?
     Опустила глаза.
     - Гамбеллино, Гамбарделло... что-то в этом духе. Гамбарделло? - Она произнесла это со смешком.
     - Это фамилия. А имя?
     Она не смогла припомнить.
     - Почему "мистер Крыс"?
     - У него были такие внимательные карие глаза. Как же мы его мучили! - Виновато оглянулась на сына, подталкивавшего ее сзади, словно мучили именно его. И не увидела, как я оживился; нет, фамилию Кончис взял не из адресной книги.
     - Он был низенький? Ниже меня?
     Напрягая память, она комкала платок. Потом испуганно посмотрела на меня.
     - Вы знаете, да... Но ведь это не...
     - Будьте добры, позвольте мне расспросить вас. Десять минут, не больше.
     Она заколебалась. Я был вежлив, но настойчив: всего десять минут.
     - Бенджи, бегом, скажи Гунхильд, пусть сварит нам кофе. И принесет в сад.
     Он посмотрел в глубь конюшни.
     - А Сачок?
     - Сачок подождет.
     Бенджи убежал в дом, а г-жа де Сейтас, стягивая перчатки, развязывая платок, повела меня по ивовой аллее, вдоль кирпичной стены, через калитку, в чудесный старый сад; озеро осенних цветов; у дальнего края дома - лужайка, кедр. Мы поднялись на веранду. Качалка с козырьком, гнутые чугунные стулья, выкрашенные белой краской. Нетрудно догадаться, что скальпель принес сэру Чарльзу Пенну Монтгомери целое состояние. Она опустилась в качалку, а мне указала на стул. Я промямлил что-то насчет сада.
     - Он ничего, правда? Муж сам за ним ухаживает, а
сейчас ему, бедняжке, приходится так редко тут бывать. - Улыбка. - Он экономист. Торчит в Страсбурге. - Она задрала ноги; было в ней что-то легкомысленное, кокетливое; деревенская скука, что ли, так действует? - Но к делу. Расскажите мне про вашего знаменитого писателя, о котором я слышу впервые в жизни. Вы с ним знакомы?
     - Он умер во время оккупации.
     - Бедный. От чего?
     - От рака. - Я поднажал. - Он был очень скрытен, и его прошлое приходится восстанавливать по намекам, разбросанным в его произведениях. Известно, что он был грек, но мог выдавать себя и за итальянца. - Вскинувшись, я поднес огонь к ее сигарете.
     - Вряд ли это мистер Крыс. Тот - просто забавный коротышка.
     - Он играл только на фортепьяно или на клавикордах тоже?
     - Клавикорды - это такая тарахтелка? - Я кивнул, но она развела руками. - Вы же говорили, он писатель?
     - Начинал он как музыкант. Понимаете, в его ранних стихах и в этом... в романе - множество упоминаний о безответной, но незабываемой любви, которую он пережил в Англии. Пока, конечно, трудно сказать, что было на самом деле, а что он домыслил.
     - А... мое имя там тоже есть?
     - Анализируя текст, я пришел к выводу, что имя девушки - это название цветка. Что жила она неподалеку. И что свела их музыка.
     Она наклонилась вперед, вся внимание.
     - Но почему вы решили, что это именно мы?
     - Ну... по ряду причин. Есть и прямые указания. Известно, что рядом был крикетный стадион. В одном... фрагменте он говорит, что у девушки - старинная фамилия. Да, и отец - известный врач. Я вооружился адресными книгами, и...
     - Просто поразительно.
     - Иначе нельзя. Бьешься, как рыба об лед, пока что-нибудь не забрезжит.
     Она с улыбкой обернулась к дому.
     - Вот и Гунхильд.
     За три-четыре минуты, пока сервировался кофе, я успел деликатно расспросить Гунхильд о Норвегии; севернее Тронхейма ей бывать не приходилось. Появился Бенджи, но его отослали; я снова остался наедине с... хм... Лилией.
     Для пущей важности я вытащил блокнот.
     - Разрешите задать вам несколько вопросов.
     - Я чувствую, вы собираетесь меня обессмертить. - Глупо и вульгарно захихикала; мое внимание ей льстило.
     - Я думал, он был вашим соседом. Оказывается, нет. Где же он жил?
     - Да понятия не имею. В этом возрасте такими вещами разве интересуешься?
     - Знали ли вы его родителей? - Покачала головой. - А ваши сестры... они не могут знать больше?
     Она помрачнела.
     - Старшая сестра - в Чили. Она старше меня на десять лет. А Роза...
     - Роза?!
     Улыбка.
     - Роза.
     - Боже мой, это потрясающе. Все сходится. В цикле, посвященном... вам, есть загадочное стихотворение. Весьма туманное, но теперь, когда мы знаем, что у вас есть сестра...
     - Была. Роза умерла примерно тогда же. В 1916-м.
     - От брюшного тифа?
     Я сказал это с такой уверенностью, что она растерялась; потом улыбнулась.
     - Нет. Желтуха дала какое-то редкое осложнение. - Несколько мгновений она смотрела поверх моей головы. - Моя первая невосполнимая потеря.
     - А чувствовали вы, что он неравнодушен к вам... или к вашим сестрам?
     Она снова улыбнулась, вспоминая.
     - Нам казалось, он тайно влюблен в Мэй, старшую. У нее, конечно, был жених, но она любила смотреть, как мы занимаемся. Да-да... господи, вот так штука, я как сейчас все
это вижу... когда она приходила, он начинал важничать - ну, мы это так называли. Играл головоломные пьесы. А ей нравилась одна вещь Бетховена - "К Элизе", кажется? Мы часто ее напевали, чтоб подразнить его.
     - Роза была старше вас?
     - На два года.
     - Значит, две вредные девчонки и нудный учитель-иностранец?
     Она принялась раскачиваться.
     - Знаете, это ужасно, но я не помню. То есть да, мы мучили его, паршивки этакие. Но тут началась война, и он исчез.
     - Куда?
     - Ой. Не могу вам сказать. Понятия не имею. Но вместо него у нас появилась мерзкая старая кувалда. Вот ее мы не-на-ви-дели. Что там, мы скучали по нему. Пижонства в нас было много. Дело прошлое.
     - И долго он давал вам уроки?
     - Два года? - Почти вопрос.
     - Не выказывал ли он особого расположения... к вам?
     Надолго задумалась, покачала головой.
     - Вы хотите сказать, что он был... извращенец?
     - Нет-нет. Ну, к примеру, вы хоть раз оставались с ним наедине