- Как бы там ни было, это здание, как
мне кажется, не вписывается в перспективу -  слишком  велико  оно  для
картины. Старик утвердительно кивнул головой. - Но  автор  сделал  это
намеренно. Иначе ничего, кроме крыши, мы не увидели бы. А что касается
рухнувшей колонны и статуи, про них вообще  можно  было  бы  забыть  -
зелень скрыла бы их окончательно.
     Рози   нисколько   не   интересовал   фон;   все   ее    внимание
сосредоточилось на  центральной  фигуре  картины.  На  вершине  холма,
повернувшись к развалинам храма так, что все, кто смотрел на  полотно,
мог видеть только ее спину, стояла  женщина  Ее  светлые  волосы  были
заплетены в косу. От предплечья ее изящной руки -  правой  -  исходило
яркое золотое сияние. Левую руку она подняла, и,  хотя  точно  сказать
было невозможно, зритель догадывался,  что  она  прикрывает  глаза  от
солнца. Весьма странно, если вспомнить о  мрачном  предгрозовом  небе,
однако, похоже, женщина подняла левую  руку  именно  для  того,  чтобы
прикрыть глаза. На ней было короткое, живого  красно-пурпурного  цвета
платье - тога, отметила Рози  -  оставлявшее  одно  плечо  обнаженным.
Сказать что-то о ее обуви не представлялось возможным,  ибо  трава,  в
которой она стояла, доходила почти до колен, как раз  до  того  места,
где заканчивалась тога.
     - Куда бы вы ее причислили? - спросил Штайнер, обращаясь к Робби.
- К классицизму? Неоклассицизму?
     - Я бы отнес  ее  к  разряду  плохих  картин,  -  ответил  Робби,
усмехаясь, - но мне кажется, я понимаю,  почему  она  произвела  такое
впечатление  на  эту  женщину.  В  ней  на  удивление  много  чувства.
Составные {элементы}, возможно,  классические  -  вроде  тех,  что  мы
находим на старых стальных гравюрах, - но ощущение явно готическое.  И
потом тот факт, что главный персонаж повернут к  зрителю  спиной...  Я
нахожу это чрезвычайно странным, В целом... не могу сказать,  что  эта
молодая женщина выбрала самую лучшую картину в твоей лавке древностей,
Билл, но я уверен, она выбрала самую {своеобразную}.
     Рози же, как и прежде, почти не слышала их  разговора.  С  каждой
минутой она открывала в картине все новые и новые детали, пленявшие ее
воображение. Например, темно-фиолетовая тесемка на талии женщины в тон
каймы, идущей по краю тоги,  и  едва  проглядывающие  очертания  левой
груди. Пусть мужчины обмениваются  себе  учеными  суждениями.  Картина
просто замечательная. Она  чувствовала,  что  может  смотреть  на  нее
часами напролет, не отрываясь, и когда у нее появится свой  дом,  она,
пожалуй, будет иногда делать именно так.
     - Ни названия, ни подписи, - заметил Штайчер. - Впрочем...
     Он перевернул картину.  На  обратной  ее  стороне  открылись  два
выведенных  углем  слова,  написанные  мягкими,  слегка  расплывчатыми
печатными буквами; "МАРЕНОВАЯ РОЗА".
     - Ну вот, - с сомнением в голосе произнес он, - {мы} и узнали имя
автора. Хотя я бы сказал, что на имя это совсем не похоже.
     Робби отрицательно покачал головой, раскрыл рот, чтобы возразить,
но увидел, что женщина, выбравшая картину, тоже не согласна с Биллом.
     - Это название {картины}, - объяснила она, и тут же  добавила  по
причине, которую ни за что не смогла бы объяснить даже самой  себе,  -
Роза - это {мое} имя. Совершенно сбитый с толку Штайнер  посмотрел  на
нее. - Не обращайте внимания, просто совпадение, - проговорила она.
     Но так ли это на самом деле?
     - Смотрите. -  Она  снова  бережно  перевернула  картину  лицевой
стороной вверх и постучала пальцем по стеклу над  тогой,  составлявшей
все одеяние стоящей на  переднем  плане  женщины.  -  Вот  этот  цвет,
пурпурно-красный, называется мареновый.
     - Она права, - подтвердил Робби. - Автор или, что более вероятно,
последний владелец, ибо уголь очень быстро  стирается,  решил  назвать
картину по цвету хитона женщины.
     - Пожалуйста, - обратилась Рози к Штайнеру,  -  не  могли  бы  мы
поскорее закончить? Мне нужно торопиться. Я и так опоздала.
     Штайнер собрался было снова спросить, уверена ли она в  том,  что
ей хочется... но увидел ее лицо и промолчал. И заметил кое-что  еще  -
некую напряженность во всем облике женщины, свидетельствовавшую о том,
что в последнее время ей пришлось немало  перенести.  Он  увидел  лицо
женщины, которая способна принять его искреннюю  заинтересованность  и
стремление проявить заботу за попытку  заигрывания  или,  чего  ему  и
вовсе не хотелось, за намерение изменить условия сделки в свою пользу.
Он просто кивнул головой.
     - Кольцо за картину. Равноценный обмен. Мы  квиты.  И  расстаемся
счастливые и довольные.
     - Да. - согласилась Рози, награждая  его  ослепительной  улыбкой.
Впервые за последние четырнадцать лет она улыбнулась  своей  настоящей
улыбкой, и в тот момент, когда  улыбка  достигла  своей  полноты,  его
сердце открылось навстречу  ей.  -  Мы  оба  расстаемся  счастливые  и
довольные.



                                  5


     Выйдя за дверь ломбарда, она  на  мгновение  остановилась,  глупо
моргая и непонимающе глядя на проносящиеся мимо машины, точно так  же,
как  моргала  в  далекие  дни  детства,  когда  выходила,  держась  за
отцовскую руку, из полутьмы кинотеатра на яркий дневной свет улицы,  -
ослепленная, застигнутая врасплох в  тот  момент,  когда  половина  ее
сознания уже воспринимает реальный мир, а другая все еще  пребывает  в
мире вымышленном. Однако приобретенная картина была вполне реальна,  и
для того, чтобы избавиться  от  всех  сомнений  по  этому  поводу,  ей
достаточно опустить  голову  и  посмотреть  на  сверток,  который  она
держала в руках.
     Дверь ломбарда распахнулась, и  вслед  за  Рози  на  улицу  вышел
пожилой мужчина. Сейчас она даже ощутила к нему некоторое расположение
и потому одарила улыбкой, которую обычно берегут для тех, вместе с кем
довелось стать свидетелем странных или удивительных событий.
     - Мадам, - обратился он к ней, - не будете ли вы  столь  любезны,
чтобы сделать мне маленькое одолжение?
     Улыбка на ее лице тут  же  уступила  место  выражению  осторожной
сдержанности.
     - Это зависит от того, что именно вы хотите, но оказывать  услуги
незнакомцам не в моих традициях.
     Слабо сказано, конечно же. Она не привыкла даже {разговаривать} с
незнакомыми людьми.
     Он посмотрел на нее в явной растерянности, и  его  замешательство
слегка придало ей смелости.
     - Ах да, наверное, это звучит странно, но я  полагаю,  так  будет
лучше для нас обоих. Кстати, моя фамилия Леффертс. Роб Леффертс.
     - Рози Макклендон, - представилась она. Подумав, стоит ли  подать
ему руку, она решила не делать этого.  Вероятно,  ей  даже  не  стоило
называть своего имени.
     - К сожалению, у меня нет времени, чтобы выполнить вашу  просьбу,
мистер Леффертс - мне действительно нужно торопиться, и...
     - Прошу вас. - Он опустил на тротуар свой видавший виды портфель,
сунул руку в маленький коричневый пакет, который держал в другой руке,
и извлек одну  из  старых  книг  в  мягкой  обложке,  найденную  им  в
ломбарде. На обложке она увидела стилизованное изображение  мужчины  в
полосатой черно-белой тюремной робе, который входил не то в пещеру, не
то в туннель.
     - Все, о чем я хотел бы попросить вас, это прочесть первый  абзац
книги. Вслух.
     - Прямо здесь? - Она огляделась. - Здесь,  посередине  улицы?  Но
зачем, Бога ради?
     Он только повторил:
     - Прошу вас.
     Она приняла протянутую книгу, думая при этом, что  если  выполнит
его просьбу, то сможет отделаться от странного старика без  дальнейших
осложнений. Это было бы замечательно, ибо  она  начинала  подозревать,
что у старика не все в порядке с рассудком. Вероятно, он не опасен, но
все же малость не в себе. А если она ошибается и он все-таки {опасен},
она не хотела отдаляться на слишком  большое  расстояние  от  ломбарда
"Либерти-Сити" - и Билла Штайнера.
     Книга  называлась  "Темные  аллеи",  автора  звали  Дэвид  Гудис.
Перелистывая страницы с предупреждением о  нарушении  авторских  прав,
Рози подумала: "Совсем не удивительно, что имя писателя мне незнакомо"
(хотя название книги пробудило смутные воспоминания).  "Темные  аллеи"
вышли в свет в тысяча девятьсот сорок шестом году, за шестнадцать  лет
до ее рождения.
     Она подняла голову и взглянула на Роба  Леффертса.  Тот  усиленно
кивал головой, буквально дрожа от нетерпения...  и  надежды?  Как  это
возможно? Однако он  действительно  выглядел  так,  словно  сгорал  от
нетерпения и надежды.
     Чувствуя, что ее тоже  постепенно  охватывает  волнение  ("С  кем
поведешься..."- любила повторять ее мать), Рози начала  читать.  Перед
тем. как произнести первое слово, она отметила про  себя,  что  абзац,
слава Богу, совсем невелики.
     - "Все произошло хуже некуда. Пэрри был ни в чем  не  виновен.  В
довершение  ко  всему  это  мирный  человек,  никогда  не  причинявший
неудобств другим и мечтавший о спокойной жизни. Однако  слишком  много
всего было против него и почти ничего - за.  Присяжные  посчитали  его
виновным. Судья объявил  приговор  о  пожизненном  заключении,  и  его
доставили в Сан-Квентин".
     Она подняла голову, захлопнула книгу и протянула ее хозяину.
     - Как я справилась?
     Он улыбался в откровенном восторге.
     - О лучшем я не мог и мечтать, миссис Макклендон. Но  постойте...
еще один... доставьте старику удовольствий...  -  Он  быстро  зашуршал
страницами книги, отыскивая нужное место. - Только диалог, прошу  вас.
Разговор между Пэрри и  водителем  такси.  Со  слов  "Знаете  ли,  это
забавно". Видите?
     Да, она увидела нужное место и в этот раз не стала  отказываться.
Она пришла к выводу, что Леффертс не  опасен,  возможно,  он  даже  не
сумасшедший, как ей показалось. Кроме того, она по-прежнему  не  могла
избавиться от странного возбуждения... словно вот-вот должно произойти
что-то интересное - или уже происходило.
     "Ну конечно, чего же тут удивительного,  -  подсказал  счастливый
внутренний голос. - Ты забыла о картине, Рози".
     Конечно, все дело в картине. От одной только мысли  о  картине  у
нее стало легче на сердце, и она радостно улыбнулась.
     - До чего же удивительно, - вырвалось у нее,  но  она  продолжала
улыбаться, не в силах совладать с собой.
     Он кивнул, и ей показалось, что он сделал бы  точно  такой  жест,
скажи она ему, что ее зовут госпожа Бовари.
     - Да, я понимаю, что вы сейчас испытываете,  но...  вы  {видите},
какой отрывок я прошу вас прочесть?
     - Да.
     Она  быстро  пробежала  глазами  диалог,  пытаясь  получить  хоть
какое-то представление о двух беседующих персонажах по их репликам.  С
таксистом не возникло никаких сложностей; через несколько секунд в  ее
голове возник образ Джеки Глейсона, исполняющего роль Ральфа  Крамдена
в многосерийной телепостановке "Медового месяца",  которую  показывали
около полудня по восемнадцатому каналу. С Пэрри оказалось чуть сложнее
- обобщенный тип героя  в  ореоле  загадочности,  Да,  впрочем,  какая
разница? Она откашлялась и начала читать, быстро забыв, что  стоит  на
оживленном перекрестке с завернутой в бумагу картиной под  мышкой,  не
видя обращенных на нее и Леффертса удивленных взглядов прохожих.
     - "Знаете  ли,  это  забавно,  -  заметил  водитель.  -  Я   могу
определить, о чем думают люди, по выражению их лиц. Иногда я даже могу
сказать, кто они... вы, например.
     - Я, например. И кто же я, по-вашему?
     - Вы человек, у которого масса проблем.
     - Да нет у меня никаких проблем, - возразил Пэрри.
     - Не старайтесь меня переубедить, -  произнес  таксист.  -  Я  же
знаю. Я разбираюсь в людях, И скажу вам еще  вот  что:  ваши  проблемы
связаны с женщинами.
     - И снова невпопад. Я женат и счастлив в браке".
     Неожиданно ни с того, ни с  сего  она  представила  голос  Пэрри:
голос  Джеймса  Вудса,  нервный  и   напряженный,   но   с   заметными
ироническими нотками. Это воодушевило ее,  и  она  продолжила  чтение,
разогреваясь, как спортсмен во время разминки, видя перед собой  сцену
из несуществующего фильма, в  котором  Джеки  Глейсон  и  Джеймс  Вудс
разговаривают в такси, мчащемся по ночным улицам города.
     - "Удар на удар. Вы не женаты. Но когда-то были  женаты,  и  брак
оказался не совсем удачным.
     - А-а, я все понял. Вы там находились. Вы все время  прятались  в
шкафу.
     Водитель помолчал.
     - Я расскажу вам про вашу жену. С ней трудно  было  сладить.  Она
хотела... многого. Чем больше она получала, тем больше ей хотелось,  а
она всегда получала то, что желала. Вот так-то".
     Рози дошла до конца страницы. Ощущая странный холодок  на  спине,
она молча закрыла книгу и протянула ее  Леффертсу,  который,  судя  по
виду, от счастья готов был обнять ее.
     - У вас прекрасный голос!  -  воскликнул  он.  -  Низкий,  но  не
занудный, мелодичный и очень чистый, без всякого акцента -  я  услышал
его с самого начала, но один только голос еще  ничего  не  значит.  Вы
можете {читать}! Господи, как вы можете {читать}!
     - {Разумеется}, я могу читать, - возмущенно произнесла  Рози,  не
зная, то ли ей обижаться, то  ли  посмеяться.  -  Разве  я  похожа  на
человека, который воспитывался в джунглях?
     - Нет, я не то хотел сказать,  просто  часто  даже  самые  лучшие
чтецы не способны читать вслух - пусть они не запинаются над  тем  или
иным словом, им не хватает выразительности. А диалог намного  сложнее,
чем простое повествование  -  можно  сказать,  решающее  испытание.  Я
слышал двух различных людей. Честное слово, я действительно слышал их!
     - Я тоже. Но вы извините меня, мистер Леффертс, мне  правда  надо
торопиться. Я...
     Он протянул руку и, когда  она  начала  поворачиваться,  легонько
дотронулся до ее плеча. Женщина с большим жизненным  опытом  давно  бы
уже  сообразила,  что  ей  устроили  прослушивание,  пусть   даже   на
оживленном уличном перекрестке, и ее не так сильно удивило бы то,  что
затем сказал Леффертс. Рози, однако, от потрясения  временно  лишилась
дара речи, когда он предложил ей работу.



                                  6


     В  те  минуты,  когда  Роб  Леффертс  слушал  его  жену-беглянку,
читающую отрывки из книги на уличном перекрестке, Норман Дэниелс сидел
в маленьком кубике своего кабинета на четвертом  этаже  нового  здания
полицейского управления, положив  ноги  на  стол  и  забросив  руки  с
переплетенными пальцами за голову. Впервые за последние несколько  лет
у него появилась возможность положить ноги на письменный стол;  обычно
его заваливали  кипы  бумаг,  бланков,  протоколов,  обертки  от  еды,
доставленной  из  ближайшего   ресторанчика,   незаконченные   отчеты,
циркуляры, записки и все такое прочее" Норман не принадлежал  к  числу
тех  людей,  которые  привыкли  убирать  за  собой  (за  пять   недель
отсутствия жены дом, в котором Рози поддерживала идеальную  чистоту  и
порядок, превратился в некое подобие  Майами  после  пронесшегося  над
городом  урагана   Эндрю),   и   обычно   его   кабинет   красноречиво
свидетельствовал о склонностях хозяина, но теперь он выглядел  строго,
почти аскетично. Большую часть дня Норман убил на уборку. Ему пришлось
отнести три огромных пластиковых мешка с ненужными  бумагами  вниз,  в
подвал,    поскольку    он    не    надеялся    на    добросовестность
уборщицы-негритянки, которая работала в полицейском  управлении  между
полуночью и шестью утра в будние  дни.  Работа,  порученная  ниггерам,
никогда не выполняется - этот урок Норман усвоил  от  своего  отца,  и
действительность  подтвердила  правоту  старика.  Всем   политикам   и
поборникам прав человека никак не  удается  понять  примитивный  факт:
ниггеры не  умеют  и  не  желают  трудиться.  Наверное,  из-за  своего
африканского темперамента.
     Норман  медленно  окинул  взглядом  непривычно  чистый  стол,  на
котором не осталось ничего, кроме его ног и телефона, затем  посмотрел
на стену справа. На протяжении четырех лет самой стены почти  не  было
видно под слоем  листовок  с  портретами  разыскиваемых  преступников,
срочными записками, результатами лабораторных исследований - не говоря
уже о календаре, в котором он красным карандашом отмечал даты судебных
заседаний, - но теперь стена была совершенно голой. Визуальный  осмотр
кабинета завершился на стоящих у двери картонных ящиках  со  спиртным.
Глядя на них, Норман задумался над непредсказуемостью  жизни.  Да,  он
вспыльчив, и сам же первый согласен признаться в этом. Он также  готов
признать, что из-за собственной  вспыльчивости  частенько  попадает  в
неприятности и, самое главное, {не может из них выбраться}. И если  бы
год назад ему сказали, что его кабинет будет выглядеть таким  образом,
он  пришел  бы  к  логическому  выводу:  неудержимая  вспыльчивость  в
конечном итоге привела его к таким неприятностям,  из  которых  он  не
смог выбраться, и его выгнали с работы. То ли в личном деле накопилось
большое   количество   выговоров,   достаточных   для   увольнения   в
соответствии с правилами полицейского управления, то ли его застали за
избиением  подозреваемого.  Взять  того  же  вшивого  педика,   Рамона
Сандерса. Норман его не избивал, но вряд ли получил  бы  благодарность
за такое обращение с подозреваемым. Да, конечно, то, как он обошелся с
поганым педерастом, может вызвать улыбку у любого - и  в  душе  всякий
поддержит его, - но надо же соблюдать правила игры... или, по  крайней
мере, не попадаться, когда их нарушаешь. Примерно то же самое, как и с
ниггерами, не умеющими и не желающими работать: все (во всяком случае,
все белые) об этом знают, но предпочитают не говорить вслух.
     Однако его не выгоняют с работы. Нет, он просто переезжает, вот и
все.  Переезжает  из  этого  дерьмового  кубика,   в   котором   негде
повернуться, служившего ему домом с первого  дня  президентства  Буша.
Переезжает в настоящий офис, где стены поднимаются до самого потолка и
опускаются до самого пола. Его не только не выгоняют - его  {повышают}
в должности. Это напомнило ему песню Чака Берри, ту, в которой он поет
по-французски: "C'est la vie - это жизнь,  и  ты  никогда  заранее  не
знаешь, чем она обернется".
     С тем делом об ограблении склада большой компании все  вышло  как
нельзя  лучше,  шум  стоял  невообразимый,   и   даже   если   бы   он
собственноручно написал сценарий, вряд ли  от  этого  было  бы  больше
пользы.  Произошла  почти  невероятная  трансмутация;  как  будто  его
задница, словно по мановению волшебной палочки, вдруг  стала  золотой,
во всяком случае, в стенах полицейского управления.
     Как выяснилось, в преступлении  оказалось  замешанным  полгорода.
Часто случается, что клубок так и остается не распутанным до  конца...
но ему это удалось.
     Все встало на свои места, словно вы десять раз подряд  угадываете
выпадающую на рулетке семерку, и каждый раз ваша ставка удваивается. В
конце концов его группа арестовала  больше  двадцати  человек,  причем
половина из них  занимала  крупные  ответственные  посты  в  городском
управлении и бизнесе, и все аресты были оправданными - комар  носа  не
подточит,  без  малейшей  надежды  на  благоприятный  исход  дела  для
арестованных. Окружной прокурор,  должно  быть,  балдеет  от  оргазма,
равного которому не испытывал с тех пор,  как  в  первый  год  старшей
школы трахнул своего кокер-спаниеля. Норман, который  некоторое  время
опасался, что  может  в  один  прекрасный  день  очутиться  на  скамье
подсудимых и услышать приговор из уст этого гнилого  дегенерата,  если
не набросит узду на свой взрывоопасный темперамент, вдруг  превратился
в любимчика  окружного  прокурора.  Чак  Берри  прав:  жизнь  -  штука
непредсказуемая.
     - Холодильник  набит  жареными  цыплятами  и  имбирным  пивом.  -
произнес нараспев Норман и улыбнулся.  Это  была  радостная  и  бодрая
улыбка, которая, скорее всего, вызвала  бы  ответную  у  всякого,  кто