помост,
на котором под роскошным шатром с откинутыми  стенками  были  приготовлены
стол и ложе для Рамсеса.
   У каждого столика стояли большие вазоны или кадки с пальмами,  акациями
и смоковницами. Стол наследника был окружен хвойными  растениями,  которые
струили в зал свой аромат.
   Собравшиеся  гости  встретили  царевича  радостными  возгласами.  Когда
Рамсес занял место под балдахином, откуда виден был весь  зал,  свита  его
уселась за столы. Зазвучали арфы. В зал вошли женщины в богатых прозрачных
нарядах, с открытой грудью, сверкавшей  драгоценными  украшениями.  Четыре
самые красивые девушки окружили Рамсеса, другие подсели к  знатным  членам
его свиты.
   В воздухе реял аромат роз, ландышей и фиалок. Рамсес почувствовал,  как
в висках у него застучала кровь.
   Рабы и рабыни в белых,  розовых  и  голубых  рубашках  стали  разносить
сладости, жареную птицу, дичь, рыбу, вино  и  фрукты,  а  также  венки  из
цветов, которые обедающие возлагали на  голову.  Исполинская  бабочка  все
чаще  и  чаще  махала  крыльями.   В   пустой   половине   зала   началось
представление. Выступали по очереди танцовщицы, гимнасты, шуты,  фокусники
и фехтовальщики. Когда кто-нибудь  проявлял  особенную  ловкость,  зрители
бросали ему цветы из своих венков или золотые кольца.
   Обед длился несколько часов, прерываясь возгласами в честь  наместника,
номарха и его семьи.
   Рамсесу, который полулежал на ложе, покрытом львиной шкурой с  золотыми
когтями, прислуживали четыре дамы.  Одна  обвевала  его  опахалом,  другая
меняла ему венки на голове, остальные подносили блюда. В конце обеда та, с
которой он разговаривал всего охотнее, поднесла ему бокал  вина.  Половину
его Рамсес выпил сам, остальное подал ей и, когда она выпила, поцеловал ее
в губы.
   Тогда невольники быстро погасили  факелы,  бабочка  перестала  шевелить
крыльями, и в темном зале наступила тишина, прерываемая  лишь  нервическим
смехом женщин.
   Вдруг раздался топот торопливо приближавшихся людей и  хриплый  мужской
голос.
   - Пустите меня!.. - кричал мужчина. - Где наследник?.. Где наместник?..
   В зале поднялось смятение. Женщины в испуге плакали, мужчины кричали:
   - Что это?.. Покушение на наследника?! Эй, стража!
   Слышен был звон разбитой посуды, треск ломаемых стульев.
   - Где наследник? - кричал ворвавшийся незнакомец.
   - Стража!.. Охраняйте наследника!.. - отвечали из зала.
   - Зажгите свет!.. - раздался юношеский голос  наследника.  -  Кто  меня
ищет? Я здесь!..
   Внесли факелы. В  зале  валялась  беспорядочной  грудой  опрокинутая  и
сломанная мебель, за которой прятались участники пиршества. На  возвышении
наследник рвался из рук  обнимавших  его  с  плачем  женщин.  Тутмос  -  в
растрепанном парике, подняв бронзовый кувшин,  готов  был  хватить  им  по
голове всякого,  кто  приблизился  бы  к  царевичу.  В  дверях  показалось
несколько вооруженных солдат.
   - Что это?.. Кто здесь?.. - кричал в испуге номарх.
   Тут только увидели виновника смятения. Какой-то голый, огромного  роста
человек, покрытый грязью, с кровавыми рубцами на спине, стоял на коленях у
самого помоста, протягивая руки к наследнику.
   - Вот разбойник! - вскричал номарх. - Возьмите его!
   Тутмос поднял  свой  кувшин,  стоявшие  у  дверей  солдаты  побежали  к
помосту.
   Израненный человек, припав лицом к ступенькам, взывал:
   - Смилуйся, солнце Египта!..
   Солдаты собрались уже его схватить, но в это время  Рамсес,  вырвавшись
из рук женщин, подошел к бедняге.
   - Не троньте его!.. - крикнул Рамсес солдатам. -  Чего  тебе  нужно  от
меня? - обратился он к великану.
   - Я хочу поведать тебе о наших обидах, государь...
   Софра, подойдя к наследнику, шепнул ему:
   - Это гиксос. Взгляни на его  лохматую  бороду  и  волосы.  К  тому  же
наглость, с какой  он  ворвался  сюда,  доказывает,  что  этот  злодей  не
коренной египтянин.
   - Кто ты такой? - спросил Рамсес.
   - Я - Бакура, из отряда землекопов в Сехеме. У нас сейчас  нет  работы,
так номарх Отой приказал нам...
   - Это  пьяница  и  сумасшедший!..  -  шептал  в  ярости  Софра  на  ухо
наследнику. - Как он говорит с тобой, государь...
   Но Рамсес так посмотрел на  номарха,  что  вельможа  с  подобострастным
поклоном попятился назад.
   - Что приказал вам достойный Отой? - спросил Бакуру наместник.
   - Он приказал нам, государь, ходить толпой по берегу Нила, бросаться  в
воду,  останавливаться  на  перекрестках  дорог  и   приветствовать   тебя
радостными кликами. И обещал заплатить за это, что полагается...  Вот  уже
два месяца, государь, как мы ничего не получали! Ни ячменных  лепешек,  ни
рыбы, ни оливкового масла для натирания тела.
   - Что ты на это скажешь? - обратился наместник к номарху.
   - Пьяница и разбойник... Наглый лжец!.. - ответил Софра.
   - Что же вы там кричали в мою честь?
   - Что было приказано! - отвечал великан. -  Моя  жена  и  дочь  кричали
вместе с другими: "Да живет вечно!" - а я прыгал в воду и бросал  венки  в
твою лодку. За это мне  должны  были  заплатить  полдебена.  Когда  же  ты
изволил всемилостивейше въезжать в город Атриб, я по приказу бросился  под
копыта лошадей и остановил колесницу...
   Наместник расхохотался.
   - Право, - сказал он, - я не ожидал, что наше пиршество закончится  так
весело!.. А  сколько  же  тебе  заплатили  за  то,  что  ты  бросился  под
колесницу?
   - Обещали три дебена, но ничего не заплатили -  ни  мне,  ни  жене,  ни
дочери. Да и весь отряд заставили голодать целых два месяца.
   - Чем же вы живете?
   - Милостыней или тем, что удастся заработать у  крестьян.  Из-за  такой
тяжкой нужды мы три раза бунтовали и хотели вернуться домой, но офицеры  и
писцы то обещали нам, что заплатят, то приказывали нас бить...
   - В награду за эти крики в мою честь? - вставил, смеясь, наследник.
   -  Да,  господин...  Вчера  у  нас  был  самый  большой  бунт,  за  что
достойнейший  номарх  Софра  приказал  избить   каждого   десятого.   Всем
досталось, а больше всего мне, потому что я самый рослый и мне  приходится
кормить три рта: себя, жену и дочь. Избитый, я вырвался из их  рук,  чтобы
пасть ниц перед тобой и принести  тебе  наши  жалобы.  Бей  нас,  если  мы
виноваты, но пусть писцы выплатят нам, что  следует,  иначе  мы  помрем  с
голоду, мы сами, жены и дети наши...
   - Это  одержимый!..  -  вскричал  Софра.  -  Извольте  взглянуть,  ваше
высочество, сколько он мне наделал убытку. Десять талантов не взял бы я за
эти столы, чаши и кувшины.
   В толпе гостей, пришедших понемногу в себя, поднялся ропот.
   - Это какой-то разбойник!.. - шептали гости. - Смотрите,  это  в  самом
деле гиксос, в нем бурлит еще  проклятая  кровь  его  дедов,  опустошивших
Египет.  Такая  драгоценная  мебель...  такая  дорогая  посуда...  разбиты
вдребезги!..
   - Один бунт работников, не получивших  платы,  причиняет  больше  вреда
государству, чем стоят все эти богатства, - строго сказал Рамсес.
   - Святые слова!.. Надо записать их на памятниках!.. - раздались  голоса
в толпе гостей. - Бунт отрывает людей от работы и наполняет скорбью сердце
царя... Недопустимо, чтоб работники по два месяца не получали жалованья...
   Наместник  с  нескрываемым  презрением  посмотрел  на  изменчивых,  как
облака, придворных и строго обратился к номарху:
   - Поручаю твоему попечению этого замученного человека. Я уверен, что  и
волос не упадет с его головы. Я желаю  завтра  же  увидеть  весь  отряд  и
проверить, верно ли то, что он здесь говорил.
   Сказав  это,  Рамсес  вышел,  оставив  номарха  и   гостей   в   полной
растерянности.
   На следующий день наследник, одеваясь с помощью Тутмоса, спросил его:
   - Пришли работники?..
   - Да, государь, они с рассвета ожидают твоих приказаний...
   - А этот... Бакура - с ними?
   Тутмос поморщился и ответил:
   - Произошел странный случай: достойнейший Софра приказал запереть его в
пустом подвале своего дворца.  И  вот  этот  негодяй,  страшнейший  силач,
выломал дверь в  другой  подвал,  где  стояло  вино,  опрокинул  несколько
ценнейших кувшинов и напился так, что...
   - Что, что?.. - спросил Рамсес.
   - Что... умер...
   - И ты веришь, - воскликнул он, - что он умер от вина?
   - Приходится верить, у меня нет доказательств, что его убили, - ответил
Тутмос.
   - А я их поищу!.. - вскричал Рамсес.
   Он забегал по комнате,  фыркая,  как  рассерженный  львенок.  Когда  он
успокоился, Тутмос сказал:
   - Не ищи, государь, вины там, где ее не видно; ты  даже  свидетелей  не
найдешь. Если кто-нибудь действительно удушил этого  рабочего  по  приказу
номарха, - он не признается. Сам  покойник  тоже  ничего  не  скажет.  Да,
впрочем, какое значение могла бы иметь его жалоба  на  номарха!..  Тут  ни
один суд не согласится начать следствие.
   - А если я прикажу?.. - спросил наместник.
   - Тогда они проведут следствие  и  докажут  невиновность  Софры.  Тебе,
государь, будет неловко, а все номархи, их родня и  челядь  станут  твоими
врагами.
   Царевич стоял посреди комнаты в раздумье.
   - Наконец, - проговорил Тутмос, - все как будто бы говорит за  то,  что
несчастный Бакура был пьяница или сумасшедший, а главное  -  чужой.  Разве
настоящий и здравомыслящий египтянин, - если бы ему даже  год  не  платили
жалованья и задали еще  большую  трепку  -  решился  ворваться  во  дворец
номарха и с такими воплями звать наследника?..
   Рамсес поник головой, и, видя, что в соседней комнате стоят придворные,
сказал, понизив голос:
   - Знаешь, Тутмос, с тех пор как я отправился в это путешествие,  Египет
мне кажется каким-то другим. Иногда я спрашиваю себя,  не  в  чужой  ли  я
стране? Иногда асе мое сердце охватывает тревога,  как  будто  у  меня  на
глазах пелена: рядом творятся подлости, а я их не вижу...
   - Да ты и не старайся их видеть, а то тебе еще покажется, что всех  нас
следует отправить в каменоломни,  -  ответил,  смеясь,  Тутмос.  -  Помни:
номарх и чиновники - это пастыри  твоего  стада.  Если  кто-нибудь  выдоит
кринку молока для себя или  зарежет  овцу,  ты  же  не  убьешь  его  и  не
прогонишь. Овец у тебя много, а найти пастухов - дело нелегкое.
   Наместник, уже одетый, перешел в приемную, где собралась вся его свита:
жрецы, офицеры и чиновники. Вместе с ними он вышел из дворца  на  наружный
двор.
   Это была широкая площадь, обсаженная  акациями,  под  сенью  которых  и
ожидали наместника работники. При звуке  рожка  они  вскочили  с  земли  и
выстроились в пять рядов.
   Рамсес, окруженный блестящей свитой вельмож, вдруг  остановился,  желая
сперва издали взглянуть на землекопов. Это были нагие люди в белых  чепцах
и в таких же набедренниках. Среди них нетрудно было  различить  коричневых
египтян, черных негров, желтых азиатов и белых обитателей Ливии и островов
Средиземного моря.
   В первом ряду стояли землекопы с кирками, во втором  -  с  мотыгами,  в
третьем - с лопатами. Четвертый ряд составляли носильщики, каждый  из  них
держал  шест  и  два  ведра,  пятый  -  тоже  носильщики,  но  с  большими
носилками-ящиками, по два человека на каждые носилки. Они уносили  вырытую
землю.
   Впереди, на расстоянии десяти с лишним шагов, стояли мастера; у каждого
в руках была толстая жердь и большой деревянный циркуль или угольник.
   Когда Рамсес подошел к ним, они прокричали хором: "Да живешь ты вечно!"
- и, опустившись на колени, пали ниц. Он велел им встать, а сам  продолжал
внимательно их разглядывать.
   Это были здоровые сильные люди; не похоже  было,  что  они  два  месяца
живут одной милостыней.
   К наместнику подошел номарх Софра со своей свитой,  но  Рамсес,  сделав
вид, что не заметил его, обратился к одному из мастеров:
   - Вы землекопы?
   Тот грохнулся на землю и молчал.
   Рамсес пожал плечами и крикнул рабочим:
   - Вы из Сехема?
   - Мы землекопы из Сехема! - ответили все хором.
   - Жалованье получили?..
   - Получили - мы сыты и счастливы, слуги  его  святейшества  фараона,  -
ответил хор, отчеканивая каждое слово.
   - Налево кругом! - скомандовал наместник.
   Рабочие повернулись. Почти у каждого на спине были  глубокие  и  частые
рубцы от палок, но свежих рубцов не было.
   "Обманывают меня!" - подумал наследник. Он приказал рабочим вернуться в
казармы и, по-прежнему не замечая номарха, ушел к себе во дворец.
   - Ты тоже скажешь мне, - обратился он по дороге к Тутмосу,  -  что  эти
люди - рабочие из Сехема?
   - Они же сами тебе сказали! - ответил Тутмос.
   Рамсес велел подать лошадь и поехал к своим полкам, стоявшим лагерем за
городом.
   Весь день он провел, обучая  солдат.  Около  полудня  на  площадке  для
учений в сопровождении номарха появилось несколько десятков носильщиков  с
шатрами, утварью, едой и вином. Но наместник отправил их обратно, в Атриб.
Когда же наступило время обеда для солдат, он велел  подать  себе  овсяные
лепешки с сушеным мясом.
   Это были наемные ливийские полки. Когда наследник  к  вечеру  велел  им
оставить оружие и простился с ними, ему казалось, что  солдаты  и  офицеры
сошли с ума. С кликами  "живи  вечно!"  они  целовали  ему  руки  и  ноги,
устроили носилки из копий и плащей и с песнями донесли до дворца, споря по
дороге за честь нести его на плечах.
   Номарх и провинциальные чиновники, видя восторженную  любовь  ливийских
варваров к наследнику и его милостивое отношение к ним, встревожились.
   - Вот это повелитель!.. - шепнул Софре  великий  писец.  -  Если  б  он
захотел, эти люди перебили бы мечами нас и наших детей...
   Огорченный номарх вздохнул, мысленно обращаясь к богам и  поручая  себя
их милостивому покровительству.
   Поздно ночью Рамсес вернулся в свой дворец, где прислуга сообщила,  что
ему отвели под спальню другую комнату.
   - Это почему?
   - Потому что в том покое видели ядовитую змею, которая спряталась  так,
что ее невозможно найти.
   Новая спальня помещалась во флигеле, прилегавшем к  дому  номарха.  Это
была четырехугольная комната, окруженная колоннами. Алебастровые стены  ее
были покрыты цветными барельефами, изображавшими внизу растения в горшках,
а выше - гирлянды из листьев оливы и лавра.
   Почти  посередине  стояло  широкое  ложе,  отделанное  черным  деревом,
слоновой костью и золотом. Спальня освещалась двумя благовонными факелами.
Под колоннадой стояли столики с вином, яствами и венками из роз. В потолке
было большое четырехугольное отверстие, задернутое холстом.
   Рамсес принял ванну  и  улегся  на  мягкой  постели.  Прислуга  ушла  в
отдаленные комнаты. Факелы догорали. По спальне пронесся прохладный ветер,
насыщенный ароматами цветов. Где-то вверху послышалась тихая музыка арф.
   Рамсес поднял голову.
   Холщовая  крыша  спальни  раздвинулась,  сквозь   прорезь   в   потолке
показалось созвездие Льва и в нем яркая звезда  Регул.  Музыка  арф  стала
громче.
   "Уж: не боги ли собираются ко  мне  в  гости?"  -  подумал  с  усмешкой
Рамсес.
   В отверстии потолка  блеснула  широкая  полоса  света,  яркого,  но  не
резкого. Немного спустя вверху показалась  золотая  ладья  с  беседкой  из
цветов; столбы ее были увиты гирляндами из роз, а кровля украшена фиалками
и лотосом. На обвитых зеленью шнурах золотая ладья бесшумно спустилась  на
пол; из цветов вышла нагая женщина необычайной красоты. Тело  ее  казалось
выточенным  из  белого  мрамора,  а  янтарные   волны   волос   упоительно
благоухали.
   Выйдя из своей воздушной ладьи, она преклонила колени.
   - Ты - дочь Софры? - спросил ее наследник.
   - Ты угадал, государь...
   - И, несмотря на это, пришла ко мне!..
   - Молить, чтобы ты простил моего отца... Он несчастен!.. С полудня он в
отчаянии проливает слезы, лежа во прахе.
   - А если я не прощу его, ты уйдешь?
   - Нет, - тихо прошептала девушка.
   Рамсес привлек ее к себе и страстно поцеловал. Глаза его горели.
   - За это я прощу его, - сказал он.
   - О, какой ты добрый, - воскликнула  девушка,  прижимаясь  к  царевичу.
Потом прибавила,  ласкаясь:  -  И  прикажешь  возместить  убытки,  которые
причинил ему этот сумасшедший рабочий?..
   - Прикажу!..
   - И возьмешь меня к себе во дворец?
   Рамсес посмотрел на нее.
   - Возьму, ты прекрасна.
   - В самом деле?.. - ответила она, обвивая руками его шею. - Посмотри на
меня поближе... Среди красавиц Египта я занимаю лишь четвертое место.
   - Что это значит?
   - В Мемфисе или неподалеку от Мемфиса живет твоя первая. К счастью, она
еврейка. В Сехеме - вторая...
   - Я ничего об этом не знаю, - заметил Рамсес.
   - Ах ты, голубь невинный! Наверно, не знаешь и про третью, в Оне?..
   - Она разве тоже принадлежит моему дому?
   - Неблагодарный! - воскликнула красавица, ударив его цветком лотоса.  -
Через месяц ты скажешь то же обо мне... Но я не дам себя в обиду...
   - Как и твой отец...
   - Ты еще не простил его? Помни, я уйду...
   - Нет, останься... останься!..
   На следующий день наместник присутствовал на празднике, которым  почтил
его Софра, похвалил перед всеми его управление провинцией и, в награду  за
убытки, причиненные пьяным работником, подарил половину сосудов  и  утвари
из тех, что преподнесли ему в городе Оне.
   Вторую половину этих подарков получила дочь  номарха,  красавица  Абеб,
уже как придворная дама. Кроме того, она заставила выдать  себе  из  казны
Рамсеса пять талантов на наряды, лошадей и рабынь.
   Вечером наследник, зевая, сказал Тутмосу:
   - Царь, отец мой, преподал мне великую истину: женщины стоят дорого!
   - Хуже, когда их нет, - ответил щеголь.
   - Но у меня их четыре, и я даже не знаю, как это случилось. Двух  я  бы
мог уступить...
   - И Сарру тоже?
   - Ее - нет, особенно если у нее родится сын.
   - Если ты назначишь этим  горлицам  хорошее  приданое,  мужья  для  них
найдутся...
   Наследник опять зевнул.
   - Не люблю слушать о приданом, - сказал он. - А-а-а! Какое счастье, что
я вырвусь наконец отсюда и буду жить среди жрецов...
   - Ты в самом деле думаешь об этом?..
   - Приходится. Может быть,  я  узнаю  от  них  наконец,  отчего  беднеют
фараоны... А-а-а!.. Ну, и отдохну...



25

   В тот  же  день  в  Мемфисе  финикиянин  Дагон,  достопочтенный  банкир
наследника престола, лежал на диване под  колоннадой  своего  дворца.  Его
окружали благоухающие хвойные растения, выращенные в  кадках.  Два  черных
раба охлаждали богача опахалами, а сам он, забавляясь  обезьянкой,  слушал
доклад писца.
   Но вот раб, вооруженный мечом и копьем, в шлеме  и  со  щитом  (банкиру
нравились  военные  доспехи),  доложил  о  приходе   почтенного   Рабсуна,
финикийского купца, проживающего в Мемфисе.
   Гость вошел, низко кланяясь, и искоса так посмотрел на Дагона, что  тот
приказал писцу и рабам удалиться. Затем, как человек осторожный,  осмотрел
все углы и сказал, обращаясь к гостю:
   - Ну, можно говорить.
   Рабсун сразу же приступил к делу.
   - Известно ли вашей чести, что из Тира приехал князь Хирам?
   Дагон привскочил на диване.
   - Да поразит проказа его и его княжество! - вскричал он.
   - Он мне как раз говорил, - продолжал хладнокровно гость, -  что  между
вами вышло недоразумение.
   - Что называется недоразумением?.. - продолжал кричать  Дагон.  -  Этот
разбойник обокрал меня, ограбил, разорил... Когда я послал свои суда вслед
за другими тирскими на запад за серебром,  кормчие  этого  негодяя  Хирама
хотели поджечь их, посадить на мель... В результате мои корабли  вернулись
ни с чем, обгорелые, изломанные...  Да  сожжет  его  огонь  небесный!..  -
закончил в бешенстве ростовщик.
   - А если у Хирама  есть  для  вашей  чести  выгодное  дело?  -  спросил
хладнокровно гость.
   Буря, бушевавшая в груди Дагона, сразу улеглась.
   - Какое у него может быть для  меня  дело?  -  спросил  он  уже  вполне
спокойным тоном.
   - Он сам расскажет это вашей чести, но ему надо  сначала  повидаться  с
вами.
   - Ну, так пусть придет ко мне.
   - А он думает, что это вы должны явиться к нему. Ведь он  член  Высшего
совета Т