олюдины,  которые,
прокричав приветствия, бегут скорее к своим волам и свиньям.
   Но главная задача не была разрешена. Рамсес не только не выяснил причин
уменьшения царских доходов, но не был в состоянии даже как следует уяснить
себе, в чем корень зла и как исправить дело.  Он  чувствовал  только,  что
легендарная борьба бога Сета с богом Осирисом ничего не  разъясняет  и  не
указывает никаких средств, чтобы помочь беде.
   Между тем наследник, как будущий фараон, хотел получать большие доходы,
такие, какие получали прежние повелители Египта, и кипел гневом при  одной
мысли, что, вступив на престол, может оказаться таким же бедняком, как его
отец, если не беднее. "Никогда!" - говорил он, сжимая кулаки.
   Для того чтобы увеличить царские богатства, он готов  был  броситься  с
мечом на самого бога Сета и так же безжалостно изрубить его на куски,  как
сам Сет сделал это со своим братом Осирисом. Но вместо  жестокого  бога  и
его легионов перед ним была пустота, безмолвие и неизвестность.
   Терзаемый этими  мыслями,  он  однажды  обратился  к  верховному  жрецу
Мефресу.
   - Скажи мне, святой отец,  преисполненный  всякой  премудрости,  почему
доходы государства уменьшаются и каким образом можно было бы их увеличить?
   Верховный жрец воздел руки к небу.
   - Благословен дух, - воскликнул  он,  -  подсказавший  тебе,  достойный
господин, такие мысли... Молю богов, чтобы  ты  пошел  по  стопам  великих
фараонов, воздвиг по всему Египту богатые  храмы  и  с  помощью  плотин  и
каналов увеличил площадь плодородных земель!..
   Старик был так растроган, что даже прослезился.
   - Прежде всего, - перебил его царевич, - ответь мне на то, о чем я тебя
спрашиваю. Разве можно думать о постройке каналов и  храмов,  когда  казна
пуста? Египет постигло величайшее бедствие: его повелителям грозит нищета.
Это первое, что нужно  расследовать  и  исправить.  Остальное  само  собой
приложится.
   - Это, государь, ты узнаешь только в  храмах,  у  подножия  алтарей,  -
ответил верховный  жрец.  -  Только  там  может  быть  удовлетворено  твое
благородное любопытство.
   Рамсес сделал нетерпеливое движение.
   - Забота о храмах заслоняет перед вашим преосвященством  интересы  всей
страны, даже казну фараонов!.. - воскликнул он. - Я сам ученик  жрецов,  и
воспитывался под сенью храмов, и видел таинственные обряды, в  которых  вы
изображаете злокозненность Сета, смерть и возрождение  Осириса,  но  какой
мне в этом толк? Когда отец спросит меня,  как  наполнить  государственную
казну, мне нечего будет ему ответить.  Разве  просить  его,  чтоб  он  еще
больше и чаще молился, чем делал это до сих пор.
   - Ты богохульствуешь, царевич, ибо не знаешь высоких  таинств  религии.
Зная их, ты сам ответил бы на многие вопросы, которые тебя мучат.  А  если
бы ты видел то, что я видел, то поверил бы, что для Египта самое важное  -
это возвышение храмов и их служителей.
   "Старики всегда впадают в детство", - подумал Рамсес и прервал  беседу.
Верховный жрец Мефрес всегда был очень набожным, но в последнее время стал
проявлять в этом отношении даже странности.
   "Хорош бы я был, - размышлял про себя Рамсес, - если  б  отдал  себя  в
руки жрецов, чтобы участвовать в их ребяческих  обрядах.  Пожалуй,  Мефрес
заставил бы и меня по целым часам простаивать перед алтарем с воздетыми  к
небу руками, как делает он сам, очевидно, в ожидании чуда".
   В месяце фармути (конец января - начало февраля)  царевич  простился  с
Отоем, собираясь, переехать в ном Хак. Он поблагодарил номарха  и  знатных
сановников за великолепный прием, но в душе уносил печальное сознание, что
не справился с отцовским поручением.
   В   сопровождении   родственников   и   приближенных   Отоя   наместник
переправился на другой берег  Нила,  где  его  встретил  достойный  номарх
Ранусер с вельможами и жрецами. Как только он вступил на землю Хак,  жрецы
подняли ввысь статую бога Атума, покровителя области, чиновники пали  ниц,
а сам номарх преподнес ему золотой серп, прося,  чтоб  он,  как  наместник
фараона, начал жатву. Начиналась уборка ячменя.
   Рамсес взял серп, срезал несколько пучков колосьев и сжег их  вместе  с
благовониями перед статуей бога, охраняющего межи. После него то же  самое
сделали номарх и знатные вельможи. И, наконец, начали жатву крестьяне. Они
собирали только колосья, бросая их в мешки. Солома же оставалась в поле.
   После  выполнения  этих   обрядов,   которые   показались   ему   очень
томительными, наместник взошел на колесницу;  впереди  выступал  небольшой
отряд солдат, за ним жрецы; двое знатных вельмож вели  под  уздцы  лошадей
наместника.  Вслед  за  наместником,  на  другой  колеснице,  ехал  номарх
Ранусер, а за ним  многолюдная  свита  вельмож  и  придворных.  Народ,  по
приказанию Рамсеса, не выходил навстречу, но работавшие в  поле  крестьяне
при виде их падали ниц.
   Проехав таким образом несколько понтонных мостов,  переброшенных  через
рукава Нила и каналы, они к вечеру прибыли в город Он - столицу области.
   Несколько дней продолжались приветственные пиршества, оказание почестей
наместнику,  представление  ему  чиновников.  Наконец  Рамсес   потребовал
прекращения торжеств и попросил  номарха  познакомить  его  с  богатствами
нома.
   Осмотр начался на следующий день и продолжался несколько недель. Каждый
день на площади перед дворцом, где  жил  наместник,  собирались  различные
цехи ремесленников под предводительством цеховых старшин,  чтобы  показать
ему свои изделия.
   Приходили по очереди оружейники с мечами, копьями и  секирами,  мастера
музыкальных инструментов с дудками, рожками, бубнами  и  арфами.  За  ними
следовал многолюдный цех  столяров;  они  тащили  кресла,  столы,  диваны,
носилки   и   колесницы,   украшенные   богатыми   рисунками,   отделанные
разноцветным  деревом,  перламутром  и  слоновой   костью.   Потом   несли
металлическую кухонную посуду и утварь: кочерги, ухваты,  двуухие  горшки,
плоские  жаровни  с  крышками.  Ювелиры   хвалились   золотыми   перстнями
необычайной красоты, ручными и ножными браслетами из  электрона,  то  есть
сплава  золота  с  серебром,  цепями;  все  это  было   покрыто   искусной
художественной  резьбой,  усеяно  драгоценными  каменьями  или  расцвечено
эмалью.
   Замыкали шествие гончары, несшие больше ста сортов глиняной посуды. Там
были вазы, горшки, чаши, кувшины и кружки самой разнообразной  величины  и
формы, покрытые разноцветными рисунками, украшенные  головами  животных  и
птиц.
   Каждый цех преподносил наследнику в подарок свои  лучшие  изделия.  Они
заполнили большой зал, хотя между ними не нашлось  бы  и  двух  одинаковых
вещей. По окончании интересной, но утомительной церемонии  номарх  спросил
Рамсеса, доволен ли он. Тот ответил не сразу.
   - Более красивые вещи я видел лишь в храмах или во дворцах моего  отца.
Но так как их могут покупать только богатые люди, то я не  знаю,  получает
ли государство от них достаточный доход.
   Номарха удивило это  равнодушие  молодого  повелителя  к  произведениям
искусства и встревожила такая забота  о  государственных  доходах.  Желая,
однако, угодить Рамсесу, он стал водить его с тех пор по царским  фабрикам
и мастерским.
   Они посетили мельницы, где рабы с помощью нескольких сотен  жерновов  и
ступ превращали зерно в муку; побывали в пекарнях, где пекли хлеб и сухари
для армии, и на фабриках, где заготовляли впрок рыбу и  мясо;  осматривали
крупные кожевенные заводы и мастерские, где  делали  сандалии;  плавильни,
где выплавляли бронзу для посуды и оружия; кирпичные  заводы,  сапожные  и
портняжные мастерские.
   Предприятия эти помещались в восточной части города. Рамсес  осматривал
их сперва с любопытством, но скоро ему наскучил вид  рабочих,  запуганных,
исхудалых, с болезненным цветом лица и рубцами от дубинок на спине.
   Он  старался  проводить  как  можно  меньше   времени   в   мастерских,
предпочитая осматривать окрестности города Она. Далеко  на  востоке  видна
была пустыня, где в прошлом году происходили маневры. Как на ладони  видел
он тракт, по которому маршировали его полки, место, где  из-за  попавшихся
навстречу скарабеев метательные машины вынуждены были свернуть в  пустыню,
видел, может  быть,  даже  и  дерево,  на  котором  повесился  крестьянин,
вырывший канал. Вон с той возвышенности он вместе с  Тутмосом  смотрел  на
цветущую землю Гошен и бранил жрецов. Там между холмами он встретил Сарру,
к которой воспылало любовью его сердце.
   Как сейчас все изменилось!.. С тех пор как  Рамсес  благодаря  Херихору
получил корпус и наместничество, он перестал ненавидеть жрецов. Сарра  уже
стала  ему  безразлична  как  возлюбленная,  зато  все  больше  и   больше
интересовал его ребенок, которому она должна была дать жизнь.
   "Как она там живет? - думал царевич. - Давно уже нет от нее вестей".
   Когда он смотрел  так  вдаль,  на  восточные  возвышенности,  вспоминая
недавнее прошлое,  возглавлявший  его  свиту  номарх  Ранусер  решил,  что
наместник заметил какие-то злоупотребления и думает о  том,  как  наказать
его.
   "Что он мог увидеть? - волновался достопочтенный номарх. - То  ли,  что
половина кирпича продана финикийским купцам? Или что на складе не  хватает
десяти тысяч сандалий? Или, может быть, какой-нибудь  негодяй  шепнул  ему
что-нибудь о плавильнях?.."
   Ранусер был страшно обеспокоен.
   Вдруг царевич повернулся к свите и подозвал Тутмоса, который обязан был
всегда находиться при его особе.
   Он тотчас подбежал, и наследник отошел с ним в сторону.
   - Послушай, - сказал он, указывая на пустыню, - видишь вон те горы?
   - Мы были там в прошлом году, - со вздохом вспомнил щеголь.
   - Мне вспомнилась Сарра...
   - Я сейчас воскурю благовония богам! - воскликнул Тутмос. -  А  то  мне
уже начало казаться, что, став наместником, ты изволил забыть своих верных
слуг!..
   Рамсес посмотрел на него и пожал плечами.
   - Выбери, - сказал он, - из подарков, которые мне  принесли,  несколько
самых красивых ваз, что-либо из утвари, а главное - запястий  и  цепей,  и
отвези все Сарре...
   - Живи вечно, Рамсес!  -  тихо  проговорил  щеголь.  -  Ты  благородный
господин!
   - Скажи ей, - продолжал царевич, - что сердце мое всегда полно  милости
к ней. Скажи, что я хочу, чтобы она  берегла  свое  здоровье  и  думала  о
ребенке. Когда же подойдет время родов и я выполню поручение отца,  тогда,
скажи Сарре, я возьму ее к себе, и она будет жить в моем доме. Я  не  могу
допустить, чтоб мать моего ребенка  тосковала  в  одиночестве...  Поезжай,
сделай, что я сказал, и возвращайся с хорошими вестями.
   Тутмос пал ниц перед своим повелителем и тотчас же отправился  в  путь.
Свита наместника не могла догадаться о содержании их разговора,  но,  видя
благоволение его к Тутмосу, завидовала молодому вельможе.  Досточтимый  же
Ранусер продолжал предаваться еще более тревожным размышлениям.
   "Не пришлось бы мне, - думал он с огорчением, - наложить на себя руки и
в цвете лет осиротить свой дом. Как это  я,  несчастный,  присваивал  себе
добро фараона, не подумав о часе расплаты!"
   Лицо его пожелтело, ноги подкашивались. Но  Рамсес,  охваченный  волной
воспоминаний, не замечал его тревоги.



23

   Теперь в городе Оне началась  полоса  пиршеств  и  развлечений.  Номарх
Ранусер достал из подвала лучшие вина, из трех  соседних  номов  съехались
самые красивые танцовщицы, знаменитейшие музыканты, искуснейшие фокусники.
Весь день Рамсеса был заполнен. С утра военные учения,  прием  сановников,
потом обед, зрелища, охота и, наконец,  званый  ужин.  Но  как  раз  когда
номарх Хака был уверен, что наместнику надоели уже  вопросы  управления  и
хозяйства, тот пригласил его к себе и спросил:
   - Твой ном один из самых богатых в Египте?
   - Да... хотя нам пришлось пережить несколько трудных лет...  -  ответил
Ранусер, и опять сердце у него замерло, а ноги задрожали.
   - Вот это-то меня и удивляет, - продолжал Рамсес, - потому что из  года
в год доходы его святейшества уменьшаются. Не можешь ли ты  объяснить  мне
причину?
   - Государь, - сказал номарх, склоняясь перед царевичем до  земли,  -  я
вижу, что мои враги посеяли недоверие в твоей душе, и, что бы я ни сказал,
мне трудно будет тебя убедить. Позволь мне  поэтому  не  говорить  больше.
Пусть придут сюда  лучше  писцы  с  документами,  которые  ты  сам  можешь
пощупать рукой и проверить...
   Наследника несколько удивил такой неожиданный ответ, однако  он  принял
предложение и  даже  обрадовался  ему.  Он  подумал,  что  доклады  писцов
разъяснят ему тайну управления.
   И вот на следующий день явился великий писец нома Хак (*75)  со  своими
помощниками, которые  принесли  с  собой  целый  ворох  свитков  папируса,
исписанных с обеих сторон.  Когда  их  развернули,  они  образовали  ленту
шириной в три пяди, длиной же в шестьдесят  шагов.  Рамсес  впервые  видел
такой огромный  документ,  в  котором  заключались  сведения  относительно
только одной провинции за год.
   Великий писец уселся на полу, поджав под себя ноги, и начал:
   - "На тридцать третьем году царствования Мери-Амон-Рамсеса Нил запоздал
с разливом. Крестьяне, приписывая  это  несчастье  колдовству  чужеземцев,
проживающих в провинции Хак, стали разрушать дома неверных иудеев,  хеттов
и  финикиян,  причем  несколько   человек   было   убито.   По   повелению
достойнейшего номарха, виновных предали суду: двадцать пять крестьян, двое
художников и пять ремесленников были присуждены к работе в каменоломнях, а
один рыбак - удушен".
   - Что это за документ? - спросил наместник.
   - Это судебный отчет, составленный для  того,  чтоб  повергнуть  его  к
стопам его святейшества.
   - Отложи его и читай о доходах казны.
   Помощники великого писца  свернули  в  трубку  отброшенный  документ  и
подали ему другой. Великий писец стал снова читать:
   - "В пятый день месяца тот привезли  в  царские  житницы  шестьсот  мер
пшеницы, в чем главный смотритель выдал расписку. В  седьмой  день  месяца
тот великий казначей узнал и проверил, что из прошлогоднего  урожая  убыло
сто сорок восемь мер пшеницы. Во время проверки двое рабочих  украли  меру
зерна и спрятали его между кирпичами. Когда это  было  открыто,  оба  были
отданы под суд и сосланы в каменоломни за то, что посягнули  на  имущество
его святейшества..."
   - А те сто сорок восемь мер? - спросил наследник.
   - Их съели мыши, - ответил писец и  стал  читать  дальше:  -  "Восьмого
числа месяца тот было прислано на убой двадцать коров и восемьдесят четыре
овцы, которых смотритель скотного двора велел отдать  полку  "Ястреб"  под
соответствующую расписку".
   Таким образом, наместник узнавал день за днем, сколько ячменя, пшеницы,
фасоли и семян лотоса было свезено в житницы, сколько сдано  на  мельницу,
сколько украдено и сколько рабочих было за это сослано в каменоломни.
   Отчет был такой скучный и беспорядочный, что на половине  месяца  паопи
наместник велел прекратить чтение.
   - Скажи мне, великий писец, - спросил Рамсес, - что ты понял  из  всего
прочитанного?..
   - Все, что угодно сыну царя! - И он стал повторять все сначала, но  уже
наизусть: - В пятый день месяца тот было привезено в царские житницы...
   - Довольно! - с раздражением крикнул Рамсес и велел писцам убраться.
   Писцы пали ниц, торопливо собрали  свои  папирусы,  снова  пали  ниц  и
поспешили скрыться за дверью. Наследник призвал к себе  номарха  Ранусера.
Тот явился со сложенными на груди руками, однако лицо его  было  спокойно.
Писцы успели сообщить  ему,  что  наместник  ничего  не  может  понять  из
донесений и далее не выслушал их.
   - Скажи мне, достойнейший номарх, тебе тоже читают эти отчеты?
   - Каждый день.
   - И ты понимаешь в них что-нибудь?
   - Прости, государь, но без этого я не мог бы управлять номом.
   Рамсес смутился. Может быть, и в самом  деле  он  так  непонятлив?..  А
тогда каким же он будет правителем?
   - Садись, - сказал он, немного помолчав, и указал Ранусеру на  стул.  -
Садись и расскажи мне, как ты управляешь номом.
   Вельможа побледнел и закатил  глаза  под  лоб.  Рамсес  заметил  это  и
поспешил его успокоить:
   - Не думай, что я не  доверяю  твоей  мудрости.  Напротив,  я  не  знаю
человека, который управлял бы лучше тебя. Но я молод и  любознателен.  Мне
хочется знать, в чем состоит искусство управления.  И  вот  я  прошу  тебя
уделить мне частицу твоего опыта. Ты управляешь номом,  так  объясни  мне,
как это делается.
   Номарх вздохнул с облегчением и сказал:
   - Я опишу тебе весь распорядок моего дня, чтоб ты знал, как многотрудны
мои обязанности. Утром после ванны я  приношу  жертвы  богу  Атуму  (*76),
потом приглашаю казначея и спрашиваю его, исправно ли поступают налоги для
его святейшества. Если он говорит, что  да,  я  хвалю  его.  Когда  же  он
скажет, что такие-то и такие-то не заплатили, я  отдаю  приказ  об  аресте
непокорных. Затем  я  призываю  смотрителя  царских  житниц,  чтоб  знать,
сколько прибыло хлеба. Если много - хвалю  его.  Если  мало  -  приказываю
высечь виновных. Потом приходит великий писец и докладывает  мне,  сколько
чего нужно получить из владений царя для армии, чиновников, работников.  Я
приказываю выдать под расписку. Если он израсходует меньше, я  хвалю  его,
если  больше  -  возбуждаю  следствие.  После  полудня  приходят  ко   мне
финикийские купцы, которым я продаю хлеб, а деньги вношу в казну  фараона.
Потом молюсь и утверждаю судебные приговоры. Вечером полиция сообщает  мне
о происшествиях. Не далее как третьего дня люди из моего нома проникли  на
территорию соседней области Ка (*77) и оскорбили статую бога Собека (*78).
В душе я порадовался - он ведь не нам покровительствует. Тем  не  менее  я
присудил нескольких виновных к удушению, значительную часть - к  работе  в
каменоломнях и всех к  палочным  ударам.  Поэтому  у  меня  в  номе  царят
спокойствие и добрые нравы и налоги притекают каждый день...
   - Между тем доходы фараона сократились и у вас, - заметил наследник.
   - Слова твои справедливы, господин, -  сказал  со  вздохом  Ранусер.  -
Жрецы говорят, что боги разгневались на Египет за то, что у нас  появилось
много чужеземцев. Я вижу, однако,  что  и  боги  не  брезгают  финикийским
золотом и драгоценными каменьями.
   Тут в  зал  вошел  дежурный  офицер  и  доложил  о  жреце  Ментесуфисе,
пришедшем пригласить наместника и номарха на богослужение. И тот и  другой
выразили согласие, причем номарх Ранусер проявил столько благочестия,  что
даже удивил Рамсеса.
   Когда Ранусер с поклонами удалился, наместник обратился к жрецу:
   -  Поскольку  ты,  святой  пророк,  состоишь   при   мне   заместителем
высокочтимейшего Херихора, объясни  мне  одну  вещь,  которая  меня  очень
беспокоит.
   - Сумею ли я? - ответил жрец.
   - Сумеешь, так как  ты  исполнен  мудрости,  которой  служишь.  Подумай
только хорошенько над тем, что я тебе скажу. Ты знаешь, зачем послал  меня
сюда фараон?
   - Чтобы познакомиться с управлением страны и ее богатствами, -  ответил
Ментесуфис.
   - Я это и делаю. Я расспрашиваю номархов,  присматриваюсь  к  стране  и
людям, выслушиваю доклады писцов, но ничего не понимаю. Это удивляет  меня
и мучит. Когда я имею дело с воинами, мне все ясно: я знаю, сколько у  них
солдат, лошадей, колесниц, повозок, кто из  офицеров  пьет  или  относится
небрежно к службе, а кто добросовестно исполняет свои обязанности. Я знаю,
как надо действовать на войне. Если неприятельский корпус стоит на  ровной
местности, то, чтоб  его  победить,  я  должен  взять  два  корпуса.  Если
неприятель стоит в оборонительной позиции, я двинусь против него, имея  не
меньше трех  корпусов.  Когда  враг  неопытен  и  сражается  беспорядочной
толпой, я могу против его тысячи выставить пятьсот  своих  солдат,  и  они
одолеют его. Когда у него тысяча секироносцев и у меня столько же, я смогу
разбить войско врага, если мне на помощь