придут сто пращников.  В  военном
деле, святой отец, - продолжал Рамсес, - у меня все как  на  ладони  и  на
всякий вопрос готов ясный ответ. А что касается управления  номами,  я  не
только ничего не могу понять, но у  меня  такая  путаница  в  голове,  что
иногда я забываю, зачем сюда приехал. Объясни же  мне  чистосердечно,  как
жрец и воин, что это значит? Обманывают ли меня номархи, или я  уж:  такой
неспособный?
   Святой пророк задумался.
   - Осмелились ли они обманывать тебя, я не знаю, ибо  не  следил  за  их
поведением. Но мне кажется, что они потому не могут ничего объяснить тебе,
что сами ничего не понимают. Номархи и писцы,  -  продолжал  жрец,  -  как
десятские в армии: каждый знает свою десятку и докладывает  о  ней  высшим
офицерам. Каждый командует  своим  маленьким  отрядом;  общего  же  плана,
составляемого главнокомандующим армией, он не  знает.  Правители  номов  и
писцы записывают все, что бы ни случилось в их провинции, и повергают свои
донесения к стопам фараона. И лишь верховная коллегия  извлекает  из  этих
донесений мед мудрости.
   - Но вот этого-то меда я и хочу! Почему же мне его не дают?..
   Ментесуфис покачал головой.
   -  Государственная  мудрость,  -  сказал  он,  -  принадлежит  к  числу
жреческих тайн. Ее может постичь только человек, посвятивший  себя  богам.
Между тем, хоть тебя и воспитывали жрецы, ты избегаешь храмов...
   - Как так? Значит, если я не стану жрецом - вы не научите меня?
   - Есть вещи, которые ты можешь узнать и сейчас как наследник  престола.
Есть такие, которые ты узнаешь, когда станешь фараоном. Но есть и такие, о
которых может знать только верховный жрец.
   - Каждый фараон есть в то  же  время  верховный  жрец,  -  перебил  его
наследник.
   - Нет, не каждый. Да и между верховными жрецами есть различие.
   - Значит, - вскричал в негодовании наследник, - вы  скрываете  от  меня
искусство управления государством и мне не выполнить поручения моего отца!
   - То, что нужно тебе, ты можешь узнать, ибо посвящен в низший жреческий
сан. Но эти вещи скрыты в храмах за  завесой,  которую  никто  не  решится
приподнять без соблюдения должных обрядов, - спокойно ответил жрец.
   - Я приподниму!
   - Да хранят боги Египет от такого несчастья! - воскликнул жрец,  воздев
руки. - Разве ты не знаешь, что боги поразят всякого, кто без  надлежащего
обряда  прикоснется  к  завесе!  Вели  это  сделать  при  тебе   в   храме
какому-нибудь рабу или присужденному к смертной казни  преступнику,  и  ты
убедишься, что он умрет на месте...
   - Потому что вы его убьете!
   - Каждый из нас  погибнет  так  же,  как  и  он,  если  святотатственно
приблизится к алтарю. Перед богом фараон, жрец и раб равны.
   - Что же мне делать? - спросил Рамсес.
   - Искать ответа в храме, очистившись молитвой и постом, - ответил жрец.
- С тех пор как существует Египет, ни  один  повелитель  не  овладел  иным
путем государственной мудростью.
   - Я подумаю об этом, - сказал царевич, - хотя  вижу  по  всему,  что  и
досточтимейший Мефрес и ты, святой пророк, хотите заставить  меня  служить
богам, как сделали это с моим отцом.
   - Нисколько. Если ты, став фараоном, ограничишься командованием армией,
тебе  придется  всего  лишь  несколько  раз  в  год  принимать  участие  в
богослужениях, в остальных случаях тебя будут заменять верховные жрецы. Но
если ты хочешь постигнуть тайны храмов, ты должен воздавать почести богам,
ибо это они являются источником мудрости.



24

   Теперь Рамсесу стало ясно: или он не выполнит  поручения  фараона,  или
будет вынужден подчиниться воле жрецов. Это вызывало в нем  негодование  и
злобу.
   Он не торопился познать тайны, скрываемые в храмах, зато  усердно  стал
принимать участие в пиршествах, которые устраивались в его честь.
   Кстати вернулся и Тутмос,  большой  мастер  по  части  развлечений.  Он
привез царевичу хорошие вести от Сарры. Она здорова и прекрасно  выглядит.
Но это сейчас уже мало трогало Рамсеса. Жрецы составили  будущему  ребенку
такой хороший гороскоп, что царевич был в восторге. Они утверждали, что  у
Сарры будет сын, щедро одаренный богами, и что если отец полюбит  ребенка,
тот достигнет в жизни высокого положения.
   Наследник смеялся над второй частью этого предсказания.
   - Странные люди эти мудрецы! - говорил он Тутмосу.  -  Они  знают,  что
будет сын, чего не знаю я, отец, и сомневаются, буду ли я его любить, хотя
нетрудно догадаться, что я буду любить ребенка, даже если это будет  дочь.
О его славной будущности пусть не беспокоятся. Об этом я позабочусь сам!..
   В месяце пахон (январь - февраль) наследник переехал в ном Ка, где  его
торжественно встретил номарх Софра. От города Она  до  Атриба  было  всего
семь часов пешего пути. Рамсес, однако, затратил на  это  путешествие  три
дня. При мысли о молитвах и постах, ожидавших его при посвящении  в  тайны
храмов, он испытывал все большее влечение к развлечениям. Его свита поняла
это, и пиры последовали за пирами.
   Опять на дорогах, по которым проезжал наследник, появились толпы народа
с радостными криками,  цветами  и  музыкой.  Когда  подъезжали  к  Атрибу,
радость населения дошла до предела. Какой-то рабочий огромного роста  даже
бросился под колесницу.  Когда  же  Рамсес  остановил  лошадей,  от  толпы
отделилась группа молодых женщин и обвила его колесницу цветами.
   "Все же они любят меня!" - подумал Рамсес.
   В области Ка он уже не расспрашивал  номарха  про  доходы  фараона,  не
посещал мастерские, не заставлял читать ему отчеты писцов.  Он  знал,  что
ничего не поймет, и отложил эти занятия до тех пор, пока будет посвящен  в
тайны жрецов.
   Только однажды, увидев стоявший  на  возвышенности  храм  бога  Собека,
Рамсес  выразил  желание  подняться  на  его  пилон,  чтобы  взглянуть  на
окрестности.
   Достойный Софра немедленно исполнил желание наследника, и Рамсес провел
на башне несколько отрадных часов.
   Область Ка представляла собой плодородную равнину. Десятка два  каналов
и рукавов Нила пересекало ее во всех направлениях, словно сеть, сплетенная
из серебряных и голубых нитей. Посаженные в  ноябре  дыни  и  пшеница  уже
поспевали. На полях копошились нагие люди,  которые  собирали  огурцы  или
сеяли хлопок. Всюду были разбросаны постройки;  кое-где  попадались  целые
городки. Большинство построек, особенно расположенных в поле, представляли
собой глиняные мазанки, крытые  соломой  и  пальмовыми  листьями.  Зато  в
городах дома были каменные, с плоскими крышами, похожие  издали  на  белые
кубы, с темными отверстиями дверей и окон. Очень часто на одном таком кубе
стоял другой, чуть-чуть поменьше, а на нем третий, еще  меньше,  и  каждый
был  выкрашен  в  другой  цвет.  Под  ярким  солнцем  Египта   дома   эти,
разбросанные среди зелени полей и окруженные пальмами и акациями, казались
гигантскими жемчужинами, рубинами и сапфирами.
   С  высоты  башни  Рамсесу  открылось  зрелище,  которое  привлекло  его
внимание. Он заметил, что дома в окрестностях храмов самые красивые  и  на
полях вокруг них трудится больше людей.
   "У жрецов самые богатые поместья!.." - мелькнуло в голове Рамсеса, и он
еще раз окинул взглядом храмы и часовни, которые были видны с башни.
   Но так как он помирился с Херихором и нуждался теперь в услугах жрецов,
то ему не хотелось слишком долго задумываться над этим.
   В последующие дни достойный Софра устроил для наследника несколько охот
в восточных окрестностях города Атриба. Сначала стреляли над каналами птиц
из лука и ловили их огромными силками, куда попадало  сразу  по  нескольку
десятков, или спускали  на  них  соколов.  Затем  наследник  и  его  свита
углубились в восточную пустыню, и началась  большая  охота  с  собаками  и
пантерой на зверей, которых за эти дни было убито  и  изловлено  несколько
сотен.
   Когда достойный Софра заметил, что наместнику надоели  развлечения  под
открытым небом и ночевки в шатрах, он прекратил охоту и вернулся со своими
гостями в Атриб.
   Они прибыли в город около четырех часов пополудни, и  номарх  пригласил
всех к себе во дворец на парадный обед.
   Софра сам  проводил  царевича  в  купальню,  оставался  там,  пока  тот
принимал ванну, и достал из собственной шкатулки благовония  для  умащения
его. Потом присматривал за  парикмахером,  приводившим  в  порядок  волосы
наместника, и, наконец, на коленях умолил Рамсеса оказать  ему  милость  и
принять от него новую одежду. Она  состояла  из  только  что  сотканной  и
вышитой рубашки, передника, обшитого жемчугом, и затканной золотом накидки
из очень прочной материи, но такой тонкой и мягкой, что всю ее можно  было
зажать в ладонях.
   Наследник милостиво согласился и заявил, что  никогда  еще  не  получал
столь прекрасного подарка.
   Солнце уже зашло, когда номарх ввел Рамсеса в пиршественную залу.
   Это был большой двор, окруженный колоннами и выложенный  мозаикой.  Все
стены были украшены живописью, изображавшей сцены из жизни предков  Софры:
войны, морские путешествия и охоту.  Вместо  крыши  над  двором  парила  в
воздухе огромная бабочка с разноцветными крыльями, которые  для  освежения
воздуха  приводились   в   движение   невидимыми   рабами.   В   бронзовых
светильниках, прикрепленных к колоннам, горели яркие факелы, распространяя
благовонный дым.
   Зал был разделен на две  части:  одна  была  пустая,  другая  заполнена
столиками и креслами для участников трапезы. В глубине возвышался  помост,
на котором под роскошным шатром с откинутыми  стенками  были  приготовлены
стол и ложе для Рамсеса.
   У каждого столика стояли большие вазоны или кадки с пальмами,  акациями
и смоковницами. Стол наследника был окружен хвойными  растениями,  которые
струили в зал свой аромат.
   Собравшиеся  гости  встретили  царевича  радостными  возгласами.  Когда
Рамсес занял место под балдахином, откуда виден был весь  зал,  свита  его
уселась за столы. Зазвучали арфы. В зал вошли женщины в богатых прозрачных
нарядах, с открытой грудью, сверкавшей  драгоценными  украшениями.  Четыре
самые красивые девушки окружили Рамсеса, другие подсели к  знатным  членам
его свиты.
   В воздухе реял аромат роз, ландышей и фиалок. Рамсес почувствовал,  как
в висках у него застучала кровь.
   Рабы и рабыни в белых,  розовых  и  голубых  рубашках  стали  разносить
сладости, жареную птицу, дичь, рыбу, вино  и  фрукты,  а  также  венки  из
цветов, которые обедающие возлагали на  голову.  Исполинская  бабочка  все
чаще  и  чаще  махала  крыльями.   В   пустой   половине   зала   началось
представление. Выступали по очереди танцовщицы, гимнасты, шуты,  фокусники
и фехтовальщики. Когда кто-нибудь  проявлял  особенную  ловкость,  зрители
бросали ему цветы из своих венков или золотые кольца.
   Обед длился несколько часов, прерываясь возгласами в честь  наместника,
номарха и его семьи.
   Рамсесу, который полулежал на ложе, покрытом львиной шкурой с  золотыми
когтями, прислуживали четыре дамы.  Одна  обвевала  его  опахалом,  другая
меняла ему венки на голове, остальные подносили блюда. В конце обеда та, с
которой он разговаривал всего охотнее, поднесла ему бокал  вина.  Половину
его Рамсес выпил сам, остальное подал ей и, когда она выпила, поцеловал ее
в губы.
   Тогда невольники быстро погасили  факелы,  бабочка  перестала  шевелить
крыльями, и в темном зале наступила тишина, прерываемая  лишь  нервическим
смехом женщин.
   Вдруг раздался топот торопливо приближавшихся людей и  хриплый  мужской
голос.
   - Пустите меня!.. - кричал мужчина. - Где наследник?.. Где наместник?..
   В зале поднялось смятение. Женщины в испуге плакали, мужчины кричали:
   - Что это?.. Покушение на наследника?! Эй, стража!
   Слышен был звон разбитой посуды, треск ломаемых стульев.
   - Где наследник? - кричал ворвавшийся незнакомец.
   - Стража!.. Охраняйте наследника!.. - отвечали из зала.
   - Зажгите свет!.. - раздался юношеский голос  наследника.  -  Кто  меня
ищет? Я здесь!..
   Внесли факелы. В  зале  валялась  беспорядочной  грудой  опрокинутая  и
сломанная мебель, за которой прятались участники пиршества. На  возвышении
наследник рвался из рук  обнимавших  его  с  плачем  женщин.  Тутмос  -  в
растрепанном парике, подняв бронзовый кувшин,  готов  был  хватить  им  по
голове всякого,  кто  приблизился  бы  к  царевичу.  В  дверях  показалось
несколько вооруженных солдат.
   - Что это?.. Кто здесь?.. - кричал в испуге номарх.
   Тут только увидели виновника смятения. Какой-то голый, огромного  роста
человек, покрытый грязью, с кровавыми рубцами на спине, стоял на коленях у
самого помоста, протягивая руки к наследнику.
   - Вот разбойник! - вскричал номарх. - Возьмите его!
   Тутмос поднял  свой  кувшин,  стоявшие  у  дверей  солдаты  побежали  к
помосту.
   Израненный человек, припав лицом к ступенькам, взывал:
   - Смилуйся, солнце Египта!..
   Солдаты собрались уже его схватить, но в это время  Рамсес,  вырвавшись
из рук женщин, подошел к бедняге.
   - Не троньте его!.. - крикнул Рамсес солдатам. -  Чего  тебе  нужно  от
меня? - обратился он к великану.
   - Я хочу поведать тебе о наших обидах, государь...
   Софра, подойдя к наследнику, шепнул ему:
   - Это гиксос. Взгляни на его  лохматую  бороду  и  волосы.  К  тому  же
наглость, с какой  он  ворвался  сюда,  доказывает,  что  этот  злодей  не
коренной египтянин.
   - Кто ты такой? - спросил Рамсес.
   - Я - Бакура, из отряда землекопов в Сехеме. У нас сейчас  нет  работы,
так номарх Отой приказал нам...
   - Это  пьяница  и  сумасшедший!..  -  шептал  в  ярости  Софра  на  ухо
наследнику. - Как он говорит с тобой, государь...
   Но Рамсес так посмотрел на  номарха,  что  вельможа  с  подобострастным
поклоном попятился назад.
   - Что приказал вам достойный Отой? - спросил Бакуру наместник.
   - Он приказал нам, государь, ходить толпой по берегу Нила, бросаться  в
воду,  останавливаться  на  перекрестках  дорог  и   приветствовать   тебя
радостными кликами. И обещал заплатить за это, что полагается...  Вот  уже
два месяца, государь, как мы ничего не получали! Ни ячменных  лепешек,  ни
рыбы, ни оливкового масла для натирания тела.
   - Что ты на это скажешь? - обратился наместник к номарху.
   - Пьяница и разбойник... Наглый лжец!.. - ответил Софра.
   - Что же вы там кричали в мою честь?
   - Что было приказано! - отвечал великан. -  Моя  жена  и  дочь  кричали
вместе с другими: "Да живет вечно!" - а я прыгал в воду и бросал  венки  в
твою лодку. За это мне  должны  были  заплатить  полдебена.  Когда  же  ты
изволил всемилостивейше въезжать в город Атриб, я по приказу бросился  под
копыта лошадей и остановил колесницу...
   Наместник расхохотался.
   - Право, - сказал он, - я не ожидал, что наше пиршество закончится  так
весело!.. А  сколько  же  тебе  заплатили  за  то,  что  ты  бросился  под
колесницу?
   - Обещали три дебена, но ничего не заплатили -  ни  мне,  ни  жене,  ни
дочери. Да и весь отряд заставили голодать целых два месяца.
   - Чем же вы живете?
   - Милостыней или тем, что удастся заработать у  крестьян.  Из-за  такой
тяжкой нужды мы три раза бунтовали и хотели вернуться домой, но офицеры  и
писцы то обещали нам, что заплатят, то приказывали нас бить...
   - В награду за эти крики в мою честь? - вставил, смеясь, наследник.
   -  Да,  господин...  Вчера  у  нас  был  самый  большой  бунт,  за  что
достойнейший  номарх  Софра  приказал  избить   каждого   десятого.   Всем
досталось, а больше всего мне, потому что я самый рослый и мне  приходится
кормить три рта: себя, жену и дочь. Избитый, я вырвался из их  рук,  чтобы
пасть ниц перед тобой и принести  тебе  наши  жалобы.  Бей  нас,  если  мы
виноваты, но пусть писцы выплатят нам, что  следует,  иначе  мы  помрем  с
голоду, мы сами, жены и дети наши...
   - Это  одержимый!..  -  вскричал  Софра.  -  Извольте  взглянуть,  ваше
высочество, сколько он мне наделал убытку. Десять талантов не взял бы я за
эти столы, чаши и кувшины.
   В толпе гостей, пришедших понемногу в себя, поднялся ропот.
   - Это какой-то разбойник!.. - шептали гости. - Смотрите,  это  в  самом
деле гиксос, в нем бурлит еще  проклятая  кровь  его  дедов,  опустошивших
Египет.  Такая  драгоценная  мебель...  такая  дорогая  посуда...  разбиты
вдребезги!..
   - Один бунт работников, не получивших  платы,  причиняет  больше  вреда
государству, чем стоят все эти богатства, - строго сказал Рамсес.
   - Святые слова!.. Надо записать их на памятниках!.. - раздались  голоса
в толпе гостей. - Бунт отрывает людей от работы и наполняет скорбью сердце
царя... Недопустимо, чтоб работники по два месяца не получали жалованья...
   Наместник  с  нескрываемым  презрением  посмотрел  на  изменчивых,  как
облака, придворных и строго обратился к номарху:
   - Поручаю твоему попечению этого замученного человека. Я уверен, что  и
волос не упадет с его головы. Я желаю  завтра  же  увидеть  весь  отряд  и
проверить, верно ли то, что он здесь говорил.
   Сказав  это,  Рамсес  вышел,  оставив  номарха  и   гостей   в   полной
растерянности.
   На следующий день наследник, одеваясь с помощью Тутмоса, спросил его:
   - Пришли работники?..
   - Да, государь, они с рассвета ожидают твоих приказаний...
   - А этот... Бакура - с ними?
   Тутмос поморщился и ответил:
   - Произошел странный случай: достойнейший Софра приказал запереть его в
пустом подвале своего дворца.  И  вот  этот  негодяй,  страшнейший  силач,
выломал дверь в  другой  подвал,  где  стояло  вино,  опрокинул  несколько
ценнейших кувшинов и напился так, что...
   - Что, что?.. - спросил Рамсес.
   - Что... умер...
   - И ты веришь, - воскликнул он, - что он умер от вина?
   - Приходится верить, у меня нет доказательств, что его убили, - ответил
Тутмос.
   - А я их поищу!.. - вскричал Рамсес.
   Он забегал по комнате,  фыркая,  как  рассерженный  львенок.  Когда  он
успокоился, Тутмос сказал:
   - Не ищи, государь, вины там, где ее не видно; ты  даже  свидетелей  не
найдешь. Если кто-нибудь действительно удушил этого  рабочего  по  приказу
номарха, - он не признается. Сам  покойник  тоже  ничего  не  скажет.  Да,
впрочем, какое значение могла бы иметь его жалоба  на  номарха!..  Тут  ни
один суд не согласится начать следствие.
   - А если я прикажу?.. - спросил наместник.
   - Тогда они проведут следствие  и  докажут  невиновность  Софры.  Тебе,
государь, будет неловко, а все номархи, их родня и  челядь  станут  твоими
врагами.
   Царевич стоял посреди комнаты в раздумье.
   - Наконец, - проговорил Тутмос, - все как будто бы говорит за  то,  что
несчастный Бакура был пьяница или сумасшедший, а главное  -  чужой.  Разве
настоящий и здравомыслящий египтянин, - если бы ему даже  год  не  платили
жалованья и задали еще  большую  трепку  -  решился  ворваться  во  дворец
номарха и с такими воплями звать наследника?..
   Рамсес поник головой, и, видя, что в соседней комнате стоят придворные,
сказал, понизив голос:
   - Знаешь, Тутмос, с тех пор как я отправился в это путешествие,  Египет
мне кажется каким-то другим. Иногда я спрашиваю себя,  не  в  чужой  ли  я
стране? Иногда асе мое сердце охватывает тревога,  как  будто  у  меня  на
глазах пелена: рядом творятся подлости, а я их не вижу...
   - Да ты и не старайся их видеть, а то тебе еще покажется, что всех  нас
следует отправить в каменоломни,  -  ответил,  смеясь,  Тутмос.  -  Помни:
номарх и чиновники - это пастыри  твоего  стада.  Если  кто-нибудь  выдоит
кринку молока для себя или  зарежет  овцу,  ты  же  не  убьешь  его  и  не
прогонишь. Овец у тебя много, а найти пастухов - дело нелегкое.
   Наместник, уже одетый, перешел в приемную, где собралась вся его свита:
жрецы, офицеры и чиновники. Вместе с ними он вышел из дворца  на  наружный
двор.
   Это была широкая площадь, обсаженная  акациями,  под  сенью  которых  и
ожидали наместника работники. При звуке  рожка  они  вскочили  с  земли  и
выстроились в пять рядов.
   Рам