ех существовавших когда-либо  жизней,  в  один
мучительный миг.
   Почему так? Зачем так?
   Его мысли оборвал голос одного из вооруженных людей:
   - Здесь никого нет и быть не может!
   Передняя группа остановилась. Самонту почувствовал любовь к этим людям,
которые не хотят идти дальше. Сердце у него забилось сильнее.
   Медленно приближалась вторая группа. Два человека спорили.
   - Как ваше преосвященство может  даже  предполагать,  что  сюда  кто-то
вошел? -  говорил  голос,  дрожавший  от  возмущения.  -  Ведь  все  входы
охраняются, особенно сейчас, а если кто-нибудь даже  прокрался,  то  разве
для того, чтобы умереть с голоду...
   - Однако посмотри на Ликона, - отвечал второй голос. - Он спит, но  как
будто все время чувствует близость врага.
   "Ликон? - подумал Самонту. - Ах, это тот грек,  похожий  на  фараона...
Что я вижу? Мефрес привел его сюда..."
   В  этот  момент  усыпленный  грек  бросился  вперед  и  очутился  перед
колонной, за которой притаился Самонту. Вооруженные люди побежали за  ним,
их факелы осветили черную фигуру жреца.
   - Кто здесь? - крикнул хриплым голосом начальник стражи.
   Самонту вышел. Его появление было так неожиданно, что все отпрянули. Он
мог бы пройти между этими остолбеневшими людьми, и никто  не  задержал  бы
его. Но жрец не думал уже о побеге.
   - Ну что, ошибся мой ясновидец? - воскликнул Мефрес, протягивая руку. -
Вот изменник!
   Самонту подошел к нему, улыбаясь, и сказал:
   - Я узнал тебя по этому возгласу, Мефрес. Когда ты не  обманщик,  ты  -
просто дурак.
   Присутствующие остолбенели. Самонту продолжал со спокойной иронией:
   - Впрочем, в данную минуту ты и обманщик и дурак. Обманщик, потому  что
пытаешься убедить сторожей Лабиринта, что  этот  прохвост  обладает  даром
ясновидения, а дурак, потому что думаешь, что тебе  поверят.  Лучше  скажи
сразу, что и в храме Птаха есть точный план Лабиринта...
   - Это ложь! - вскричал Мефрес.
   - Спроси этих людей, кому они верят: тебе или мне? Я здесь потому,  что
нашел планы в храме Сета, а ты пришел по  милости  бессмертного  Птаха,  -
закончил Самонту со смехом.
   - Вяжите этого предателя и лжеца! - вскричал Мефрес.
   Самонту сделал несколько шагов назад, быстро вынул  из  складок  одежды
пузырек и, поднеся его к губам, проговорил:
   - Ты, Мефрес, до самой смерти останешься дураком... Ума у тебя  хватает
лишь тогда, когда дело касается денег.
   Он поднес пузырек ко рту и упал на пол.
   Вооруженные люди кинулись к нему, подняли, но он был уже мертв.
   -  Пусть  останется  здесь,  как  и  другие...   -   сказал   хранитель
сокровищницы.
   Тщательно заперев потайные двери, все покинули зал. Вскоре они вышли из
подземелья.
   Очутившись во дворе, достойный Мефрес велел  своим  жрецам  приготовить
конные носилки и тотчас же вместе со спящим Ликоном уехал в Мемфис.
   Сторожа  Лабиринта,  ошеломленные   необычайными   происшествиями,   то
переглядывались между собой, то смотрели вслед свите Мефреса,  исчезнувшей
в желтом облаке пыли.
   - Не могу поверить, - сказал верховный жрец-хранитель, - чтобы  в  наши
дни нашелся человек, который мог пробраться в подземелье...
   - Вы забываете, ваше преосвященство, что сегодня нашлось трое таких,  -
заметил один из младших жрецов, поглядев на него искоса.
   - А ведь ты прав! - ответил верховный жрец. - Неужели боги помутили мой
разум? - прибавил он, потирая лоб и сжимая висевший на груди амулет.
   - И двое из них бежали, - подсказал младший жрец, - комедиант  Ликон  и
святой Мефрес.
   - Почему же ты не сказал мне об этом там, в подземелье?  -  рассердился
начальник.
   - Я не знал, что так получится.
   - Пропала моя голова!.. - вскричал верховный жрец. - Не начальником мне
следовало здесь служить, а привратником.  Предупреждали  нас,  что  кто-то
пытается проникнуть в Лабиринт, а я не принял никаких  мер.  Да  и  сейчас
упустил двух самых опасных людей, людей, которые могут привести сюда  кого
им вздумается!.. Горе мне!..
   - Не отчаивайся, - успокоил его другой жрец, - закон наш ясен.  Отправь
в Мемфис четверых или шестерых людей и снабди  их  приговорами.  Остальное
уже их дело.
   - У меня помутился разум, - повторял верховный жрец.
   - Что случилось, то случилось, - прервал его с легкой  иронией  молодой
жрец. - Одно ясно: изменники, которые не только попали  в  подземелье,  но
даже расхаживали по нему, как у себя дома, - должны умереть.
   - Так назначьте шестерых из нашей охраны!
   - Конечно! Надо с этим покончить! - подтвердили жрецы-хранители.
   - Кто знает, не действовал  ли  Мефрес  по  соглашению  с  достойнейшим
Херихором? - шепнул кто-то.
   - Довольно! Если мы найдем Херихора в Лабиринте, мы и с ним поступим по
закону, - ответил верховный жрец. - Но подозревать  кого-нибудь,  не  имея
улик, мы не можем. Пусть писцы  приготовят  приговоры  Мефресу  и  Ликону,
пусть наши люди поспешат за ними следом, а стража  пусть  удвоит  караулы.
Надо осмотреть также все входы в здание и  узнать,  каким  образом  проник
Самонту. Хотя я уверен, что он не скоро найдет подражателей.
   Спустя несколько часов шесть человек отправились в Мемфис.



15

   Уже 18 паопи в Египте воцарился хаос. Сообщение между Нижним и  Верхним
Египтом было прервано,  торговля  прекратилась,  по  Нилу  плавали  только
сторожевые суда, сухопутные дороги были заняты войсками, направлявшимися к
городам, в которых находились знаменитые храмы. На полях  работали  только
крестьяне жрецов, в имениях же знати, номархов и особенно фараона лен  был
не убран, клевер не  скошен,  виноград  не  собран.  Крестьяне  ничего  не
делали, гуляли, пели песни, ели, пили и грозили то жрецам, то финикиянам.
   В городах лавки были заперты,  и  незанятые  ремесленники  и  работники
целыми днями толковали о государственных реформах. Это печальное  явление,
уже не новое  в  Египте,  на  этот  раз  проявлялось  в  столь  угрожающих
размерах, что сборщики податей и даже судьи стали прятаться, тем более что
полиция смотрела на все происходившее сквозь пальцы.
   Между прочим, обращало на себя внимание обилие еды и вина. В  трактирах
и харчевнях, особенно финикийских, в самом Мемфисе, а также  в  провинции,
мог есть и пить кто хотел и сколько хотел за очень низкую плату или совсем
даром.
   Говорили, что фараон устраивает для своего  народа  пиршество,  которое
будет продолжаться целый месяц.  Так  как  сообщение  было  затруднено,  а
местами даже прервано, то один город не знал, что  творится  в  другом.  И
только фараону, а еще лучше жрецам было известно общее положение в стране.
   Положение это характеризовалось прежде всего  расколом  между  Верхним,
или Фиванским, и Нижним, или  Мемфисским,  Египтом.  В  Фивах  преобладала
партия жрецов, в Мемфисе - партия фараона. В Фивах  говорили,  что  Рамсес
XIII сошел с ума и хочет продать Египет финикиянам; в Мемфисе  утверждали,
что жрецы хотят отравить фараона и наводнить страну ассирийцами.
   Простой народ как на севере, так и на юге  симпатизировал  Рамсесу.  Но
народ этот представлял собою пассивную и неустойчивую силу. Когда  говорил
агитатор правительства, крестьяне готовы были броситься на  храмы  и  бить
жрецов, а когда  проходила  процессия  -  падали  ниц  и  дрожали,  слушая
предсказания о каких-то бедствиях, угрожающих Египту еще в этом месяце.
   Перепуганная знать и номархи  почти  все  съехались  в  Мемфис,  умоляя
фараона защитить их против бунтующих крестьян.  Но  так  как  Рамсес  XIII
рекомендовал им терпение и не усмирял бунтующих,  то  магнаты  вступили  в
переговоры со жреческой партией.
   Правда, Херихор молчал или тоже рекомендовал терпение, но другие  жрецы
доказывали вельможам,  что  Рамсес  XIII  -  сумасшедший,  и  намекали  на
необходимость отстранить его от власти.
   В  самом  Мемфисе  бок  о  бок  существовало  два  лагеря:   безбожники
пьянствовали, шумели и забрасывали  грязью  стены  храмов  и  даже  статуи
богов, а верующие, преимущественно старики и женщины, молились на  улицах,
предвещая во всеуслышание  всякие  несчастья  и  моля  богов  о  спасении.
Безбожники что ни день совершали какой-нибудь беззаконный поступок,  среди
благочестивых же ежедневно исцелялся какой-либо больной  или  калека.  Но,
странное дело, и те и другие, несмотря  на  разгоревшиеся  страсти,  мирно
уживались  друг  с  другом  и  не  прибегали  ни  к  каким  насильственным
действиям. Это  происходило  оттого,  что  те  и  другие  действовали  под
руководством и по плану, исходившему из высших сфер.
   Фараон, не собрав еще  всех  воинских  частей  и  не  располагая  всеми
уликами против жрецов, воздерживался от сигнала к  решительному  нападению
на храмы; жрецы же, казалось, выжидали чего-то. Было  видно,  однако,  что
сейчас они уже не чувствуют себя такими слабыми, как в  первые  дни  после
голосования делегатов. Да и сам Рамсес XIII задумывался, когда ему со всех
сторон сообщали, что крестьяне  в  жреческих  поместьях  почти  совсем  не
участвуют в смуте и работают.
   "Что это значит? - спрашивал себя фараон. - Думают ли  они,  что  я  не
посмею тронуть храмы, или у них есть  какие-то  неизвестные  мне  средства
защиты?"
   Девятнадцатого паопи полиция довела до сведения  фараона,  что  прошлой
ночью народ начал разрушать стены, окружавшие храм Гора.
   - Это вы им приказали? - спросил фараон начальника.
   - Нет, это они сами...
   - Сдерживайте их... Не очень строго, но сдерживайте, - сказал фараон. -
Через несколько дней они могут делать все,  что  им  заблагорассудится.  А
пока пусть не прибегают к насилию.
   Рамсес XIII, как полководец и победитель у Содовых озер, знал, что  раз
толпа двинется на штурм, ее уже ничто не удержит,  -  она  должна  разбить
противника  или  сама  быть  разбитой.  Хорошо,  если  храмы   не   окажут
сопротивления, а если они захотят защищаться?..
   В таком случае народ разбежится, придется вместо него  послать  войска,
которых было, правда, много, но, по расчетам фараона, недостаточно.  Кроме
того, Хирам еще не вернулся из Бубаста с письмами,  уличавшими  Мефреса  и
Херихора в  измене.  А  главное,  сочувствовавшие  фараону  жрецы  обещали
оказать ему помощь лишь 23  паопи.  Как  же  предупредить  их  в  стольких
храмах,  удаленных  друг  от  друга   на   большие   расстояния?   Простая
осторожность повелевала избегать с ними  сношений,  которые  могли  бы  их
выдать. Поэтому Рамсес XIII не желал преждевременного нападения народа  на
святилища.
   Между тем, вопреки желанию фараона, смута росла.  У  храма  Исиды  было
убито несколько богомольцев,  пророчивших  Египту  бедствия  или  чудесным
способом исцеленных. У храма Птаха чернь бросилась  на  процессию,  избила
жрецов и изломала священную ладью, в которой разъезжала статуя бога. Почти
одновременно явились гонцы  из  городов  Сехема  и  Она,  сообщавшие,  что
мятежники пытались вторгнуться в храмы, а в Херау  они  даже  ворвались  и
осквернили святилище.
   Вечером, чуть ли не  украдкой,  явилась  к  фараону  депутация  жрецов.
Почтенные пророки с плачем упали к ногам повелителя, умоляя защитить богов
и храмы.
   Это неожиданное  обстоятельство  преисполнило  сердце  Рамсеса  большой
радостью и еще большей гордостью. Он велел делегатам  встать  и  милостиво
ответил, что его полки готовы оберегать  храмы,  если  только  будут  туда
пропущены.
   - Я не сомневаюсь, -  заявил  он,  -  что  сами  разрушители  отступят,
увидав, что прибежища богов заняты войсками.
   Делегаты колебались.
   - Тебе известно, - сказал  старейший  из  них,  -  что  войскам  нельзя
входить даже за ограду  храма.  Нам  придется  спросить  мнения  верховных
жрецов.
   - Пожалуйста, спросите, - сказал фараон. - Я не умею творить  чудеса  и
из моего дворца не могу защитить отдаленные святыни.
   Делегаты с огорчением ушли от фараона, который после  их  ухода  собрал
тайный совет. Рамсес был уверен, что жрецы подчинятся его воле,  ему  и  в
голову не приходило, что делегация - не что иное, как комедия, придуманная
Херихором, чтобы ввести его в заблуждение.
   Когда в комнате фараона  собрались  гражданские  и  военные  сановники,
Рамсес, преисполненный гордости, взял слово.
   - Я хотел, - сказал он, - занять мемфисские  храмы  двадцать  третьего.
Считаю, что лучше сделать это завтра.
   - Наши войска еще не собрались, - сказал Тутмос.
   - И у нас нет  еще  в  руках  писем  Херихора  к  Ассирии,  -  прибавил
верховный писец.
   - Это не важно, - ответил фараон, -  пусть  народ  завтра  узнает,  что
Херихор  и  Мефрес  изменники,  а   номархам   и   жрецам   мы   предъявим
доказательства через несколько дней, когда Хирам вернется из Бубаста.
   - Новый твой приказ в значительной степени меняет первоначальный  план,
- сказал Тутмос. - Лабиринта мы завтра не займем. А если в  Мемфисе  храмы
решатся оказать сопротивление, то у нас нет даже таранов, чтобы  пробивать
ворота...
   - Тутмос, - ответил фараон, - мои приказы не нуждаются в  разъяснениях.
Но я хочу вас убедить, что правильно оцениваю ход событий... Если народ, -
продолжал он, - уже  сегодня  нападет  на  храмы,  то  завтра  он  захочет
ворваться в них. Надо его поддержать, иначе он будет отбит,  и  через  три
дня у него, пожалуй, пройдет охота к решительным действиям. Если жрецы уже
сегодня посылают к нам делегацию, очевидно, они  слабы.  Между  тем  через
несколько дней число их сторонников в народе может возрасти.  Энтузиазм  и
страх - как вино в кувшине: чем больше его разливают, тем  его  становится
меньше, и только тот может напиться, кто  вовремя  подставит  свой  кубок.
Поскольку народ сегодня готов к нападению, а враг  запуган,  воспользуемся
этим, ибо, как я говорю, счастье может нас покинуть,  а  то  и  обратиться
против нас.
   - И продовольствие подходит к концу, - заметил казначей.  -  Через  три
дня все должны приступить к работе, потому что больше кормить их даром  мы
не сможем.
   - Вот видишь, - обратился фараон  к  Тутмосу.  -  Я  сам  отдал  приказ
начальнику полиции,  чтобы  он  сдерживал  народ.  Но  если  сдержать  его
невозможно, то надо воспользоваться воодушевлением. Опытный  мореплаватель
не воюет с течением или ветром, а предпочитает нестись по их воле.
   В  этот  момент  вошел  гонец  с  донесением,  что  народ  нападает  на
иноземцев: греков, сирийцев и особенно финикиян. Разгромлено много лавок и
несколько человек убито.
   - Вот вам доказательство, - вскричал возмущенный фараон, - что толпу не
следует отвлекать от  раз  намеченной  цели!  Завтра  пусть  войска  будут
поблизости от храмов. И пусть немедленно  займут  их,  если  народ  начнет
врываться туда или  отступать  под  натиском  жрецов...  Правда,  виноград
следует снимать в месяце паопи, но найдется ли садовник,  который  оставит
гроздья на лозах, если они поспеют месяцем  раньше?  Повторяю  -  я  хотел
задержать движение толпы до окончания нашей  подготовки,  но  раз  это  ее
охладит - воспользуемся попутным ветром и распустим паруса! Завтра Херихор
и Мефрес должны быть арестованы и приведены  во  дворец,  а  с  Лабиринтом
покончим в несколько дней.
   Члены совета признали, что  решение  фараона  правильно,  и  разошлись,
поражаясь его решительности и мудрости. Даже  военачальники  заявили,  что
лучше воспользоваться благоприятным стечением  обстоятельств,  чем  копить
силы к тому времени, когда благоприятный случай минет.
   Была уже ночь. Прибежал второй  гонец  из  Мемфиса  с  донесением,  что
полиции удалось отстоять иноземцев. Но народ разъярен,  и  неизвестно,  до
чего дойдет завтра.
   Теперь гонцы  являлись  один  за  другим.  Одни  приносили  вести,  что
многолюдные толпы крестьян, вооруженных топорами и дубинками, направляются
со всех сторон к Мемфису. Другие сообщали, что в окрестностях Пеме, Сехема
и Она население убегает в поля,  крича,  что  завтра  будет  конец  света.
Третий гонец привез от Хирама извещение о скором прибытии  его  в  Мемфис.
Четвертый доносил, что полки жрецов тайком пробираются  к  Мемфису,  а  из
Верхнего  Египта  двигаются  мощные  толпы  народа  и  солдаты,  враждебно
настроенные против финикиян и даже против его святейшества.
   "Пока те подойдут, - подумал фараон, - верховные жрецы будут уже у меня
в руках и подоспеют полки Нитагора. Святые опоздали на несколько дней..."
   Кроме того, сообщали, что солдаты поймали переодетых жрецов, пытавшихся
проникнуть во дворец фараона, наверно, с недобрыми намерениями.
   - Пусть приведут их ко мне, - ответил, смеясь, фараон,  -  хочу  видеть
тех, кто злоумышлял против меня!
   Около полуночи досточтимая царица Никотриса попросила аудиенции  у  его
святейшества. Царица-мать была бледна и вся дрожала. Она  велела  офицерам
выйти из комнаты фараона и, оставшись с ним наедине, сказала со слезами:
   - Сын мой, у меня очень дурные предзнаменования.
   - Я предпочел бы услышать точные сведения о силе и планах моих врагов.
   - Сегодня вечером статуя божественной Исиды в моей молельне повернулась
лицом к стене, а вода в священной цистерне покраснела, как кровь...
   - Это доказывает, -  ответил  фараон,  -  что  у  нас  во  дворце  есть
предатели. Но они не так уж; опасны, если умеют только загрязнять  воду  и
поворачивать статуи.
   - Вся наша прислуга, весь народ убежден, что если твои войска вступят в
храм, то на Египет обрушится великое бедствие.
   - Еще большее бедствие,  -  ответил  фараон,  -  это  наглость  жрецов.
Допущенные моим вечно живущим отцом во  дворец,  они  думают  теперь,  что
стали его хозяевами... Но, боги мои, при чем же я тогда останусь?  Неужели
я должен отказаться от своих царских прав?!
   - Но, по крайней мере, - сказала  царица,  -  будь  великодушен...  Да,
права свои ты должен защищать. Но не  позволяй  твоим  солдатам  совершать
насилия над священными прибежищами богов или оскорблять жрецов. Помни, что
милосердные боги ниспосылают Египту радость, а  жрецы,  несмотря  на  свои
ошибки, - у кого их нет? - оказывают  неоценимые  услуги  нашей  стране...
Подумай только, если ты их разгонишь и ввергнешь в нищету,  ты  уничтожишь
мудрость, возвысившую наше государство над всеми другими.
   Фараон взял мать за обе руки, поцеловал ее и ответил, смеясь:
   - Женщины всегда преувеличивают. Ты, матушка, говоришь со мной так, как
если бы я был предводителем диких гиксосов, а не фараоном.  Разве  я  враг
жрецам? Разве я ненавижу их мудрость? Хотя бы даже такую  бесплодную,  как
наблюдение за звездами, которые и без нас движутся по небу,  а  пользы  от
этого ни на дебен. Меня раздражает не их  ум  или  благочестие,  а  нищета
Египта, который истощается от голода и  боится  малейшей  угрозы  Ассирии.
Жрецы же, несмотря на свою мудрость, не только не хотят помочь мне в  моих
планах, но оказывают сопротивление самым наглым образом.  Позволь  же  мне
убедить их, что не они, а я хозяин моего наследства. Я не  мог  бы  мстить
смирившимся, но собственной ногой раздавлю гордецов! Они это знают, но еще
не верят и, не имея настоящих сил, хотят запугать меня, предвещая какие-то
бедствия. Это их последнее оружие и прибежище... Когда же они поймут,  что
я недоступен страху, они смирятся. И тогда не падет ни один  камень  с  их
храмов, ни одного перстня не лишатся их сокровищницы. Знаю я этих людей!..
Сегодня делают важный вид, потому что я далеко от них. Но когда  я  занесу
над ними свой бронзовый кулак, они упадут ниц, и весь этот хаос  окончится
миром и всеобщим благополучием.
   Царица обняла ноги фараона и  ушла  успокоенная,  все  же  на  прощанье
заклиная Рамсеса, чтобы он относился почтительно к богам и был великодушен
к их слугам.
   После ухода матери фараон призвал Тутмоса.
   - Итак, значит, завтра, - сказал он ему, -  мои  войска  займут  храмы.
Объяви, однако, военачальникам, пусть они  знают,  что  я  хочу  сохранить
святые прибежища нетронутыми и чтобы никто не поднял руки на жрецов.
   - Даже на Мефреса и Херихора? - спросил Тутмос.
   - Даже на них. О