н. Совет решил прежде  всего  освободить  Каму  от
обязанностей жрицы и  снять  с  нее  проклятие,  которое  угрожало  жрице,
нарушившей обет целомудрия.
   Это было благочестивое и мудрое решение: если кто-то  насильно  похитил
жрицу, то не за что было карать ее.
   Несколько дней спустя верующим в храме Ашторет было объявлено под звуки
рогов, что Кама умерла, и если кто-нибудь  встретит  женщину,  похожую  на
нее, то не должен мстить ей или даже упрекать ее. Ведь жрица не  по  своей
воле покинула богиню Ашторет, ее  похитили  злые  люди,  которые  и  будут
наказаны.
   В тот же день достойный Хирам посетил Рамсеса и преподнес ему в золотой
шкатулке пергамент, снабженный множеством жреческих  печатей  и  подписями
знатнейших финикиян.
   Это было решение духовного суда Ашторет, освобождавшее Каму от обета  и
снимавшее с нее проклятие небес, если она отречется от сана жрицы.
   С этим документом после заката солнца царевич направился к  уединенному
павильону в своем саду, открыл  потайную  дверь  и  поднялся  в  небольшую
комнату во втором этаже.
   При свете украшенного резьбой светильника, в котором горело благовонное
масло, он увидел Каму.
   - Наконец-то! - воскликнул он, отдавая ей золотую шкатулку. - Вот  тебе
все, чего ты хотела.
   Финикиянка была возбуждена, глаза ее горели. Она схватила  шкатулку  и,
осмотрев ее, швырнула на пол.
   - Ты думаешь, она золотая?  Ручаюсь,  что  она  не  золотая,  а  только
покрыта с обеих сторон позолотой!
   - Так-то ты меня встречаешь? - сказал удивленный царевич.
   - Я знаю своих соотечественников, - ответила она, - они подделывают  не
только золото, но и рубины, сапфиры...
   - Кама! - перебил ее наследник. - Но в этой шкатулке твоя свобода.
   - Очень нужна мне эта свобода! Я скучаю, и мне страшно.  Сижу  тут  уже
четыре дня, как в тюрьме...
   - Тебе чего-нибудь не хватает?
   - Мне не хватает  света...  воздуха...  смеха...  пения...  людей...  О
мстительная богиня, как тяжело ты меня караешь!
   Рамсес слушал, недоумевая. В этой  злой,  раздраженной  женщине  он  не
узнавал жрицу, которую видел в храме, девушку, овеянную  страстной  песнью
грека.
   - Завтра, - сказал царевич, - ты можешь выйти в сад. А когда мы  поедем
в Мемфис, в Фивы, ты будешь веселиться, как никогда.  Взгляни  на  меня  -
разве я не люблю тебя и разве не великая честь  для  женщины  принадлежать
мне?
   - Да, - ответила она капризно, - но у тебя ведь было до меня четыре...
   - Тебя я люблю больше всех!
   - Если б ты любил меня больше всех, то сделал бы меня  первой,  поселил
бы во дворце, который занимает эта... еврейка Сарра,  и  дал  бы  почетную
охрану мне, а не ей. Там, перед статуей Ашторет, я была первой... Те,  кто
поклонялся богине, падая перед ней на колени, смотрели на меня... А  здесь
что? Солдаты бьют в барабаны, играют на флейтах, чиновники складывают руки
на груди и склоняют головы перед домом еврейки...
   - Перед моим первенцем, - перебил ее с раздражением Рамсес. - А  он  не
еврей!
   - Еврей! - крикнула Кама.
   Рамсес вскочил.
   - Ты с ума сошла! - сказал  он,  вдруг  успокоившись.  -  Разве  ты  не
знаешь, что мой сын не может быть евреем?..
   - А я тебе говорю, что он еврей!.. -  кричала  она,  стуча  кулаком  по
столу. - Еврей, как его дед и братья его матери, и зовут его Исаак...
   - Что ты сказала, финикиянка?.. Хочешь, чтобы я прогнал тебя?..
   - Прогони меня, если я лгу, - продолжала Кама,  -  но  если  я  сказала
правду, прогони ту, еврейку, вместе с ее ублюдком, а дворец отдай  мне.  Я
хочу, я заслуживаю того, чтобы быть первой в твоем  доме.  Она  обманывает
тебя... издевается над тобой... а я ради тебя отреклась от моей  богини...
и она может отомстить мне!..
   - Докажи, и дворец будет твоим... Нет, это ложь. Сарра не пошла  бы  на
такое преступление... Мой первородный сын!
   - Исаак... Исаак! - кричала Кама. - Пойди к ней, и ты убедишься!
   Рамсес, едва сознавая, что  делает,  бросился  к  павильону,  где  жила
Сарра.
   Не помня себя от гнева, он долго не мог попасть на  дорогу,  хотя  ночь
была светлая. Холодный воздух отрезвил его, и он почти  спокойно  вошел  в
дом Сарры.
   Несмотря на поздний час, там еще не  спали.  Сарра  сама  стирала  сыну
пеленки, между тем как ее прислуга  весело  проводила  время  за  накрытым
столом.
   Когда Рамсес, бледный от волнения, появился у входа, Сарра  вскрикнула,
но тут же опомнилась.
   - Привет тебе, господин мой, -  сказала  она,  вытирая  мокрые  руки  и
склоняясь к его ногам.
   - Сарра! Как зовут твоего сына? - спросил Рамсес.
   Женщина в ужасе схватилась за голову.
   - Как зовут твоего сына? - повторил он.
   - Ты ведь знаешь, господин, что его зовут Сети,  -  ответила  она  чуть
слышно.
   - Посмотри мне в глаза!
   - О Яхве!
   - Ага! Ты  лжешь!  Так  я  тебе  скажу:  моего  сына,  сына  наследника
египетского престола, зовут Исаак! И он - еврей! Подлый еврей!
   - Господи! Господи! Пощади! - вскричала она, бросаясь к его ногам.
   Рамсес не повышал голоса, но лицо его приняло серый оттенок.
   - Говорили мне, - сказал он, - чтобы я не брал в  свой  дом  еврейку...
Меня выворачивало наизнанку, когда  я  видел,  как  всю  усадьбу  облепили
евреи. Но я старался подавить свою неприязнь к твоим соплеменникам, потому
что доверял тебе. А ты вместе со своими евреями украла у меня сына.
   - Это жрецы повелели, чтобы он был евреем, - пролепетала Сарра, рыдая у
ног Рамсеса.
   - Жрецы? Какие?
   - Досточтимые Херихор и Мефрес. Они говорили, что так нужно, потому что
твой сын должен стать первым израильским царем.
   - Жрецы? Мефрес? -  повторил  царевич.  -  Израильским  царем?  Ведь  я
говорил тебе, что сделаю его начальником моих стрелков или моим писцом.  -
Я говорил тебе это! А ты, несчастная, решила, что  титул  царя  иудейского
заманчивее этих высоких должностей. Мефрес... Херихор! Благодарение богам,
что я раскрыл наконец интриги этих  высоких  сановников.  Теперь  я  знаю,
какую судьбу они готовят моему сыну.
   С минуту он что-то обдумывал, кусая губы, и вдруг громко крикнул:
   - Эй! Слуги! Солдаты!
   Мгновенно комната стала заполняться людьми. Вошли,  плача,  прислужницы
Сарры, писец и управитель ее дома, потом рабы, наконец несколько солдат  и
офицеров.
   - Смерть! - закричала Сарра душераздирающим голосом.
   Она бросилась к колыбели, схватила сына и, забившись  в  угол  комнаты,
крикнула:
   - Меня убейте... но его не дам!
   Рамсес усмехнулся.
   - Сотник, - обратился он к офицеру, - возьми эту женщину  и  ребенка  и
отведи в помещение, где живут  мои  рабы.  Эта  еврейка  не  будет  больше
госпожой. Она будет служанкой у той, которая займет  ее  место.  А  ты,  -
сказал он домоправителю, - не забудь прислать ее завтра утром  омыть  ноги
своей  госпоже,  которая  сейчас   придет   сюда.   Если   она   откажется
повиноваться, накажи ее палками. Отвести эту женщину к рабам!
   Офицер и домоправитель подошли к Сарре,  но  остановились,  не  решаясь
прикоснуться к ней. Но в этом и не было нужды. Сарра  завернула  в  платок
плачущего ребенка и вышла из комнаты, шепча:
   - Бог Авраама, Исаака, Иакова, помилуй нас...
   Она низко склонилась перед царевичем, из глаз ее лились тихие слезы.  И
еще из сеней Рамсес слышал ее нежный голос:
   - Бог Авраама, Иса...
   Когда все стихло, наместник обратился к офицеру и домоправителю:
   - Пойдите с факелами к дому, стоящему среди смоковниц...
   - Понимаю, - ответил управитель.
   - И немедленно приведите сюда женщину, которая там живет...
   - Исполню.
   - Эта женщина будет отныне вашей госпожой  и  госпожой  еврейки  Сарры,
которая каждое утро должна омывать ей ноги, обливать ее  водой  и  держать
перед ней зеркало. Это - моя воля и приказание.
   - Будет исполнено.
   - А завтра утром доложить мне, покорна ли новая служанка.
   Отдав эти распоряжения, наместник вернулся к себе во дворец. Всю  ночь,
однако, он не спал. В душе его разгорелось пламя мести.
   Рамсес чувствовал, что, даже не  повысив  голоса,  он  сокрушил  Сарру,
несчастную еврейку, которая осмелилась обмануть его. Он  наказал  ее,  как
царь, который одним движением бровей низвергает человека с высоты в пучину
рабства. Но Сарра была лишь  орудием  жрецов,  а  наследник  был  чересчур
справедлив, чтобы, сломав орудие, простить тех, кто им пользовался.
   То, что жрецы были недосягаемы, лишь увеличивало  его  ярость.  Царевич
мог прогнать Сарру с ребенком среди ночи в  дом  для  челяди,  но  не  мог
лишить Херихора его власти, а Мефреса - сана верховного жреца. Сарра упала
к его ногам, как раздавленный червь, а Херихор и Мефрес, которые отняли  у
него его первенца, возносились над Египтом и - о, позор! - над ним  самим,
будущим фараоном, подобно пирамидам. И вот который уже  раз  за  этот  год
вспомнились ему все обиды, какие претерпел он от жрецов. В школе его  били
палками так, что спина трещала, или морили  голодом  так,  что,  казалось,
желудок прирастал к хребту. На прошлогодних маневрах Херихор нарушил  весь
его план, а потом, свалив вину на него же,  лишил  командования  корпусом.
Тот же Херихор навлек на него немилость фараона за то, что он взял  в  дом
Сарру, и лишь тогда вернул ему почетное положение, когда  он,  смирившись,
провел несколько  месяцев  в  добровольном  изгнании.  Казалось  бы,  что,
получив корпус и став наместником, Рамсес должен был избавиться  от  опеки
жрецов. Но именно теперь они преследуют его с  удвоенной  энергией.  Жрецы
сделали его наместником - для чего? Чтобы удалить от фараона  и  заключить
позорный  договор  с  Ассирией.  Когда  он  захотел  получить  сведения  о
состоянии  государства,  они  заставили   его   как   кающегося   грешника
отправиться  в  храм  и  там  запугивали,  морочили  ложными  чудесами   и
обманывали, давая совершенно неверные сведения. Потом стали вмешиваться  в
его личную жизнь, в отношения с женщинами, с финикиянами, следить  за  его
долгами и, наконец, чтобы унизить  и  сделать  смешным  в  глазах  народа,
отдали его первенца евреям.
   Всякий египтянин, будь то крестьянин, раб или  каторжник,  имеет  право
сказать ему: "Я лучше тебя, потому что у меня нет сына еврея".
   Чувствуя тяжесть оскорбления, Рамсес в то  же  время  понимал,  что  не
может сейчас отомстить за  себя,  и  решил  отложить  это  на  будущее.  В
жреческой школе он научился владеть  собой,  при  дворе  научился  сносить
обиды и лицемерить, и это будет теперь его щитом и  орудием  в  борьбе  со
жрецами... Пока он будет  держать  их  в  заблуждении,  а  когда  наступит
подходящий момент, так по ним ударит, что они уже не поднимутся.
   На дворе стало светать. Наследник крепко заснул.
   Когда он проснулся, первым человеком,  попавшимся  ему  на  глаза,  был
домоправитель Сарры. Рамсес спросил:
   - Как ведет себя еврейка?
   - Она омыла ноги своей  госпоже,  как  ты  приказал,  господин  наш,  -
ответил управитель.
   - И была покорна?
   - Она была исполнена смирения, но недостаточно проворно  служила  новой
госпоже, и та ударила ее ногой в лицо.
   Рамсес отшатнулся.
   - А что же Сарра? - вскричал он.
   - Упала наземь. Когда же новая госпожа велела ей уйти прочь, она вышла,
тихонько плача.
   Царевич стал шагать по комнате.
   - А как она провела ночь?
   - Новая госпожа?
   - Нет. Я спрашиваю про Сарру.
   - Как ты приказал, Сарра  пошла  с  ребенком  в  дом  для  челяди.  Там
служанки из жалости уступили ей свежую циновку, но Сарра не легла спать, а
просидела всю ночь с ребенком на коленях.
   - А ребенок? - спросил наследник.
   - Ребенок здоров.  Сегодня  утром,  когда  Сарра  пошла  служить  новой
госпоже, другие женщины выкупали его в теплой  воде,  а  жена  пастуха,  у
которой тоже грудной младенец, накормила его грудью.
   - Нехорошо, - сказал Рамсес, - когда корова, вместо того чтобы  кормить
своего теленка, тащит плуг под ударами кнута. И хотя эта еврейка совершила
большой проступок, я не хочу,  чтобы  страдало  ее  невинное  дитя.  Сарра
больше не будет мыть ноги госпоже и не будет терпеть от нее побоев. Отведи
ей в доме для челяди отдельную комнату, дай  кое-какую  утварь  и  прикажи
кормить ее, как кормят  женщину,  которая  недавно  родила.  И  пусть  она
спокойно растит своего ребенка.
   - Да живешь ты вечно, владыка наш! - ответил домоправитель  и  помчался
выполнять приказ наместника.
   Вся прислуга любила Сарру,  тогда  как  злобную  и  крикливую  Каму  за
несколько часов все успели возненавидеть.



14

   Не много счастья принесла Рамсесу финикийская жрица. Когда он в  первый
раз пришел навестить ее в павильоне, где перед тем жила Сарра,  он  ожидал
встретить благодарность, но Кама приняла его почти враждебно.
   - Что же это, - воскликнула она, - не  прошло  и  дня,  как  ты  вернул
негодной еврейке свою милость?
   - Но ведь она продолжает жить в доме для челяди, - ответил царевич.
   - Однако мой управитель сказал, что она не  будет  больше  омывать  мне
ноги.
   Наследник поморщился.
   - Ты, как вижу, все еще недовольна? - сказал он.
   - Я не успокоюсь, - вспыхнула она, - пока не проучу ее, пока, служа мне
и стоя на коленях у моих ног, она не забудет,  что  была  когда-то  первой
твоей женщиной и хозяйкой в  этом  доме.  Пока  мои  слуги  не  перестанут
смотреть на меня со страхом и недоверием, а на нее с жалостью.
   Финикиянка все меньше нравилась Рамсесу.
   - Кама, - сказал он, - послушай, что я тебе скажу. Если  бы  мой  слуга
ударил ногой суку, которая кормит своего щенка, я бы его прогнал...  А  ты
ударила ногой в лицо женщину и мать.  В  Египте  имя  матери  священно,  и
добрый египтянин больше всего на свете почитает богов, фараона и Мать.
   - О, горе мне!.. - воскликнула Кама, бросаясь на лодке. - Вот возмездие
за то, что я отреклась от своей богини. Только неделю назад к  ногам  моим
бросали цветы и воскуряли передо мной благовония, а сейчас...
   Царевич молча вышел из комнаты и вернулся лишь через несколько дней. Но
опять застал Каму в плохом настроении.
   - Умоляю тебя, господин, - завопила она, - прояви немного больше заботы
обо мне! Ведь слуги уже меня не слушаются, солдаты смотрят исподлобья, и я
боюсь, чтобы на кухне кто-нибудь не подсыпал мне яду в кушанье.
   - Я был занят военными учениями, - ответил царевич, - и не мог прийти к
тебе.
   - Неправда, - сердито ответила Кама, - вчера ты был под моим  балконом,
а потом пошел в дом для челяди, где живет эта еврейка. Ты хотел,  чтобы  я
это видела.
   - Довольно! - оборвал ее наследник. - Я не был ни под  твоим  балконом,
ни у дома для челяди. А если тебе показалось, будто ты видела меня, то это
значит, что этот негодный грек, твой возлюбленный, не  только  не  покинул
Египта, но даже осмеливается слоняться по моему саду.
   Финикиянка слушала в ужасе.
   - О Ашторет! - вскричала она. - Спаси... О  земля,  сокрой  меня!  Если
Ликон вернулся, то мне грозит большое несчастье...
   Царевич рассмеялся, но ему надоело слушать ее вопли.
   - Не беспокойся, - сказал он, уходя, - и не  удивляйся,  если  на  днях
твоего Ликона  приведут  к  тебе,  как  пойманного  шакала.  Мое  терпение
иссякло.
   Вернувшись во дворец, Рамсес вызвал Хирама  и  начальника  полиции.  Он
рассказал им, что грек Ликон, похожий на него лицом, бродит вокруг дворца,
и  приказал  поймать  его.  Хирам  поклялся,  что  раз   финикияне   будут
действовать заодно с полицией, грек не уйдет от  них.  Начальник  полиции,
однако, покачал головой.
   - Ты сомневаешься? - спросил его Рамсес.
   - Да, господин. В Бубасте живет очень много набожных азиатов, по мнению
которых жрица, покинувшая алтарь, заслуживает смерти.  И  если  этот  грек
взялся убить Каму, они будут помогать  ему,  скроют  его  и  облегчат  ему
побег.
   - А ты что скажешь, князь? - обратился наследник к Хираму.
   - Достойный начальник полиции дал мудрый ответ, - ответил старик.
   - Но ведь вы освободили ее от обета! - воскликнул Рамсес,  обращаясь  к
Хираму.
   - За финикиян, - ответил Хирам, - я могу поручиться. Они не тронут Каму
и будут преследовать грека. Но что сделать с другими  поклонниками  богини
Ашторет?..
   - Я надеюсь, - заметил начальник полиции, - что пока этой женщине ничто
не угрожает. И если б у нее хватило смелости, мы могли  бы  с  ее  помощью
заманить грека и поймать его здесь в каком-нибудь из дворцов.
   - Пойди к ней, - сказал наследник, - и изложи придуманный тобою план. И
если ты поймаешь негодяя, я дам тебе в награду десять талантов.
   Когда наследник простился с ними, Хирам обратился к начальнику полиции:
   - Начальник, я знаю, ты изучил оба  способа  письма  и  тебе  не  чужда
жреческая премудрость. Когда ты хочешь, ты слышишь сквозь стены и видишь в
темноте. Поэтому тебе известны мысли и мужика, черпающего воду из колодца,
и ремесленника, торгующего сандалиями, и важного  господина,  чувствующего
себя в не меньшей безопасности под  охраной  своих  слуг,  чем  ребенок  в
утробе матери.
   - Ты не ошибся, - ответил чиновник, - боги действительно наградили меня
даром прозорливости.
   - Так вот, - продолжал  Хирам,  -  благодаря  своим  сверхъестественным
способностям ты, наверно, уже догадался,  что  за  поимку  этого  негодяя,
осмеливающегося вводить всех  в  заблуждение  своим  внешним  сходством  с
наследником престола, нашим господином, храм Ашторет уплатит тебе двадцать
талантов. Кроме того, храм добавит тебе десять талантов, если слух об этом
сходстве не распространится по  Египту,  ибо  непристойно,  чтобы  простой
смертный напоминал своим  обликом  существо  божественного  происхождения.
Пусть же то, что ты слышал о Ликоне и о всех  наших  розысках  безбожника,
останется между нами.
   -  Понимаю,  -  ответил  чиновник,  -  и  может  случиться,  что  такой
преступник умрет, прежде чем мы отдадим его под суд.
   - Ты меня понял, - сказал Хирам, пожимая ему руку. - Всякое содействие,
какого ты потребуешь от финикиян, будет тебе оказано.
   Они расстались, как  два  приятеля,  охотящиеся  на  крупного  зверя  и
знающие, что не важно, чей дротик попадет в цель, лишь бы добыча  не  ушла
из их рук.
   Через несколько дней Рамсес опять навестил Каму  и  нашел  ее  почти  в
состоянии помешательства. Она пряталась в самой маленькой  комнате  своего
дворца, голодная, непричесанная, и отдавала прислуге самые  противоречивые
распоряжения. То приказывала всем собраться, то гнала их  прочь  от  себя.
Ночью звала к себе караульных и тотчас же убегала от них на чердак, крича,
что ее хотят извести.
   Все это убило в душе Рамсеса любовь к ней  -  осталось  только  чувство
тревоги.  И  сейчас,  когда  домоправитель  Камы  рассказал  ему  об  этих
причудах, он схватился за голову и растерянно прошептал:
   - Плохо я сделал, отняв эту женщину у ее богини.  Только  богиня  могла
терпеливо сносить ее капризы.
   Все же он зашел к Каме и нашел ее исхудалой, растрепанной, дрожащей.
   - Горе мне!  -  вскричала  она.  -  Я  живу,  окруженная  врагами.  Моя
прислужница хочет отравить меня, а парикмахерша - навести на  меня  порчу.
Солдаты ждут только случая вонзить мне в грудь копье или меч, и  я  боюсь,
что в кухне мне готовят колдовские снадобья. Все хотят моей смерти.
   - Кама! - остановил ее царевич.
   - Не называй меня так, - прошептала она с ужасом, -  это  принесет  мне
несчастье.
   - Откуда у тебя такие мысли?
   - Откуда? Ты думаешь, я не вижу, что днем у стен  дворца  бродят  чужие
люди и скрываются, прежде чем я успею позвать прислугу? А ночью,  думаешь,
я не слышу, как шепчутся за стеной?
   - Тебе кажется.
   - Проклятые! Проклятые! - крикнула она, заливаясь  слезами.  -  Вы  все
говорите, что это мне кажется. А вот третьего дня чья-то  преступная  рука
подбросила мне в спальню покрывало,  которое  я  носила  полдня,  пока  не
увидала, что это не мое. У меня никогда не было такого.
   - Где же это покрывало? - спросил наследник уже с тревогой.
   - Я сожгла его, но сперва показа