явившаяся  с  миром  на  землю,
чтобы дать жизнь Египту. О таинственный бог, разгоняющий  тьму,  ороситель
лугов, приносящий корм бессловесным тварям! О  путь,  текущий  с  небес  и
напояющий землю, о покровитель хлебов, приносящий радость в хижины! О  ты,
повелитель рыб!.. Когда ты нисходишь на наши поля, ни одна птица не тронет
на них урожая. Ты - творец пшеницы,  родитель  ячменя!..  Ты  даешь  отдых
рукам миллионов несчастных и вечную нерушимость храмам" (*0).
   В это время  освещенная  факелами  лодка  наследника  приплыла  с  того
берега; ее встретили песнями и радостными  кликами.  Те  самые  люди,  что
полчаса назад хотели ворваться в усадьбу царевича, сейчас падали перед ним
ниц или бросались в воду, чтобы поцеловать весла и края лодки,  в  которой
прибыл сын повелителя.
   При свете факелов, оживленный и веселый Рамсес в сопровождении  Тутмоса
вошел в дом Сарры. Завидя его, Гедеон тихо сказал Тафет:
   - Я очень беспокоюсь за свою дочь, но мне не хочется встречаться  с  ее
господином. Присмотри за ней.
   Он  перелез  через  ограду  и  в  темноте  миновал  сад,  потом  полями
направился к Мемфису.
   Во дворе усадьбы уже раздавался громкий голос Тутмоса:
   - Здравствуй, прекрасная Сарра!.. Я надеюсь, ты хорошо  примешь  нас  в
благодарность за музыку, которую я тебе прислал...
   На пороге появилась Сарра с повязанной головой,  опираясь  на  негра  и
служанку.
   - Что это значит? - спросил изумленный Рамсес.
   - Ужас!.. Ужас!.. - воскликнула Тафет. - Язычники напали на  твой  дом.
Один из них попал камнем в Сарру.
   - Какие язычники?..
   - Да вот эти... египтяне!..
   Рамсес смерил ее презрительным взглядом, но,  сообразив,  в  чем  дело,
пришел в бешенство.
   - Кто ударил Сарру?.. Кто бросил камень?.. -  крикнул  он,  схватив  за
плечо негра.
   - Те... что на берегу... - ответил невольник.
   - Эй, стража! - крикнул в ярости царевич.  -  Вооружить  всех  людей  в
усадьбе и догнать эту шайку!..
   Негр снова вытащил топор, сторожа стали вызывать работников из лачуг, а
воины из свиты Рамсеса схватились за мечи.
   - Ради бога, что  ты  хочешь  делать?..  -  взмолилась  шепотом  Сарра,
бросаясь на шею царевичу.
   - Я хочу отомстить за тебя! - ответил он. - Кто бросил камень в то, что
принадлежит мне, бросил его в меня!
   Тутмос, весь бледный, покачал головой.
   - Послушай, господин, - сказал он, - как же ты ночью  в  толпе  узнаешь
тех, кто совершил преступление?
   - Мне все равно!.. Чернь это сделала, и чернь за это ответит...
   - Так не скажет ни один судья. А ведь  тебе  предстоит  быть  верховным
судьей, - попытался урезонить царевича Тутмос.
   Рамсес задумался. Друг его продолжал:
   - Подумай, что завтра скажет наш повелитель, фараон?.. И какая  радость
воцарится среди врагов Египта на востоке и на западе, когда  они  услышат,
что наследник престола чуть ли не у стен царского дворца нападает ночью на
свой народ...
   - О, если б отец дал мне хоть половину армии! Тогда умолкли  бы  навеки
наши враги, где б они ни были!.. - пробормотал царевич, топнув ногой.
   - Наконец... вспомни того  крестьянина,  который  повесился...  Ты  так
жалел, что погиб невинный человек, а сейчас...  Неужели  ты  сам  захочешь
губить невинных?..
   - Довольно! -  остановил  его  наследник.  -  Гнев  мой  -  как  сосуд,
наполненный водой... Горе тому, на кого она прольется... Войдем в дом...
   Испуганный Тутмос отступил  назад.  Наследник  взял  Сарру  за  руку  и
поднялся с  нею  во  второй  этаж,  посадил  за  стол,  на  котором  стоял
недоконченный ужин, и, поднеся светильник к ее голове,  сорвал  с  девушки
повязку.
   - Да это даже не рана, - воскликнул он, - а только синяк!
   Он долго и пристально смотрел на Сарру.
   - Никогда не думал, что у тебя может быть синяк... - сказал он.  -  Это
очень меняет лицо...
   - Я тебе больше не нравлюсь?.. - тихо спросила Сарра, поднимая на  него
большие, полные тревоги глаза.
   - Ах, нет!.. К тому же ведь это пройдет...
   Он позвал Тутмоса и негра и велел рассказать, что тут произошло.
   - Он нас защитил, - сказала Сарра, - встал с топором в дверях...
   - Это действительно так? - спросил  царевич,  пристально  посмотрев  на
невольника.
   - Разве мог я допустить, чтобы в твой дом,  господин,  ворвались  чужие
люди?
   Рамсес погладил его курчавую голову.
   - Это поступок  мужественного  человека,  -  сказал  он.  -  Дарю  тебе
свободу. Завтра получишь плату и можешь возвращаться к своим.
   Негр зашатался. Он протер глаза, белки их ослепительно  сверкали;  негр
бросился на колени и, стукнувшись лбом об пол, воскликнул:
   - Не гони меня от себя, господин!
   - Хорошо, -  ответил  наследник,  -  оставайся  со  мной,  но  уже  как
свободный воин. Вот какие люди нужны  мне,  -  прибавил  он,  взглянув  на
Тутмоса.  -  Он  не  умеет  говорить  так  красноречиво,  как   смотритель
книгохранилищ, но всегда готов сражаться...
   И снова стал расспрашивать о  подробностях  нападения.  Когда  же  негр
рассказал ему о появлении жреца и совершенном им чуде,  царевич  схватился
за голову и воскликнул:
   - Я несчастнейший в Египте человек!.. Скоро я не скроюсь от жрецов даже
у себя в постели... Откуда он?.. Кто такой?
   Этого негр не мог объяснить, но сказал, что  жрец  защищал  Сарру,  что
нападением руководили не египтяне, а люди,  которых  жрец  назвал  врагами
Египта и которых он тщетно призывал выйти вперед.
   -  Чудеса!..  Чудеса!..  -  задумчиво  повторил  царевич,  бросаясь  на
кровать. - Мой черный невольник  поступает,  как  храбрый  воин  и  вполне
разумный человек... Жрец защищает  еврейку,  потому  что  она  принадлежит
мне... Что это за странный жрец?  Народ  египетский,  преклоняющий  колени
перед  собаками  фараона,  нападает  на  дом   наследника   престола   под
предводительством  каких-то  врагов  Египта...  Я  должен  сам   все   это
расследовать...



11

   Окончился месяц тот и начинался месяц паопи, вторая половина июля. Вода
Нила из зеленоватой стала белой, потом красной и  все  прибывала.  Царский
водомер в Мемфисе заполнился на высоту чуть не в два человеческих роста, а
Нил поднимался с каждым днем на  две  пяди.  Самые  низменные  места  были
залиты, с более высоких спешно убирали лен, виноград и хлопок.  Где  утром
было еще сухо, там к вечеру уже плескались волны.
   Казалось, будто в глубине реки  бушует  грозный,  невидимый  водоворот.
Вздымает,  словно  плугом,  широкие  валы,  заливает  пеной  борозды,   на
мгновенье разглаживает поверхность вод и тотчас  же  вновь  свивает  их  в
бездонные  воронки.  Опять  вздымает  валы,  затем  сглаживает,   свивает,
нагоняет новые горы воды и пены, и все вздувает и вздувает бурлящую  реку,
поглощая  новые  пространства  земли.   Достигнув   вершины   какой-нибудь
преграды, река переливается через нее и  устремляется  в  низину,  образуя
сверкающее озеро там, где еще только  что  рассыпались  в  прах  сожженные
солнцем травы.
   Хотя подъем воды достиг едва  лишь  третьей  части  наибольшего  своего
уровня, все побережье  было  уже  затоплено.  С  каждым  часом  все  новые
усадебки на холмах превращались в острова, и если  сперва  их  отделял  от
других лишь узкий проток, то понемногу он расширялся, окончательно отрезая
жилье от соседей. Люди, выйдя на работу пешком, нередко возвращались домой
в лодках.
   Лодок и плотов появлялось все больше и больше. С  одних  ловили  сетями
рыбу, на других свозили урожай на гумна  или  мычащий  скот  в  хлева,  на
третьих отправлялись в гости к знакомым, чтобы с веселым смехом и громкими
возгласами объявить им, что Нил прибывает. Иногда  лодки,  сгрудившиеся  в
одном месте, как стая уток,  разбегались  во  все  стороны  перед  широким
плотом, несшим из Верхнего Египта вниз огромные каменные глыбы, высеченные
в прибрежных каменоломнях.
   Воздух был наполнен шумом прибывающей воды, криком всполошенных птиц  и
веселыми песнями людей. Нил прибывает - будет вдоволь хлеба!
   Весь месяц велось следствие о нападении на дом наследника. Каждое  утро
лодка с чиновниками и  полицейскими  подплывала  к  какой-нибудь  усадьбе.
Людей отрывали от работы, подвергали допросу с пристрастием, били палками,
и к вечеру в Мемфис возвращались уже две лодки: одна с чиновниками, другая
с арестованными.
   Таким образом, было привлечено к делу более трехсот человек, из которых
половина ничего не знала, а половине  грозила  тюрьма  или  несколько  лет
каторжных работ в каменоломнях. Но ни о зачинщиках нападения, ни о  жреце,
который убеждал народ разойтись, так и не удалось узнать.
   В характере царевича Рамсеса сочетались крайне противоречивые черты. Он
был порывист, как лев, и упрям, как бык, но вместе  с  тем  обладал  ясным
умом и глубоким чувством справедливости.
   Видя,  что  следствие,  которое  вели  чиновники,   не   дает   никаких
результатов, царевич сам отправился однажды на  лодке  в  Мемфис  и  велел
пропустить его в тюрьму.
   Тюрьма, выстроенная на холме и окруженная высокой стеной,  состояла  из
большого числа каменных, кирпичных и  деревянных  строений.  Но  это  были
большей частью либо ворота, либо жилища надсмотрщиков. Узники же ютились в
подземельях, высеченных в известняке.
   Войдя во двор тюрьмы,  наследник  увидел  кучку  женщин,  обмывавших  и
кормивших какого-то узника. Обнаженный человек, похожий на  скелет,  сидел
на земле; руки и ноги его  были  продеты  в  четыре  отверстия  квадратной
доски, заменявшей кандалы.
   - Давно так страдает этот несчастный? - спросил наследник.
   - Два месяца, - ответил надсмотрщик.
   - И долго еще ему сидеть?
   - Месяц.
   - В чем же он провинился?
   - Оскорбил чиновника, собиравшего налоги.
   Царевич отвернулся и увидел другую кучку, состоявшую из женщин и детей.
Среди них был старик.
   - Это тоже арестованные?
   - Нет, государь. Это семья преступника, приговоренного к удушению.  Они
ждут, чтобы получить его тело после исполнения приговора. Вот его ведут на
казнь. - И, обернувшись к  кучке,  надсмотрщик  сказал:  -  Потерпите  еще
немного, любезные, сейчас вам выдадут тело.
   - Большое тебе спасибо, дорогой господин, -  ответил  старик,  вероятно
отец преступника. - Мы вышли из дому вчера вечером, и лен остался у нас  в
поле, а тут река прибывает!..
   Царевич побледнел и остановился.
   - Тебе известно, - обратился он к надсмотрщику, - что  мне  принадлежит
право помилования?
   - Да, эрпатор, - ответил надсмотрщик с поклоном, а  потом  прибавил:  -
Согласно закону, в память твоего пребывания  в  этом  месте,  сын  солнца,
осужденным за преступления против религии или государства, если  они  вели
себя хорошо, должны смягчить наказание. Список этих людей будет повержен к
твоим стопам в течение месяца.
   - А тот, кого сейчас должны задушить, не  имеет  права  воспользоваться
моей милостью?
   Надсмотрщик только поклонился и развел руками.
   Они тронулись дальше. Прошли несколько дворов. В деревянных клетках  на
голой земле копошились преступники, приговоренные к тюремному  заключению.
В одном из зданий раздавались  ужасные  крики,  там  кого-то  били,  чтобы
вынудить признание.
   - Покажите мне людей, обвиняемых в нападении на  мой  дом,  -  приказал
потрясенный этим зрелищем наследник.
   - Их свыше трехсот человек.
   - Отберите наиболее, по вашему мнению,  виновных  и  допросите  в  моем
присутствии. Но так, чтобы они меня не узнали.
   Наследника престола проводили в помещение, где вел допрос  следователь.
Царевич велел ему занять обычное место, а сам сел за колонной.
   Вскоре поодиночке стали появляться обвиняемые - исхудалые,  с  безумным
взглядом, обросшие волосами.
   - Тутмос, - обратился следователь к одному, - расскажи, как вы нападали
на дом достойнейшего наследника.
   - Расскажу правду, как на суде Осириса. Это было вечером  в  тот  день,
когда Нил начал прибывать. Жена  моя  говорит  мне:  "Пойдем,  старик,  на
горку, оттуда скорее увидим сигнал из Мемфиса". Пошли мы на горку,  откуда
легче было увидеть сигнал из Мемфиса. Тут подходит к  моей  жене  какой-то
солдат и говорит: "Пойдем со мной в этот сад, поедим там винограду или еще
чего-нибудь". Ну, моя жена пошла с этим солдатом, а я страшно  рассердился
и следил за ними через забор. Бросали они камни в дом наследника или нет -
я не могу сказать, потому что за деревьями, в  темноте,  ничего  не  видно
было.
   - Как же ты отпустил жену с солдатом? - спросил следователь.
   - А что я мог сделать? Сами  посудите,  ваша  милость.  Ведь  я  только
простой мужик, а он - воин, солдат его святейшества.
   - А жреца ты видел, который говорил с вами?
   - Это был не жрец, - убежденно ответил крестьянин. - Это, должно  быть,
был сам бог Хнум (*52), потому что он вышел из ствола смоковницы и  голова
у него была, как у барана.
   - Ты сам видел, что у него голова, как у барана?
   -  Прошу  прощения,  хорошо  не  помню,  сам  я  видел  или  так   люди
рассказывали. У меня в голове мутилось, так я беспокоился за жену.
   - Ты бросал камни?
   - Для чего стал бы я бросать их, повелитель жизни и смерти?  Если  б  я
попал в жену, не было бы мне покоя целую неделю, а если в солдата - он так
ткнул бы меня в брюхо, что у меня язык вывалился бы наружу. Ведь я  только
простой мужик, а он - воин бессмертного господина нашего.
   Наследник сделал знак из-за колонны. Тутмоса увели, вместо  него  ввели
Анупу. Это был крестьянин небольшого роста. На спине его видны были свежие
следы палок.
   - Скажи-ка, Анупу, - обратился к нему следователь, - как там было  дело
с нападением на сад наследника?
   - Око солнца, - ответил крестьянин, - сосуд мудрости! Ты  очень  хорошо
знаешь, что я не устраивал  нападения.  Подошел  только  ко  мне  сосед  и
говорит: "Пойдем на гору, Анупу, Нил прибывает". А я говорю: "Да прибывает
ли?" А он: "Ты глупее осла, потому что осел услышал бы музыку на  горе,  а
ты не слышишь". Тут я ему отвечаю: "Глуп я, потому что не учен грамоте;  а
только, прости меня, - одно дело музыка, а другое - подъем воды". А он  на
это: "Если б не было подъема, людям нечему было бы  радоваться,  играть  и
петь". Ну, мы и пошли на гору. А там уже музыкантов разогнали и бросают  в
сад камни.
   - Кто бросал?
   - Не заметил я. Те люди не похожи были на крестьян, скорее на  нечистых
парасхитов, которые бальзамируют умерших.
   - А жреца видел?
   - С разрешения вашей милости, это был не жрец, а скорее дух, охраняющий
дом наследника, - да живет он вечно!..
   - Почему дух?
   - Потому что временами он становился невидимым.
   - Может быть, его заслоняла толпа?
   - Конечно, по временам его заслоняли люди, но и сам-то  он  казался  то
выше, то ниже...
   - Может быть, он взбирался на пригорок и спускался с него?
   - Пожалуй, что взбирался и спускался. А может, и сам становился длиннее
и короче. Это был великий чудотворец. Только он сказал: "Сейчас Нил начнет
прибывать", - и тотчас же Нил стал прибывать.
   - А камни ты бросал, Анупу?
   - Как же я посмел бы бросать камни в сад наследника престола?.. Ведь  я
простой крестьянин, и рука отсохла бы у меня по локоть за такое кощунство.
   Царевич  велел  прекратить  допрос.  Когда  же  увели  обвиняемых,   он
обратился к следователю:
   - Так эти люди принадлежат к числу наиболее виновных?
   - Воистину, государь, - ответил следователь.
   - В таком случае надо сегодня же освободить всех. Нельзя держать  людей
в тюрьме за то, что они хотели посмотреть, прибывает ли священный Нил, или
за то, что слушали музыку.
   -  Высшая  мудрость  говорит  твоими  устами,  сын   царя,   -   сказал
следователь. - Мне велено найти наиболее виновных, и я отобрал  тех,  кого
нашел. Но не в моих силах вернуть им свободу.
   - Почему?
   - Взгляни, достойнейший, на этот сундук. Он полон папирусов, на которых
написаны акты этого дела. Мемфисский судья каждый день получает  рапорт  о
его движении и доводит до сведения  фараона.  Во  что  же  обратится  труд
стольких ученых писцов и великих мужей, если освободят обвиняемых?
   - Да ведь они невинны! - воскликнул царевич.
   - Но раз было нападение -  значит,  преступление  налицо.  А  где  есть
преступление, должны быть и  преступники.  И  кто  раз  очутился  в  руках
властей и записан в  актах,  не  может  уйти  без  всяких  последствий.  В
харчевне человек пьет и платит за это; на ярмарке он что-нибудь продает  и
покупает; в поле сеет и жнет;  навещая  гробницы,  получает  благословение
предков. Как же может быть, чтобы кто-нибудь, придя в суд, вернулся  ни  с
чем, как путник, который, остановившись на половине  дороги,  возвращается
домой, не достигши цели?
   - Ты говоришь мудро, - ответил наследник. - Скажи мне,  однако:  а  его
святейшество фараон тоже не имеет права освободить этих людей?
   Следователь скрестил руки и склонил голову.
   - Равный богам может сделать все, что захочет:  освободить  обвиняемых,
даже приговоренных, уничтожить все акты по делу, но  со  стороны  простого
смертного это явилось бы святотатством.
   Царевич простился со следователем и поручил надсмотрщику, чтобы за  его
счет всех обвиняемых лучше кормили. Затем, взволнованный, он  переплыл  на
другой берег все прибывающей реки и отправился во дворец  просить  фараона
прекратить это злополучное дело.
   Но в этот день у царя было много религиозных церемоний  и  совещаний  с
министрами, так что наследнику не удалось с ним повидаться. Тогда  царевич
обратился  к  верховному  писцу,  который  после  военного  министра  имел
наибольшее влияние  при  дворе.  Этот  старый  чиновник,  жрец  одного  из
мемфисских храмов, принял царевича вежливо, но холодно  и,  выслушав  его,
ответил:
   - Меня удивляет, что  ты  хочешь  беспокоить  подобными  делами  нашего
господина. Это все равно, как если бы ты  просил  не  уничтожать  саранчу,
севшую на поле.
   - Но ведь это же невинные люди!..
   - Мы, ваше высочество, не можем  этого  знать,  ибо,  виновны  они  или
невиновны, решает  закон  и  суд.  Одно  для  меня  безусловно  ясно,  что
государство не может потерпеть, чтобы люди врывались в чужой  сад,  а  тем
более - чтобы поднимали руку на собственность наследника престола.
   - Ты прав, конечно, но где же виновные? - спросил царевич.
   - Где нет виновных - должны  быть,  по  крайней  мере,  наказанные.  Не
преступление, а наказание, которое за ним следует, учит людей,  что  этого
нельзя делать.
   - Я вижу, - прервал его наследник, - что ты не поддержишь моей  просьбы
перед его святейшеством.
   - Мудрость говорит твоими устами, эрпатор,  -  ответил  вельможа.  -  Я
никогда не позволю себе дать своему господину совет, который  подрывал  бы
авторитет власти...
   Царевич вернулся к себе измученный, в глубоком недоумении. Он сознавал,
что несколько сотен людей терпят несправедливость, и видел, что  не  может
их спасти, как не мог бы извлечь человека  из-под  обрушившегося  обелиска
или колонны храма.
   "Мои руки слишком слабы, чтоб поднять  эту  громаду",  -  думал  он  со
щемящим чувством.
   Он впервые почувствовал, что есть какая-то  сила,  значащая  бесконечно
больше, чем его  воля:  интересы  государства,  которым  подчиняется  даже
всемогущий фараон и перед которыми должен смириться и он, наследник.
   Спустилась ночь. Рамсес велел слугам никого не  принимать;  он  одиноко
бродил по террасе своего павильона и думал: "Это ужасно!.. Там передо мной
расступились непобедимые полки Нитагора, а  тут  -  тюремный  надсмотрщик,
судебный следователь и верховный писец становятся  мне  поперек  дороги...
Кто они такие? Жалкие слуги моего отца, - да живет он вечно! -  который  в
любую минуту может низвести их до положения рабов и сослать в каменоломни.
Но  почему  отец  мой  не   может   помиловать   невинных?..   Так   хочет
государство?.. А что такое государство?.. Чем оно питается, где спит,  где
его руки и меч, которого все боятся?.."
   Он поглядел в сад между деревьями, и взгляд его упал  на  два  огромных