лагочестивый  Издубар
и, воздев глаза к потолку, шептал молитву.
   - Издубар, - сказал со вздохом вельможа. -  Ты  уверен,  что  никто  из
наших придворных не знает о происшествии со мной?
   - Кто может знать, когда никто этого не видел?
   - А египтяне? - простонал Саргон.
   - Из египтян  знают  только  Ментесуфис  и  наместник  да  те  негодяи,
которые, наверно, долго будут помнить твои кулаки.
   - Да, пожалуй... Но мне кажется, что среди них был  царевич,  и  нос  у
него разбит, если не сломан...
   - Нос у наследника цел, его там не было, могу тебя уверить.
   - В таком случае, - вздохнул Саргон, - царевичу следовало  бы  посадить
зачинщиков на кол. Ведь особа посла священна... и неприкосновенна...
   - А я говорю тебе, - отозвался жрец, - изгони злобу из сердца твоего  и
не жалуйся, а то, когда начнут судить этих негодяев, весь мир узнает,  что
посол царя Ассара водится с финикиянами и, что еще худее, ходит  к  ним  в
гости по ночам, один. И, главное, что ты ответишь, когда твой  смертельный
враг канцлер Лик-Багуш спросит  тебя:  "Скажи-ка,  Саргон,  с  какими  это
финикиянами ты встречался и о  чем  беседовал  с  ними  среди  ночи  у  их
храма?.."
   Саргон продолжал вздыхать, если можно назвать вздохами  звуки,  похожие
на ворчание льва.
   Вдруг в комнату вбежал ассирийский воин. Он преклонил колени,  коснулся
лбом пола и сказал Саргону:
   - Свет очей нашего владыки! У крыльца остановилось множество сановников
и вельмож, а с ними наследник фараона.  Он  хочет  войти  сюда,  очевидно,
чтобы оказать тебе почести.
   Не успел Саргон отдать распоряжение, как в дверях показался царевич. Он
оттолкнул рослого часового и быстрым шагом направился к  Саргону,  который
так растерялся, что продолжал лежать на своей подстилке, не зная, что  ему
делать: бежать ли нагишом в другую комнату или залезть под войлок.
   На  пороге   остановилось   несколько   ассирийцев-воинов,   изумленных
вторжением наследника вопреки всякому этикету. Но Издубар сделал им  знак,
и они исчезли.
   Наследник был один. Свита осталась во дворе.
   - Привет тебе, посол великого царя и гость фараона! - произнес  Рамсес.
- Я пришел узнать, не нуждаешься ли ты в чем-либо. Кроме того, если у тебя
есть время и желание, я хочу предложить тебе проехаться по  городу  верхом
на скакуне из конюшен моего отца - со мной, в сопровождении  нашей  свиты,
как и подобает послу могущественного Ассара - да живет он вечно!
   Саргон лежал и слушал, ни слова не понимая, но  когда  Издубар  перевел
ему речь царевича, он пришел в такой восторг, что стал биться  головой  об
пол, повторяя: "Ассар и Рамсес! Ассар и Рамсес!"  Успокоившись,  он  начал
извиняться, что столь знатный гость застал его в таком плачевном виде.
   - Не гневайся,  господин  мой,  что  я,  презренный  червь,  лежащий  у
подножия твоего трона, таким странным образом выражаю  радость  по  поводу
твоего прибытия. Я рад  вдвойне,  ибо,  во-первых,  мне  оказана  неземная
честь, а во-вторых, я в своем недостойном умишке заподозрил, что  это  ты,
господин, был виновником моего вчерашнего злоключения. Мне даже  казалось,
что я чувствовал на спине твою дубинку, которая работала лучше других.
   Когда невозмутимый Издубар перевел это слово в слово  царевичу,  тот  с
истинно царским высокомерием ответил:
   - Ты ошибся, Саргон, и если б ты сам не понял своей ошибки, я  приказал
бы тут же отсчитать тебе пятьдесят палок. Знай, что такие люди, как я,  не
нападают ночью, да еще целым скопом на одного человека.
   Не успел святой Издубар перевести  эти  слова,  как  Саргон  подполз  к
Рамсесу и, припав к его ногам, воскликнул:
   - Великий господин, великий  царь!  Хвала  Египту,  что  у  него  такой
владыка!
   - И еще заверяю тебя, - продолжал наследник, - что в этом нападении  не
участвовал никто из моих придворных. Я сужу по тому, что такой силач,  как
ты, должен был разбить не один череп, а они все невредимы.
   - Верно сказано, - шепнул Саргон Издубару, - и умно.
   - Но хотя, - продолжал наследник, - этот недостойный поступок  совершен
не по моей вине, все же я чувствую себя обязанным смягчить твою  обиду  на
город, который так плохо тебя принял. Вот почему я навестил тебя  в  твоей
опочивальне  и  почему  дом  мой  будет  открыт  для  тебя,  когда  только
пожелаешь. А кроме того, прошу принять от меня этот маленький подарок.
   С этими  словами  Рамсес  протянул  ему  цепь,  украшенную  рубинами  и
сапфирами.
   Страшный Саргон даже прослезился,  что  растрогало  наследника,  но  не
вывело из спокойствия Издубара.  Жрец  знал,  что  у  Саргона,  как  посла
мудрого царя, слезы, гнев и радость являются по первому же зову.
   Наследник вскоре простился. Уходя, он подумал, что  ассирийцы,  хоть  и
варвары, все же неплохие  люди,  раз  им  понятны  великодушные  поступки.
Саргон же был так возбужден, что велел принести вина и пил  с  полудня  до
самого вечера.
   Уже после заката солнца жрец  Издубар  вышел  из  опочивальни  посла  и
тотчас же вернулся через потайную дверь. За ним следовали два  человека  в
темных плащах. Когда они откинули с лица капюшоны, Саргон  узнал  в  одном
верховного жреца Мефреса, в другом - пророка Ментесуфиса.
   - Мы пришли к тебе, достойный посол, с доброй вестью, - сказал Мефрес.
   - Рад был бы  ответить  вам  тем  же,  -  сказал  Саргон.  -  Садитесь,
достойные святые мужи. И, хотя глаза у меня красные, говорите со мной так,
как если бы я был совсем трезвым, потому что я и пьяный не теряю разума, и
даже наоборот. Правду я сказал, Издубар?
   - Говорите, - поддержал его халдей.
   - Сегодня, - начал Ментесуфис,  -  я  получил  письмо  от  досточтимого
министра Херихора. Он пишет нам, что его святейшество фараон - да живет он
вечно! - ожидает ваше посольство в своем великолепном дворце под  Мемфисом
и что его святейшество - да живет он вечно! - благорасположен заключить  с
вами договор.
   Саргон все еще качался на своей войлочной постели, но глаза у него были
почти трезвые.
   - Я поеду, - сказал он, - к святейшему фараону - да живет он вечно! - и
положу от имени моего владыки печать на  договоре,  но  только  пусть  его
напишут на камне клинописью... потому что вашего  письма  я  не  разбираю.
Буду хоть целый день лежать на животе перед его святейшеством, - да  живет
он вечно! - а договор подпишу. Но  как  вы  его  выполните...  ха-ха-ха!..
этого уж я не знаю... - заключил он с грубым смехом.
   - Как смеешь ты, слуга великого Ассара, сомневаться  в  доброй  воле  и
верности нашего владыки?.. - возмутился Ментесуфис.
   Саргон мигом протрезвел.
   - Я говорю не о святейшем фараоне, а о наследнике... - возразил он.
   - Наследник - юноша, исполненный мудрости, и беспрекословно  повинуется
воле отца и верховной коллегии жрецов, - сказал Мефрес.
   - Ха-ха-ха!.. - снова расхохотался  пьяный  варвар.  -  Ваш  царевич!..
Пусть у меня руки и ноги отсохнут, если я лгу, но я желал бы, чтобы у  нас
в Ассирии был такой наследник... Наш ассирийский  царевич  -  это  ученый,
жрец... Он, пока соберется на войну, сначала пересчитает на небе звезды, а
потом курам под хвост посмотрит... А ваш первым делом сосчитал бы, сколько
у него войска, да разведал бы, где неприятель лагерем  стоит,  а  потом  и
свалился бы ему на голову, как орел на барана. Вот это полководец, вот это
царь!.. Он не из тех, что слушают советы жрецов. Он будет советоваться  со
своим мечом, а вам придется только исполнять его приказы... А потому  хоть
я и подпишу с вами договор, однако скажу своему господину, что за  больным
царем и мудрыми жрецами стоит юный наследник престола - лев и бык в  одном
лице. На устах у него мед, а в сердце громы и молнии.
   - И это будет ложь! - возразил Ментесуфис. -  Потому  что  наш  царевич
хоть и строптив и немного гуляка,  как  все  молодые  люди,  однако  умеет
уважать и советы мудрецов, и высокие учреждения страны.
   Саргон насмешливо покачал головой.
   - Эх вы, мудрецы, грамотеи, звездочеты!  Я  человек  неученый,  простой
военачальник, я без печати и имя свое не сумел бы на камне выдолбить,  но,
клянусь бородой моего повелителя, не  поменялся  бы  с  вами  мудростью...
Потому что вы живете в мире таблиц и  папирусов,  и  для  вас  закрыт  тот
действительный мир, где все мы живем. Я невежда, но у меня собачий нюх.  И
как собака издалека чует медведя, так я своим красным носом чую настоящего
полководца. Вы собираетесь  давать  царевичу  советы?  Да  он  уже  сейчас
зачаровал вас, словно змея голубя. А меня ему не обмануть, и хотя  царевич
добр ко мне, как родной отец, я сквозь свою толстую шкуру чувствую, что он
меня и моих ассирийцев ненавидит, как тигр слона.  Ха-ха!..  Дайте  только
ему армию, и не пройдет и трех месяцев, как он очутится под Ниневией, лишь
бы в пути солдаты у него не гибли, а рождались.
   - Пусть ты даже и прав, - прервал его Ментесуфис, - пусть царевич хочет
идти на Ниневию, - он не пойдет.
   - А кто его удержит, когда он станет фараоном?
   - Мы!
   - Вы?.. вы!..  Ха-ха-ха!..  -  снова  расхохотался  Саргон.  -  Так  вы
думаете, что этот юнец даже не догадывается о нашем договоре... А  я...  а
я... ха-ха-ха!.. я дам с себя шкуру содрать и посадить себя  на  кол,  что
ему уже все известно. Неужели финикияне были бы так спокойны, если  бы  не
знали, что египетский львенок защитит их от ассирийского быка?
   Ментесуфис  и  Мефрес  переглянулись  украдкой.   Их   почти   испугала
проницательность варвара, который смело высказывал то, чего они совсем  не
приняли в расчет. И в самом деле, что было бы, если бы наследник угадал их
намерения и захотел спутать их планы?
   Из минутного затруднения вывел их молчавший до сих пор Издубар.
   - Саргон, - сказал он, - ты вмешиваешься не  в  свое  дело.  Ты  обязан
заключить с Египтом договор, согласный с  волей  нашего  государя,  а  что
знает или не знает и что сделает или не сделает египетский наследник - это
тебя не касается. Раз вечно живущая верховная коллегия жрецов  ручается  в
этом - договор будет выполнен. А как коллегия этого  добьется  -  дело  не
наше.
   Сухой тон, каким произнес  это  Издубар,  смирил  Саргона.  Он  покачал
головой и пробормотал:
   - В таком случае, жаль  мальчика  -  он  храбрый  воин  и  великодушный
государь.



12

   После посещения Саргона святые  мужи  Мефрес  и  Ментесуфис,  тщательно
укрывшись бурнусами, в раздумье возвращались домой.
   - Как знать, - сказал Ментесуфис, - пожалуй, этот пьяница Саргон  прав,
говоря так о нашем наследнике...
   - Тогда Издубар еще более прав, - холодно ответил Мефрес.
   - Не надо, однако, относиться к царевичу с предубеждением. Надо  сперва
порасспросить его, - продолжал Ментесуфис.
   - Так ты и сделай это.
   На следующий день оба жреца явились к наследнику и с таинственным видом
предложили ему побеседовать с ними.
   - А что? Опять случилось что-нибудь с почтеннейшим Саргоном? -  спросил
Рамсес.
   - К сожалению, нас  беспокоит  не  Саргон,  -  ответил  верховный  жрец
Мефрес. - В народе ходят слухи, что ты,  государь,  поддерживаешь  близкие
отношения с неверными финикиянами.
   Эти слова сразу же разъяснили царевичу цель посещения пророков, и все в
нем закипело. Он понял, что  это  начало  борьбы  между  ним  и  жреческой
кастой, но, как подобает наследнику, мгновенно овладел собой  и  изобразил
на лице наивное любопытство.
   - А финикияне - опасный народ, это исконные враги нашего государства, -
прибавил Мефрес.
   Наследник улыбнулся.
   - Если бы вы, святые отцы, - ответил он, - давали мне деньги  взаймы  и
держали при храмах красивых девушек, я не разлучался бы с вами. А так  мне
волей-неволей надо дружить с финикиянами.
   - Говорят, ты посещаешь по ночам эту финикийскую жрицу.
   - Приходится до поры до времени, пока она не образумится и не  переедет
ко мне во дворец. Не  беспокойтесь,  однако:  при  мне  мой  меч,  и  если
кто-нибудь станет мне поперек дороги...
   - Но из-за этой финикиянки ты возненавидел ассирийского посла...
   - Вовсе не из-за нее, а потому, что от посла  несет  бараньим  жиром...
Впрочем, к чему все эти разговоры? Ведь  вам,  святые  отцы,  не  поручено
наблюдать за моими женщинами. Думаю, что и Саргон обойдется без  вас.  Так
что вам, собственно, нужно?
   Мефрес до того смутился, что даже бритая голова его покраснела.
   - Ты, конечно, прав, царевич, - ответил он, - что нам нет дела до твоих
любовных похождений... Но... есть кое-что похуже: народ  удивляется  тому,
что ты без труда получил взаймы от хитрого Хирама сто талантов, и даже без
залога...
   У царевича дрогнули губы, однако он сдержался.
   - Не моя вина, - спокойно ответил он, - что Хирам больше доверяет моему
слову, чем египетские богачи. Он знает, что я скорее откажусь  от  оружия,
которое досталось мне от деда, чем не заплачу ему того, что должен...  Как
видно, не беспокоится он и о процентах, так как ничего не говорил мне  про
них. Я не хочу скрывать от  вас,  святые  мужи,  что  финикияне  щедрее  и
расторопнее египтян. Наш богач, прежде чем дать мне взаймы  сто  талантов,
посмотрел бы на меня исподлобья, долго кряхтел бы, с месяц водил  бы  меня
за нос и в конце концов взял бы  огромный  залог  и  большие  проценты.  А
финикияне, которые лучше знают сердца наследников,  дают  нам  деньги  без
судьи и свидетелей.
   Мефрес был так раздражен спокойно-насмешливым тоном Рамсеса, что  вдруг
замолчал, поджав губы. Выручил его Ментесуфис, задав неожиданный вопрос:
   - А что бы ты,  царевич,  сказал,  если  бы  мы  заключили  с  Ассирией
договор, отдающий ей северную Азию вместе с Финикией?
   Говоря это, он пристально смотрел  в  лицо  наследника.  Но  Рамсес  не
растерялся:
   - Я бы сказал, что только предатели могут уговаривать фараона подписать
подобный договор.
   Оба жреца заволновались. Мефрес поднял руку, Ментесуфис сжал кулаки.
   - А если бы этого требовала безопасность  государства?  -  не  отступал
Ментесуфис.
   - Что вам, собственно, от меня  нужно?  -  рассердился  царевич.  -  Вы
вмешиваетесь в мои дела, в мои отношения с женщинами,  вы  окружаете  меня
шпионами, вы осмеливаетесь читать мне наставления, а  теперь  еще  задаете
мне какие-то коварные вопросы? Так вот я  вам  говорю:  даже  если  бы  вы
решили меня отравить - я не подписал бы такого договора!  К  счастью,  это
зависит не от меня, а от фараона, волю которого мы все должны исполнять.
   - А что бы ты сделал, царевич, будучи фараоном?
   - То, чего требовали бы честь и интересы государства.
   - В этом я не сомневаюсь, - ответил Ментесуфис. - Но  что  ты  считаешь
интересами государства? Где нам искать на это указаний?
   - А для чего существует верховная  коллегия?  -  воскликнул  наследник,
теперь уже с притворным гневом. - Вы говорите, что она  состоит  из  одних
мудрецов? Так пусть они  и  берут  на  себя  ответственность  за  договор,
который я считаю позором и гибелью для Египта...
   - А откуда ты знаешь, царевич, -  спросил  Ментесуфис,  -  что  не  так
именно и поступил твой божественный родитель?
   - Зачем же вы спрашиваете об этом меня? Что  за  допрос?  Кто  дал  вам
право заглядывать в тайники моего сердца?
   Рамсес разыграл такое возмущение, что жрецы совсем успокоились.
   - Ты говоришь, царевич, -  ответил  жрец,  -  как  подобает  настоящему
египтянину. Нас тоже огорчил бы подобный  договор,  но  ради  безопасности
государства приходится иногда на время покориться обстоятельствам.
   - Какие же это обстоятельства? - спросил Рамсес. - Разве  мы  проиграли
большое сражение, или у нас нет солдат?
   - Гребцами корабля, на котором Египет плывет по реке вечности, являются
боги, -  ответил  торжественным  тоном  верховный  жрец,  -  а  кормчим  -
всевышний господь  всего  сущего.  Они  нередко  останавливают  судно  или
поворачивают его в сторону, чтобы обогнуть опасные водовороты, которых  мы
даже не замечаем. В подобных случаях от нас требуются  только  терпение  и
покорность,  за  которые  рано  или  поздно  нас  ждет   щедрая   награда,
превосходящая все, что может придумать смертный.
   Наконец жрецы простились с царевичем, полные надежды,  что  хотя  он  и
весьма недоволен договором, однако не нарушит его  и  на  ближайшее  время
обеспечит Египту необходимый ему мир.
   Когда они ушли, Рамсес позвал к себе Тутмоса.
   Оставшись  наедине  со  своим  любимцем,  наследник  дал   волю   долго
сдерживаемому возмущению. Он бросился на диван и, извиваясь, как змея, бил
себя кулаками по голове и рыдал.
   Перепуганный Тутмос ждал, когда пройдет этот припадок бешенства.  Затем
он подал царевичу воды с вином, окурил  его  успокаивающими  благовониями,
сел рядом и спросил о причине такого отчаяния.
   - Садись сюда, - сказал Рамсес, не поднимаясь с  дивана.  -  Сегодня  я
окончательно убедился в  том,  что  наши  жрецы  заключили  с  ассирийцами
какой-то позорный договор, - ответил, наконец,  наследник,  -  без  войны,
даже без всяких с их стороны требований. Ты представляешь себе, сколько мы
теряем?
   - Дагон говорил мне, что Ассирия хочет захватить Финикию.  Но  финикиян
сейчас это уже меньше  беспокоит,  так  как  царь  Ассар  ведет  войну  на
северо-восточных границах. Там обитают многочисленные и очень воинственные
народы, и неизвестно, чем кончится эта война. Во всяком случае, у финикиян
будет  несколько  мирных  лет,  чтобы  подготовиться  к  защите  и   найти
союзников.
   Царевич раздраженно махнул рукой.
   - Вот видишь, - сказал он, - даже Финикия вооружается сама и, возможно,
вооружит всех своих соседей. Мы же лишаемся не выплаченной нам Азией дани,
которая  составляет  больше  ста  тысяч  талантов.  Ты  слышал  что-нибудь
подобное?! Сто тысяч талантов! - повторил Рамсес. - О боги! Да ведь  такая
сумма сразу  пополнила  бы  казну  фараона.  А  если  бы  мы  еще,  выбрав
подходящий момент, напали на Ассирию, то в одной Ниневии, в  одном  дворце
Ассара нашли бы настоящие клады... Подумай только,  сколько  могли  бы  мы
набрать пленников. Полмиллиона... Миллион...  Миллион  людей  атлетической
силы, таких диких, что рабство в Египте, самый тяжелый труд на каналах и в
каменоломнях показался бы им игрушкой... Через  несколько  лет  плодородие
нашей земли повысилось бы, наш обнищавший народ и государство снова обрели
бы былое могущество и богатство. А жрецы хотят лишить нас всего этого, дав
взамен  несколько  серебряных  досок  и  глиняных  табличек,   исчерченных
клинообразными знаками, которых никто из нас даже не в состоянии прочесть.
   Тутмос встал, внимательно осмотрел соседние комнаты, не подслушивает ли
кто, потом опять подсел к Рамсесу и стал говорить шепотом:
   - Не отчаивайся, государь. Насколько мне  известно,  вся  аристократия,
все номархи,  все  знатные  воины  слышали  кое-что  об  этом  договоре  и
возмущены. Только скажи, и мы разобьем таблицы, на которых  начертан  этот
договор, о голову Саргона, а то и самого Ассара.
   - Но ведь это бунт против его  святейшества,  -  тоже  шепотом  ответил
наследник.
   Лицо Тутмоса омрачилось.
   - Мне не хотелось бы ранить твое сердце, -  сказал  он,  -  но...  твой
богоравный отец тяжело болен...
   - Неправда!
   - Увы, это так! Только не показывай вида, что ты это знаешь. Царь устал
от жизни и жаждет уйти из нее. Но жрецы удерживают его, а тебя не зовут  в
Мемфис, чтобы без всяких помех подписать договор с Ассирией.
   - Изменники! Изменники! - шептал в бешенстве Рамсес.
   - Когда ты унаследуешь власть  отца,  -  да  живет  он  вечно!  -  тебе
нетрудно будет расторгнуть договор.
   Царевич задумался.
   - Его легче подписать, - сказал он, - чем расторгнуть.
   - Нетрудно и расторгнуть,  -  усмехнулся  Тутмос.  -  Мало  ли  в  Азии
непокорных  племен,  которые  всегда  готовы  напасть  на  нас?  И   разве
божественный Нитагор не стоит на страже, чтобы  отразить  их  и  перенести
войну на их земли? Неужели ты  думаешь,  что  Египет  не  найдет  людей  и
средств для войны? Мы все пойдем. По