будет, - добавил он, - Ассирия будет  уничтожена,  возможно,  даже  твоими
стараниями, государь, но не сейчас... не сейчас...
   Ментесуфис ушел. Рамсес остался один. Голова его пылала, как в огне.
   "А ведь Хирам был прав, когда говорил,  что  жрецы  нас  обманывают,  -
думал Рамсес. - Теперь уж и я убежден, что  они  заключили  с  халдейскими
жрецами  какой-то  договор,  который  мой  святейший  отец  должен   будет
утвердить. Его заставят!.. Чудовищно!.. Он, повелитель  живых  и  мертвых,
должен подписать договор, измышленный интриганами!"
   Рамсес задыхался.
   "С другой стороны, Ментесуфис выдал себя. Значит, Египет в  самом  деле
может в случае нужды выставить полумиллионную армию! Я даже  не  мечтал  о
такой силе! А они думают запугать меня баснями  о  судьбе,  которая  будет
задавать мне загадки. Если бы  у  меня  было  хоть  двести  тысяч  солдат,
вымуштрованных так, как греческие и ливийские полки,  я  разгадал  бы  все
загадки земли и неба".
   Достопочтенный же Ментесуфис, возвращаясь в свою келью, рассуждал:
   "Горячая он голова, ветреник,  волокита,  но  сильный  характер.  После
такого слабовольного фараона, как  нынешний,  этот,  пожалуй,  вернет  нам
времена Рамсеса Великого. Лет через десять злое влияние звезд прекратится,
царевич вступит в зрелый возраст и сокрушит Ассирию. От Ниневии  останутся
одни развалины, священный  Вавилон  восстановит  свое  могущество,  единый
всевышний бог, бог египетских и халдейских  пророков,  распространит  свою
власть от Ливийской пустыни до священной реки Ганг...
   Лишь бы только наш молодой наследник не опозорил  себя  своими  ночными
прогулками к финикийской жрице... Если его застанут в саду Ашторет,  народ
подумает, что наследник престола тяготеет к финикийской вере... А  Нижнему
Египту уже не много надо, чтобы отречься  от  старых  богов!  Какая  здесь
смесь народов!.."
   Несколько  дней  спустя  достойнейший   Саргон,   официально   поставив
наместника в известность относительно своих полномочий ассирийского посла,
заявил о желании приветствовать наследника престола и просил  предоставить
ему конвой, который сопровождал бы его с должными почестями к  стопам  его
святейшества фараона.
   Наместник два дня задерживал ответ, после чего, назначив прием, отложил
его еще на два дня.
   Ассириец, привыкший к восточной медлительности как в путешествиях,  так
и в делах, нисколько этим не огорчился, но времени попусту не терял. Он  с
утра до вечера пил, играл в кости с Хирамом и другими азиатскими князьями,
а в свободные минуты, так же как и Рамсес, тайком спешил к Каме.
   Как человек пожилой и практичный, он при каждом  посещении  преподносил
жрице богатые подарки, свои же чувства к ней выражал следующим образом:
   - Что это ты, Кама, сидишь в Бубасте и худеешь? Пока  ты  молода,  тебе
нравится служба при храме Ашторет, а постареешь  -  плохо  тебе  придется.
Сорвут с тебя дорогие одежды, возьмут на твое место молодую, а тебе, чтобы
заработать хотя бы на горсть сушеного ячменя, придется идти в гадалки  или
в повитухи. А я, - продолжал Саргон, - если б за грехи родителей сотворили
меня  боги  женщиной,  предпочел  бы  уж  лучше  быть  роженицей,   нежели
повивальной бабкой. Поэтому я,  как  человек,  умудренный  жизнью,  говорю
тебе: бросай ты свой храм и иди ко мне в наложницы. Отдам я за тебя десять
золотых талантов, сорок коров и сто мер пшеницы - вот и  довольно.  Жрецы,
конечно, будут сначала кричать, что этого мало и что боги их накажут, но я
не прибавлю ни одной драхмы, разве что подброшу парочку  овечек.  А  тогда
они отслужат торжественное молебствие, и божественная Ашторет  за  хорошую
золотую цепь и бокал освободит тебя от всех обетов.
   Кама, слушая эти речи, кусала губы, еле удерживаясь от смеха.
   - А поедешь со мной в  Ниневию,  -  продолжал  он,  -  станешь  знатной
госпожой. Я подарю тебе дворец, лошадей, носилки, служанок и  невольников.
За один месяц выльешь на себя благовоний больше, чем вам жертвуют за  весь
год  на  богиню.  А  потом,  кто  знает,  может  быть,  еще  царю   Ассару
приглянешься и он захочет взять тебя в  свой  гарем!  Тогда  и  ты  будешь
счастлива, и я получу обратно то, что на тебя истратил.


   В  день,  назначенный  Саргону  для  аудиенции,  у   двора   наследника
выстроились египетские войска и собрались толпы падкого до зрелищ народа.
   Ассирийцы появились около полудня, в самый жестокий зной.  Впереди  шли
полицейские, вооруженные мечами  и  дубинками,  за  ними  несколько  голых
скороходов и трое всадников. Это были два горниста и глашатай.  На  каждом
углу горнисты останавливались и трубили сигнал, после чего глашатай громко
возглашал:
   -  Вот   приближается   Саргон,   полномочный   посол   и   родственник
могущественного царя Ассара,  господин  обширных  владений,  победитель  в
битвах, повелитель многих провинций. Люди, воздайте ему  должные  почести,
как другу его святейшества, владыки Египта!..
   За горнистами ехало десятка два ассирийских всадников  в  остроконечных
шапках, коротких куртках и плотно облегающих ноги штанах. Голова  и  грудь
мохнатых, но выносливых коней были защищены  медной  броней,  напоминавшей
рыбью чешую.
   Затем шла пехота в касках и длинных до земли  плащах.  Один  отряд  был
вооружен тяжеловесными палицами, другой  -  луками,  третий  -  копьями  и
щитами. Кроме того, у всех были мечи и латы.
   За солдатами следовали лошади, колесницы, носилки  Саргона  и  слуги  в
красной, белой и зеленой одежде. Потом показалось пять слонов с  носилками
на спине. На одном из них восседал Саргон, на  другом  -  халдейский  жрец
Издубар.
   Шествие замыкали пешие  и  конные  солдаты  и  ассирийский  оркестр  из
пронзительных труб, бубнов, медных тарелок и визгливых флейт.
   Царевич Рамсес, окруженный жрецами, офицерами и знатью в богатых  ярких
одеждах, ожидал посла в большой зале для приемов, открытой со всех сторон.
Царевич был хорошо настроен, зная,  что  ассирийцы  несут  с  собой  дары,
которые египетский народ может принять  за  дань.  Но,  услышав  во  дворе
зычный голос глашатая, восхваляющий могущество Саргона, Рамсес нахмурился.
Когда же до него донеслись слова о том, что царь Ассар - друг фараона,  он
вознегодовал.  Ноздри  его  раздулись,  как  у  разъяренного  быка,  глаза
засверкали гневом. Видя это,  офицеры  и  знать  тоже  нахмурились,  стали
грозно сверкать глазами, сжимая эфесы мечей. Святой Ментесуфис заметил  их
недовольство и громко объявил:
   - От имени фараона, повелеваю знати  и  офицерам  встретить  достойного
Саргона с почетом, полагающимся послу великого царя.
   Наместник сдвинул брови и нетерпеливо зашагал на возвышении, где стояло
его наместническое кресло. Но  привыкшие  к  дисциплине  знать  и  офицеры
притихли, зная, что с Ментесуфисом, помощником  военного  министра,  шутки
плохи.
   Тем временем во дворе рослые, закутанные в тяжелые  одежды  ассирийские
солдаты выстроились в три шеренги против  полуголых  проворных  египетских
воинов. Обе стороны смотрели друг  на  друга,  как  стая  тигров  на  стаю
носорогов. В душе у тех и у других тлела  многовековая  ненависть.  Однако
дисциплина брала верх над этим чувством.
   Во двор грузно вошли слоны, рявкнули египетские  и  ассирийские  трубы,
солдаты подняли вверх оружие, народ пал ниц, ассирийские вельможи,  Саргон
и Издубар, спустились со своих носилок на землю.
   В  зале  царевич  Рамсес  сел  в  стоявшее  на  возвышении  кресло  под
балдахином. У входа появился глашатай.
   - Достойнейший государь! - обратился он  к  наследнику.  -  Полномочный
посол  великого  царя  Ассара,   светлейший   Саргон,   и   его   спутник,
благочестивый пророк Издубар, желают приветствовать тебя и воздать почести
тебе, наместнику и наследнику фараона - да живет он вечно!..
   - Проси знатных вельмож войти и порадовать сердце мое своим  прибытием,
- ответил царевич.
   Звеня оружием и доспехами, вошел в зал Саргон в длинной зеленой одежде,
густо   вышитой   золотом.   Рядом   в   белоснежном   одеянии   шествовал
благочестивый. Издубар; за ними знатные разодетые ассирийцы несли  подарки
наместнику.
   Саргон подошел к помосту, на котором восседал наместник, и произнес  на
ассирийском языке речь, тотчас же повторенную переводчиком по-египетски:
   - Я, Саргон, полководец,  наместник  и  родственник  могущественнейшего
царя    Ассара,    явился,    дабы    приветствовать    тебя,    наместник
могущественнейшего фараона, и в знак вечной дружбы принести тебе дары...
   Наследник оперся ладонями на колени и сидел недвижимо, как  статуи  его
царственных предков.
   - Ты, наверно, плохо передал наместнику мое почтительное приветствие? -
спросил Саргон у толмача.
   Ментесуфис, стоявший у возвышения, наклонился к Рамсесу.
   - Государь,  -  шепнул  он,  -  достойный  Саргон  ожидает  милостивого
ответа...
   - Так ответь ему, - сказал, весь вспыхнув, царевич, - что я не понимаю,
по какому праву он говорит со мной, как равный с равным.
   Ментесуфис смутился, что еще больше рассердило Рамсеса. У него дрогнули
губы и засверкали  глаза.  Но  халдей  Издубар,  понимавший  по-египетски,
поспешил шепнуть Саргону:
   - Падем ниц!
   - Почему это я должен падать ниц? - спросил с возмущением Саргон.
   - Пади, если не хочешь лишиться милости нашего царя, а то и головы...
   Сказав это, Издубар распростерся на полу во весь рост - и Саргон  рядом
с ним.
   - Почему я должен лежать на брюхе перед этим молокососом? - ворчал он в
негодовании.
   - Потому что он наместник фараона, - отвечал Издубар.
   - А я разве не наместник моего государя?
   - Но он будет царем, а ты им не будешь.
   -  О  чем  спорят  послы  могущественного  царя  Ассара?  -  спросил  у
переводчика царевич Рамсес, удовлетворенный покорностью послов.
   - Они обсуждают, должны ли показать царевичу дары, предназначенные  для
фараона, или только отдать присланные тебе, - ответил находчивый толмач.
   - Я желаю видеть дары, предназначенные для моего божественного отца,  -
сказал наследник, - и разрешаю послам встать.
   Саргон поднялся весь красный от злобы или  натуги  и  присел  на  полу,
подобрав под себя ноги.
   - Я не знал, - произнес он довольно громко, - что мне,  родственнику  и
полномочному послу великого Ассара, придется своей одеждой вытирать пыль с
пола египетского наместника!
   Ментесуфис,  понимавший  по-ассирийски,  не  спрашивая  Рамсеса,  велел
немедленно принести две скамьи, покрытые коврами, и запыхавшийся Саргон  и
невозмутимый Издубар сели.
   Отдышавшись, Саргон велел подать большой стеклянный бокал, стальной меч
и подвести к крыльцу двух коней в золоченой сбруе.  Когда  приказание  его
было исполнено, он встал и с поклоном обратился к Рамсесу:
   - Господин мой, царь Ассар, шлет тебе, царевич,  двух  добрых  коней  с
пожеланием, чтобы они несли тебя только к победам, шлет кубок, из которого
пусть в твое сердце струится лишь радость, и меч, какого не  найти  нигде,
кроме оружейной моего могущественнейшего повелителя.
   Он извлек из ножен довольно длинный меч, блестевший, словно серебро,  и
стал сгибать его в руках. Меч согнулся, как лук, и сразу же выпрямился.
   - Поистине чудесное оружие! - воскликнул Рамсес.
   - Если разрешишь, наместник, я покажу тебе еще одно его достоинство,  -
сказал Саргон, забыв свой гнев, так как представился случай похвастать  не
знающим себе равного в те времена ассирийским оружием.
   По его предложению один из египетских офицеров  извлек  из  ножен  свой
бронзовый меч и поднял его,  как  для  нападения.  Саргон  взмахнул  своим
стальным мечом и быстрым ударом рассек меч противника.  По  залу  пронесся
шепот изумления. На лице Рамсеса выступил яркий румянец.
   "Этот чужеземец, - подумал наследник, - опередил  меня  на  бое  быков,
хочет жениться на Каме и хвастает передо мной оружием, которое рубит  наши
мечи, как щепки".
   И он почувствовал еще большую ненависть к  царю  Ассару,  к  ассирийцам
вообще и к Саргону в особенности.
   Тем не менее Рамсес постарался овладеть собою  и  со  всей  любезностью
просил посла показать ему подарки, предназначенные для фараона.
   Тотчас же были принесены огромные ящики из благовонного дерева,  откуда
высшие ассирийские  сановники  стали  извлекать  куски  узорчатых  тканей,
кубки, кувшины, стальное оружие, луки из рогов козерога, золоченые латы  и
щиты, украшенные драгоценными каменьями.
   Но самым великолепным подарком была модель дворца царя Ассара,  отлитая
из серебра и золота. Дворец представлял собою здание в четыре яруса,  один
другого меньше; каждый ярус был обнесен колоннами и  имел  террасу  вместо
крыши. Все входы охранялись  львами  или  крылатыми  быками  с  человечьей
головой. По обеим сторонам лестницы стояли статуи, изображавшие покоренных
владык с дарами, а по обе стороны моста стояли изваяния коней в  различных
положениях. Саргон отодвинул одну стену  модели,  и  взору  присутствующих
открылись богато убранные покои, наполненные бесценной мебелью и  утварью.
Особенное удивление вызвала зала для приемов с фигурками царя  на  высоком
троне, придворных, солдат и иноземных властителей, воздающих ему  почести.
Модель была высотою в один, а длиною в два человеческих  роста.  Говорили,
что один этот дар ассирийского царя стоил сто пятьдесят талантов.
   Ящики унесли, и наместник пригласил обоих послов и их свиту к парадному
обеду, во время которого гости получили богатые подарки.  Рамсес  был  так
гостеприимен, что, когда Саргону понравилась одна из его  женщин,  подарил
ее послу, - конечно, испросив ее согласия и разрешения матери. Царевич был
любезен и щедр, однако не переставал хмуриться. На вопрос Тутмоса, как ему
понравился дворец царя Ассара, Рамсес ответил:
   - Для меня он был  бы  еще  прекраснее  в  развалинах,  среди  пожарища
Ниневии.
   За пиршеством ассирийцы были  очень  воздержанны:  несмотря  на  обилие
вина, они пили мало и еще меньше того разговаривали; Саргон ни разу громко
не рассмеялся, как это было  обычно,  и  сидел  с  полузакрытыми  глазами,
занятый своими мыслями.
   Только оба жреца  -  халдей  Издубар  и  египтянин  Ментесуфис  -  были
спокойны, как люди, которым дано знание будущего и власть над ним.



11

   После приема у наместника  Саргон  продолжал  жить  в  Бубасте,  ожидая
письма фараона из Мемфиса. Тем временем среди офицеров и знати стали снова
распространяться странные  слухи.  Финикияне  рассказывали,  под  большим,
конечно, секретом,  что  жрецы,  неизвестно  почему,  не  только  простили
ассирийцам невыплаченную дань, не только навсегда освободили их от нее, но
даже, чтобы облегчить Ассирии  войну  с  северным  соседом,  заключили  на
долгие годы мирный договор.
   -  Фараон,  -  говорили  финикияне,  -  совсем  расхворался,  узнав  об
уступках, которые делаются варварам, а царевич Рамсес страшно огорчен,  но
и тот и  другой  вынуждены  подчиниться  жрецам,  так  как  не  уверены  в
преданности знати и армии.
   Это больше всего возмущало египетскую аристократию.
   - Как, - шептались между собой увязшие в  долгах  знатные  египтяне,  -
династия нам уже не доверяет? Видно, жрецы решили во что бы  то  ни  стало
довести Египет до позора и разорения. Ведь если Ассирия ведет войну где-то
на далеком севере, то как раз теперь и надо на нее  напасть  и  с  помощью
завоеванной  добычи  пополнить  обнищавшую   царскую   казну   и   поднять
благосостояние аристократии.
   Кое-кто  из  молодых  людей  осмеливался  обратиться  к  наследнику   с
вопросом, что он думает об  ассирийских  варварах.  Наследник  молчал,  но
огонь в его глазах и стиснутые губы достаточно выражали его чувства.
   - Ясно, - продолжали шептаться знатные господа, - что династия  опутана
жрецами, она не доверяет знати, и Египту угрожают великие бедствия...
   Это глухое возмущение вскоре вылилось в тайные совещания,  чуть  ли  не
заговоры, и  хотя  в  них  принимало  участие  большое  количество  людей,
самоуверенные или ослепленные жрецы не прислушивались к мнению придворных,
а Саргон, замечавший эту ненависть, не придавал ей значения.
   Он понимал, что Рамсес не любит его, но приписывал это случаю в цирке и
особенно ревности. Уверенный в своей неприкосновенности в качестве  посла,
Саргон много пил, проводил время в пирушках и почти каждый вечер уходил  к
финикийской жрице, которая  все  милостивее  принимала  его  ухаживания  и
подарки.
   Таково было настроение высоких кругов, когда однажды  ночью  во  дворец
Рамсеса явился Ментесуфис и сказал, что ему необходимо  немедленно  видеть
наследника.
   Придворные ответили, что у царевича находится сейчас одна из его женщин
и они не смеют его беспокоить. Но так как Ментесуфис продолжал настаивать,
Рамсеса вызвали.
   Наместник тотчас же вышел, даже не выказывая недовольства.
   - Что случилось? - спросил он жреца.  -  Разве  у  нас  война,  что  ты
утруждаешь себя делами в столь поздний час?
   Ментесуфис пристально посмотрел на Рамсеса и, вздохнув  с  облегчением,
спросил:
   - Ты никуда не уходил сегодня вечером?
   - Ни на шаг.
   - И я могу дать в этом слово жреца?
   Наследник удивился.
   - Мне думается, - ответил он гордо, - что твое слово излишне, раз я даю
свое. Но в чем дело?
   Они вышли в отдельный покой.
   - Знаешь, государь, - сказал взволнованно жрец,  -  что  случилось  час
назад? Какие-то молодые люди напали на Саргона и избили его палками.
   - Кто такие? Где?
   -  У  павильона  финикийской  жрицы  Камы,  -   продолжал   Ментесуфис,
внимательно следя за выражением лица наследника.
   - Вот смельчаки! - удивился Рамсес. - Напасть  на  такого  силача!  Он,
должно быть, там не одного изувечил!
   - Но покуситься на посла! На  посла,  охраняемого  величием  Ассирии  и
Египта! - вскричал жрец.
   - Хо-хо! - рассмеялся царевич. - Так царь Ассар посылает  своих  послов
даже к финикийским танцовщицам!..
   Ментесуфис оторопел, но вдруг хлопнул себя по лбу и тоже расхохотался.
   - Подумай только, царевич, как я недогадлив и  до  чего  не  искушен  в
политике. Ведь я и не сообразил,  что  Саргон,  шатающийся  ночью  у  дома
подозрительной женщины, уже не посол, а частное лицо! Но  как  бы  там  ни
было, - прибавил он,  -  вышло  нехорошо.  Саргон  еще,  пожалуй,  на  нас
обидится.
   - Жрец, жрец! - воскликнул царевич, качая головой. - Ты  забываешь  то,
что гораздо важнее: Египту не подобает не только  пугаться,  но  и  вообще
придавать какое-либо значение дружбе или неприязни Саргона и  даже  самого
Ассара.
   Ментесуфис был так смущен разумными замечаниями царственного юноши, что
только кланялся и бормотал:
   - Боги одарили тебя, царевич, мудростью верховных жрецов,  -  да  будут
благословенны их имена! Я уже хотел отдать приказ, чтобы  этих  молодчиков
разыскали и судили, но лучше послушаюсь твоего совета, ибо  ты  мудрец  из
мудрецов. А теперь скажи, что делать с Саргоном и этими буянами?
   - Во-первых, отложить это до утра, - ответил  Рамсес.  -  Ты  как  жрец
должен знать, что сон, который посылают нам боги,  приносит  часто  добрый
совет.
   - А если я и до завтра ничего не придумаю? - спрашивал жрец.
   - Во всяком случае, я навещу Саргона  и  постараюсь  изгладить  из  его
памяти это пустяковое приключение, - ответил наместник.
   Жрец почтительно простился с царевичем. Возвращаясь домой, он думал:
   "Ручаюсь головой, что царевич к этому не причастен. Он и сам не  бил  и
других не подстрекал. Видно, даже не знал об этом. Кто так хладнокровно  и
разумно судит о преступлении, тот не может  быть  его  соучастником.  А  в
таком случае надо  начать  следствие  и,  если  этот  лохматый  варвар  не
успокоится, отдать озорников под суд. Вот тебе и договор о дружбе: начался
с того, что оскорбили посла!"
   На следующий день великолепный Саргон лежал  до  полудня  на  войлочной
подстилке, что, впрочем, случалось с ним довольно  часто,  то  есть  после
каждой попойки. Рядом с ним на низком диване сидел  б