рт с просьбой дать тебе корпус Менфи.
   - Все равно сегодня я не могу думать ни о чем другом, кроме армии.
   - Ты помешан на войне! А на войне человек месяцами не моется,  чтобы  в
один прекрасный день погибнуть. Брр!.. Ты хоть  посмотрел  бы  на  Сенуру.
Только взглянул бы на нее...
   - Нет! - ответил Рамсес решительно. - Вот поэтому и не хочу видеть...
   В тот момент, когда  из-за  греческих  шеренг  восемь  человек  вынесли
огромные  носилки  Тутмоса,  приготовленные  для  наследника,  со  стороны
головного  отряда  прискакал  всадник.  Он  спешился  и  побежал  с  такой
быстротой, что на груди у него зазвенели изображения богов и дощечки с  их
именами. Это был запыхавшийся Эннана.
   Все повернулись к нему, что, по-видимому, доставило ему удовольствие.
   - Царевич, божественные уста!  -  воскликнул  Эннана,  склоняясь  перед
Рамсесом. - Когда, согласно твоему  высокому  приказу,  я  ехал  во  главе
отряда, внимательно следя за всем,  мне  попались  на  дороге  два  дивных
скарабея (*24). Священные жуки  катили  поперек  дороги  глиняные  шарики,
направляясь к пескам.
   - Ну и что же? - перебил его наследник.
   - Разумеется, - продолжал Эннана, глянув в сторону министра, - я и  мои
люди,  воздав  священные  почести  золотым  подобиям  солнца,   остановили
движение войска. Это столь важное знамение, что  без  особого  приказа  ни
один из нас не осмелился бы продолжать путь.
   - Я вижу, ты действительно благочестивый египтянин, хотя черты  лица  у
тебя хеттские, - ответил досточтимый Херихор и,  повернувшись  к  стоявшим
поблизости вельможам, прибавил: - Мы не пойдем дальше по тракту,  дабы  не
растоптать священных жуков. Пентуэр, можно ли этим ущельем,  что  направо,
обойти тракт?
   - Можно, - ответил писец министра. - Ущелье тянется  на  целую  милю  и
выходит снова на тракт, почти против самого Пи-Баилоса.
   - Потерять столько времени! - негодующе воскликнул наследник.
   - Готов поклясться, что  это  не  скарабеи,  а  духи  моих  финикийских
ростовщиков, - заметил щеголь Тутмос. - Они отправились в загробный мир  и
уже не могут потребовать с меня  долги,  поэтому  в  наказание  заставляют
брести через пустыню!..
   Свита наследника с беспокойством ожидала решения.
   Рамсес обратился к Херихору:
   - Что ты об этом думаешь, святой отец?
   - Взгляни на офицеров, - ответил жрец, - и ты поймешь,  что  надо  идти
ущельем.
   Но тут выступил вперед предводитель греков, генерал Патрокл.
   - Если ты, царевич, разрешишь, -  сказал  он  наследнику,  -  мой  полк
пойдет и дальше по тракту. Наши воины не боятся скарабеев.
   - Ваши воины не боятся даже  царских  гробниц,  -  ответил  министр.  -
Однако там, должно быть,  небезопасно,  ибо  ни  один  из  них  оттуда  не
вернулся.
   Грек смущенно отступил назад и затерялся в свите.
   - Согласись, святой отец, -  проговорил  шепотом,  еле  сдерживая  свое
возмущение, наследник, - что такое препятствие не  остановило  бы  в  пути
даже осла.
   - Но осел никогда не будет фараоном, - спокойно ответил министр.
   - В таком случае ты, министр, сам  поведешь  колонну  через  ущелье!  -
воскликнул Рамсес. - Я не сведущ в жреческой тактике. К тому же  мне  надо
отдохнуть. Пойдем! - обратился он к Тутмосу и повернул к лысым холмам.



2

   Досточтимый Херихор тотчас же поручил своему адъютанту, несшему секиру,
принять командование сторожевым отрядом  вместо  Эннаны.  Затем  приказал,
чтобы машины для метания больших камней свернули с тракта по направлению к
ущелью и чтобы  греческие  солдаты  помогали  их  передвижению  в  трудных
местах. Колесницы же  и  носилки  офицеров  свиты  должны  были  тронуться
последними.
   Пока Херихор отдавал приказы, адъютант, державший  опахало,  подошел  к
писцу Пентуэру и сказал шепотом:
   - Теперь уже, видно, никогда нельзя будет ездить этим трактом!..
   - Почему?.. - возразил молодой жрец. - Но сейчас, когда  два  священных
жука пересекли нам дорогу, не следует идти по ней дальше. Может  произойти
несчастье.
   - Оно и так уже произошло! Ты видел, что царевич Рамсес разгневался  на
министра? А наш господин не из тех, кто забывает...
   - Не царевич  рассердился  на  нашего  господина,  а  наш  господин  на
царевича и дал ему это понять, - ответил Пентуэр. - И хорошо сделал. А  то
молодому наследнику уже кажется, что он будет вторым Менесом (*25).
   - Уж не самим ли Рамсесом Великим?.. - вставил адъютант.
   - Рамсес Великий повиновался  богам,  и  за  это  во  всех  храмах  ему
посвящены хвалебные надписи. Менес  же,  первый  царь  Египта,  ниспроверг
старые порядки, и лишь отеческой кротости жрецов обязан он  тем,  что  его
имя не предано забвению... Хотя я не дал бы и одного медного дебена  (*26)
за то, что мумия Менеса еще существует.
   - Дорогой Пентуэр, - сказал адъютант, - ты человек умный  и  понимаешь,
что нам все равно - десять господ у нас или одиннадцать...
   - Но народу не все равно, должен ли он каждый год  добывать  одну  гору
золота - для жрецов, или две горы - для жрецов и для фараона,  -  возразил
Пентуэр, сверкнув глазами.
   - У тебя опасные мысли в голове, - проговорил шепотом адъютант.
   - А сколько раз ты сам возмущался роскошью двора фараона и номархов?..
   - Тише... тише!.. Мы еще поговорим об этом, только не сейчас.
   Несмотря на песок, метательные машины, к которым  припрягли  по  лишней
паре быков, катились быстрее по пустынному ущелью, чем по тракту. Рядом  с
первой шел Эннана, озабоченный мыслью о том, почему министр отстранил  его
от командования сторожевым отрядом. Уж; не ждет ли его какое-нибудь  более
высокое назначение?
   И в радостном ожидании, а может быть, чтобы заглушить  тревожившие  его
опасения, он взял в руки шест  и,  где  попадался  более  глубокий  песок,
подпирал баллисту (*27) или  криком  подгонял  греков.  Те,  однако,  мало
обращали на него внимания.
   Уже добрых полчаса колонна подвигалась по извилистому ущелью  с  голыми
отвесными стенами. Вдруг головной отряд остановился. В этом  месте  ущелье
пересекалось другим, по дну которого проходил довольно широкий канал.
   Гонец, посланный к министру с  сообщением  о  неожиданном  препятствии,
вернулся с приказом немедленно засыпать канал.
   Около сотни греческих воинов с кирками и лопатами принялись за  работу.
Одни откалывали каменные глыбы, другие  сваливали  их  в  ров  и  засыпали
песком.
   В это время из глубины ущелья вышел человек; в руках его  была  мотыга,
похожая на  шею  аиста,  с  острием  в  виде  клюва.  Это  был  египетский
крестьянин, старик, совершенно голый. С минуту он с величайшим недоумением
смотрел на работу солдат и вдруг бросился к ним с криком:
   - Что вы делаете, безбожники? Ведь это же канал!..
   - А ты  как  смеешь  оскорблять  воинов  его  святейшества?  -  спросил
подоспевший Эннана.
   - Я вижу, ты как будто египтянин и,  должно  быть,  из  начальников,  -
ответил крестьянин. - Так вот что я тебе сказку:  этот  канал  принадлежит
могущественному господину. Он служит управляющим  у  писца  при  человеке,
который носит опахало над достопочтенным  мемфисским  номархом.  Смотрите,
как бы вы не попали в беду.
   - Делайте свое дело, -  приказал  Эннана  греческим  солдатам,  не  без
любопытства поглядывавшим на крестьянина. Они не понимали его языка, но их
удивлял его тон.
   -  Они  продолжают  засыпать!..  -  воскликнул  крестьянин  с  растущим
возмущением. - Несдобровать вам, собаки! - вскричал он, бросаясь с мотыгой
на одного из солдат.
   Грек вырвал мотыгу и так ударил крестьянина в зубы, что  у  того  кровь
брызнула изо рта. Потом снова принялся сыпать песок.
   Ошеломленный ударом, крестьянин взмолился:
   - Добрый господин! Ведь этот  канал  я  рыл  десять  лет,  сам,  своими
руками, все ночи и все праздники! Наш господин обещал, что, если я проведу
воду в эту ложбину, он выделит мне участок  у  канала,  даст  пятую  часть
урожая и подарит  свободу...  Вы  слышите?..  Свободу  мне  и  троим  моим
детям!.. О боги!.. - Он воздел руки и снова обратился к Эннане: -  Они  не
понимают меня, эти заморские бородачи, собачье племя,  братья  финикиян  и
евреев! Но ты, господин, выслушай меня... Десять лет, -  в  то  время  как
другие отправлялись кто на ярмарку,  кто  на  пляски,  кто  со  священными
процессиями, - я пробирался сюда, в это глухое ущелье. Я  перестал  ходить
на могилу матери - и все рыл да рыл... забыл об умерших, только  бы  детям
своим и себе хоть на один день перед смертью добыть свободу и  землю...  О
боги, будьте свидетелями, сколько раз заставала меня тут ночь! Сколько раз
я слышал здесь протяжный вой гиены, видел зеленые глаза волков!  Но  я  не
бежал от них: куда мог бежать я,  несчастный,  когда  на  каждой  тропинке
стерегли меня всякие страхи, а свобода держала за ноги... Как-то раз из-за
этой скалы вышел на меня лев, фараон всех зверей. Мотыга выпала у меня  из
рук. Я бросился перед ним на колени и взмолился: "Господин! Неужели ты  не
побрезгаешь мною? Ведь я только раб!" Хищный лев и тот сжалился надо мной.
Волки обходили меня. Даже летучие мыши щадили мою  бедную  голову.  А  ты,
египтянин...
   Крестьянин замолчал, он увидел приближающиеся носилки  Херихора  и  его
свиту. Заметив опахало и перекинутую через плечо шкуру пантеры, крестьянин
понял, что это знатный человек и, по-видимому, жрец. Он подбежал, бросился
на колени и припал к земле.
   - Чего тебе, старик? - спросил вельможа.
   - "Свет солнца, выслушай меня! - воскликнул крестьянин. - Да  не  будет
стонов в твоих чертогах и да не постигнет тебя несчастье. Да не  испытаешь
ты неудачи в делах своих  и  не  унесет  тебя  течение,  когда  ты  будешь
переплывать через Нил..."
   - Я спрашиваю - чего ты хочешь? - повторил министр.
   - "Добрый господин! - продолжал крестьянин.  -  Начальник,  не  знающий
спеси, побеждающий ложь и творящий правду... Отец нищему, муж вдове,  кров
не имеющему матери. Дозволь мне возглашать имя твое, как возглашают  закон
в стране. Снизойди к словам уст моих... Выслушай и  учини  справедливость,
благороднейший из благородных..." (*0)
   - Он просит, чтобы не засыпали этот ров, - пояснил Эннана.
   Министр пожал плечами и двинулся дальше по направлению к каналу,  через
который перебросили мостки. Тогда крестьянин в отчаянии обхватил его ноги.
   - Уберите его прочь!.. - крикнул  министр,  отпрянув,  точно  от  укуса
змеи.
   Писец Пентуэр  отвернулся;  его  худое  лицо  стало  серым.  Эннана  же
набросился на крестьянина, сдавив ему сзади шею, но не мог оторвать его от
ног министра и кликнул  солдат.  Минуту  спустя  Херихор  переправился  на
другую сторону рва, а солдаты почти на руках оттащили крестьянина в  самый
конец колонны и дали ему  десяток-другой  тумаков,  а  всегда  вооруженные
прутьями низшие офицеры отсчитали ему несколько десятков ударов и  бросили
у входа в ущелье.
   Избитый,  окровавленный,  а  главное,  перепуганный  бедняк  с   минуту
неподвижно сидел на песке, потом протер глаза и вдруг, вскочив, побежал по
направлению к тракту, оглашая воздух воплями.
   - Поглоти меня, земля!.. Проклят тот день, когда я увидел свет, и ночь,
когда сказали: "Родился человек". В плаще справедливости  нет  и  лоскутка
для рабов. Да и боги не взглянут на такую тварь, у которой только и  есть,
что руки, чтобы трудиться, глаза, чтобы  плакать,  спина,  чтобы  получать
удары. О смерть! Обрати мое тело в прах, дабы мне и там, на полях  Осириса
(*28), снова не родиться рабом...



3

   Вне себя от негодования, царевич Рамсес взбирался на кручу, за ним  шел
Тутмос. У щеголя съехал набок парик, фальшивая бородка свалилась, и он нес
ее в руках. Он устал и казался бы бледным, если б не слой румян на лице.
   Наконец наследник остановился на вершине холма. Из ущелья доносился  до
них гул солдатских голосов и  громыхание  катящихся  баллист.  Перед  ними
простиралась земля Гошен, все еще  утопавшая  в  лучах  солнца.  Казалось,
будто это не земля, а золотистое облако, на котором мечта выткала  пейзаж,
расцветив его изумрудами, серебром, рубинами, жемчугом и топазами.
   Наследник престола протянул руку вперед.
   - Смотри, - обратился он к Тутмосу, - там моя земля, а тут моя армия...
И вот там самые высокие здания - дворцы жрецов,  а  здесь  жрец  командует
моими войсками!.. Можно ли терпеть все это?
   - Так всегда было, - ответил Тутмос, боязливо оглядываясь кругом.
   - Ложь! Я знаю историю этой страны, скрытую от вас.  Военачальниками  и
высшими правителями страны были всегда только фараоны,  по  крайней  мере,
наиболее энергичные  из  них.  У  этих  властителей  дни  проходили  не  в
жертвоприношениях и молитвах, а в управлении государством.
   - Но если такова воля царя... - попробовал вставить Тутмос.
   - Воля моего отца вовсе не  в  том,  чтобы  номархи  правили  по  своей
прихоти, а наместник Эфиопии считался почти  равным  владыке  Обеих  стран
(*29). И не в том, чтобы египетская армия бежала от  пары  золотых  жуков,
потому что военный министр у нас - жрец.
   - Это  прославленный  военачальник...  -  прошептал  вконец  испуганный
Тутмос.
   - Какой он  военачальник!  Не  тем  ли  он  славен,  что  разбил  кучку
ливийских (*30) разбойников, которые удирают  при  одном  виде  египетских
солдат? А посмотри, как ведут себя наши соседи:  иудеи  медлят  с  уплатой
дани и платят все меньше и меньше, хитрые финикияне каждый год  уводят  по
нескольку кораблей из нашего флота. Против хеттов нам  приходится  держать
на востоке огромную армию,  а  в  Вавилоне  и  Ниневии  (*31)  разгорается
движение, которое находит отклик во всей  Месопотамии.  И  вот  результаты
жреческого управления: у моего  прадеда  было  сто  тысяч  талантов  (*32)
годового дохода и армия в сто шестьдесят тысяч человек,  а  у  моего  отца
всего-навсего пятьдесят тысяч талантов и стодвадцатитысячная армия. И  что
это за армия! Если бы  не  греческий  корпус,  который  сторожит  ее,  как
овчарка овец, египетскими солдатами давно  бы  уже  командовали  жрецы,  а
фараон стал бы только жалким номархом.
   - Откуда ты это знаешь? Откуда у тебя такие мысли? - удивился Тутмос.
   - Ведь я сам из рода жрецов. И это они учили меня, когда я еще  не  был
наследником престола. О, когда я после смерти отца - да живет он вечно!  -
стану фараоном, я поставлю ступню мою, обутую в бронзовую сандалию, им  на
шею! Но прежде всего, я завладею их сокровищницами,  которые  всегда  были
полны, а со времен Рамсеса Великого стали особенно разбухать и сейчас  так
богаты, что с ними не сравнится и фараонова казна.
   - Горе нам! - вздохнул Тутмос. - У  тебя  такие  замыслы,  что  под  их
тяжестью провалился бы вон тот холм, если бы он мог слышать и понимать.  А
где твои силы?.. Помощники?.. Солдаты?.. Против тебя встанет  весь  народ,
предводительствуемый могущественной кастой. А кто будет на твоей стороне?
   Царевич задумался. Наконец он ответил:
   - Армия.
   - Значительная часть ее пойдет за жрецами.
   - Греческий корпус.
   - Это бочка воды в Ниле.
   - Чиновники.
   - Половина их из жреческого сословия.
   Рамсес печально тряхнул головой и замолчал.
   По голому каменистому откосу они  стали  спускаться  в  ложбину.  Вдруг
Тутмос, забежавший несколько вперед, воскликнул:
   - Неужели мне это мерещится?  Посмотри,  Рамсес!  Между  этими  скалами
укрылся второй Египет!
   - Наверно, какая-нибудь жреческая усадьба, не  платящая  налогов,  -  с
горечью ответил наследник.
   У ног их в глубине лежала плодородная долина, имевшая форму вил,  зубья
которых терялись в скалах. Вдоль одного из них стояло несколько хижин  для
рабочих и красивый домик владельца или управляющего. Здесь  росли  пальмы,
виноград, оливы, смоковницы с воздушными корнями, кипарисы,  даже  молодые
баобабы. Посредине  струился  поток,  а  по  склонам  гор,  на  расстоянии
нескольких сот шагов друг от друга, были расставлены небольшие запруды.
   Спустившись  к  виноградникам,  полным  зрелых  гроздей,  они  услышали
женский голос, звавший кого-то, или, вернее, грустно напевавший:
   - Где ты, моя курочка? Откликнись! Где ты, любимая? Что же  ты  убежала
от меня? Разве не даю я  тебе  свежей  водицы,  не  кормлю  из  своих  рук
отборным зерном, - даже рабы  смотрят  на  это  с  завистью.  Где  же  ты?
Откликнись! Берегись - ночь тебя застигнет, и не найдешь ты дороги к дому,
где все  заботятся  о  тебе.  Или  прилетит  из  пустыни  рыжий  ястреб  и
растерзает твое сердечко. Напрасно будешь звать тогда  свою  хозяйку,  как
сейчас я тебя... Отзовись же, а то я рассержусь и уйду,  и  придется  тебе
возвращаться домой пешком.
   Песня раздавалась все ближе и ближе.  Певунья  была  уже  в  нескольких
шагах от путников, когда Тутмос, выглянув из кустов, воскликнул:
   - Посмотри, Рамсес, какая красавица!..
   Царевич, вместо того чтобы посмотреть, выбежал  на  тропинку  навстречу
поющей. Это была действительно красивая девушка с правильными чертами лица
и кожей цвета слоновой кости. Из-под легкого покрывала выбивались  длинные
черные волосы, собранные в узел. На ней был  легкий,  ниспадавший  мягкими
складками белый хитон, который она с одной стороны поддерживала рукой; под
прозрачной тканью розовела девичья грудь, словно два яблока.
   - Кто ты, девушка? - спросил Рамсес.
   Суровые морщины исчезли с его лба, глаза загорелись.
   - О Яхве! (*33) Отец!.. - крикнула  девушка,  в  испуге  остановившись.
Немного погодя она, однако, успокоилась,  и  ее  бархатные  глаза  приняли
выражение кроткой грусти.
   - Как ты попал сюда? - спросила она Рамсеса слегка дрогнувшим  голосом.
- Я вижу, ты солдат, а сюда солдатам нельзя ходить.
   - Почему нельзя?
   - Потому что это земля великого господина Сезофриса.
   - Ого-го! - рассмеялся Рамсес.
   - Не смейся, а то сейчас побледнеешь. Господин Сезофрис служит писцом у
господина Хайреса, который носит опахало над досточтимым номархом Мемфиса.
Мой отец его видел и падал пред ним ниц.
   - Ого-го! - повторял, продолжая смеяться, Рамсес.
   - Слова твои дерзки! - сказала  девушка,  хмуря  брови.  -  Если  б  не
светилось твое лицо добротой, я подумала бы, что ты греческий наемник  или
бандит.
   - Пока он еще не бандит, но когда-нибудь,  пожалуй,  станет  величайшим
бандитом, какого когда-либо носила земля, - вмешался  щеголеватый  Тутмос,
оправляя свой парик.
   - А ты, наверно, танцовщик? - ответила, уже осмелев, девушка.  -  О!  Я
даже уверена, что видела тебя на  ярмарке  в  Пи-Баилосе.  Это  не  ты  ли
заклинал змей?..
   Юноши пришли в веселое настроение.
   - А ты кто такая? - спросил девушку Рамсес, пытаясь взять ее  за  руку.
Но она отдернула ее.
   - Как ты смеешь? Я - Сарра, дочь Гедеона, управляющего этой усадьбой.
   - Еврейка? - спросил Рамсес, и по лицу его пробежала тень.
   - Ну и что же?.. Ну и что  же?  -  воскликнул  Тутмос.  -  Ты  думаешь,
еврейки хуже египтянок? Они только скромнее и неприступнее, и это  придает
их любви особую прелесть.
   - Так вы  язычники?  -  проговорила  Сарра  с  достоинством.  -  Можете
отдохнуть,  если  вы  устали,  нарвите  себе  винограду  и  уходите.  Наши
работники не рады таким гостям.
   Она повернулась, чтобы уйти, но Рамсес удержал ее.
   - Постой. Ты мне нравишься, и я не хочу, чтобы ты ушла от меня.
   - Злой дух тебя обуял, что ли? Никто в этой долине не посмел бы так  со
мной говорить! - возмутилась Сарра.
   - Видишь ли, - вмешался Тутмос, - этот юноша - офицер жреческого  полка
Птаха и служит писцом у писца того господина, который  носит  опахало  над
носящим опахало за номархом Хабу (*34).
   - Я вижу, что он офицер,  -  ответила  Сарра,  задумчиво  посмотрев  на
Рамсеса, - а может  быть,  даже  и  большой  господин?  -  прибавила  она,
приложив палец к губам.
   - Кто бы я ни был, твоя красота превосходит мою знатность! - воскликнул
Рамсес. - Скажи, однако, правда ли, что вы... что вы едите свинину?
   Сарра посмотрела на него с обидой. Тутмос же заметил:
   - Видно, что