ты не знаешь  евреек.  Еврей  готов  скорее  умереть,  чем
отведать свиного мяса, которое я, впрочем, считаю вовсе не плохим.
   - А кошек вы убиваете? - продолжал спрашивать Рамсес, сжимая руку Сарры
и глядя ей в глаза.
   - И это выдумки, гнусные выдумки! - воскликнул  Тутмос.  -  Ты  мог  бы
спросить об этом меня и не  болтать  вздор.  У  меня  были  три  любовницы
еврейки.
   - До сих пор ты говорил правду, а сейчас лжешь,  -  вспылила  Сарра.  -
Еврейка не будет ничьей любовницей! - прибавила она с гордостью.
   - Даже любовницей писца у такого господина, который носит  опахало  над
номархом мемфисским? - спросил насмешливо Тутмос.
   - Даже...
   - Даже любовницей самого господина, что носит опахало?
   Сарра смутилась, но все же ответила:
   - Даже...
   - И даже самого номарха?
   У девушки опустились руки. Она растерянно переводила  взгляд  с  одного
юноши на другого. Губы у нее дрожали, глаза заволокло слезами.
   - Кто вы такие? - спросила она с испугом. - Вы спустились сюда  с  гор,
как путники, которые хотят утолить жажду и голод. А говорите со мной,  как
очень важные господа. Кто вы  такие?..  Твой  меч,  -  повернулась  она  к
Рамсесу, - усыпан изумрудами, а на шее у тебя такая  богатая  цепь,  какой
нет даже в сокровищницах нашего господина, милостивейшего Сезофриса...
   - Скажи мне лучше: нравлюсь ли я тебе? - настойчиво  спрашивал  Рамсес,
сжимая ее руки и нежно заглядывая в глаза.
   - Ты прекрасен, как архангел Гавриил, но я боюсь тебя,  потому  что  не
знаю, кто ты...
   Вдруг из-за гор донесся звук рожка.
   - Зовут тебя! - крикнул Тутмос.
   - А если я такой большой господин, как ваш Сезофрис?
   - Ты и в самом деле можешь им быть!.. - прошептала Сарра.
   - А если я ношу опахало над мемфисским номархом?
   - Ты можешь быть и столь знатным...
   Где-то в горах прозвучал второй рожок.
   - Идем, Рамсес, - стал настаивать встревоженный Тутмос.
   - А если б я был наследником престола, ты пошла бы ко мне,  девушка?  -
спросил царевич.
   - О Яхве! - вскрикнула Сарра, падая на колени.
   Теперь уже со всех сторон рожки трубили тревогу.
   - Бежим! - кричал в отчаянии Тутмос. -  Разве  ты  не  слышишь,  что  в
лагере тревога?
   Наследник быстро снял свою цепь и набросил ее на шею Сарры.
   - Отдай отцу, - сказал он, - я покупаю тебя. Прощай!..
   Он страстно поцеловал ее в губы. Она  обняла  его  ноги.  Он  вырвался,
пробежал несколько шагов, снова вернулся и снова стал покрывать  поцелуями
ее прелестное лицо и черные волосы, как будто не слыша нетерпеливых звуков
рожка.
   - Именем фараона заклинаю тебя, иди за мной! - крикнул Тутмос,  схватив
царевича за руку.
   Они пустились бегом в ту  сторону,  откуда  раздавались  звуки  рожков.
Рамсес временами шатался, словно пьяный, и все оглядывался назад.  Наконец
они стали взбираться на противоположный склон.
   "И этот человек, - думал Тутмос, - хочет бороться с жрецами!.."



4

   Наследник и его друг  бежали  с  четверть  часа  по  скалистому  гребню
взгорья, все яснее слыша  звуки  рожков,  которые  еще  неистовее  трубили
тревогу. Наконец они очутились в таком месте, откуда можно  было  охватить
взором окрестности. Слева тянулся тракт, за которым  отчетливо  был  виден
город Пи-Баилос, стоявшие за ним полки наследника и огромное облако  пыли,
клубившееся над наступающим с востока противником.
   Справа  зияло  глубокое  ущелье,  по  которому  греческий  полк   тащил
метательные машины. Недалеко от тракта  ущелье  это  сливалось  с  другим,
более широким, выходившим  из  глубины  пустыни.  Здесь  творилось  что-то
странное. Греки с баллистами стояли  в  бездействии  неподалеку  от  места
слияния ущелий.  На  самом  же  месте  слияния,  между  трактом  и  штабом
наследника, выстроились, словно четыре частокола, четыре  плотные  шеренги
каких-то других войск, ощетинившиеся сверкающими копьями.
   Несмотря на крутизну дороги, наследник бегом пустился к своей  колонне,
туда, где стоял военный министр, окруженный офицерами.
   - Что тут происходит?.. -  грозно  закричал  он.  -  Зачем  вы  трубите
тревогу, вместо того чтобы идти вперед?
   - Мы отрезаны! - заявил Херихор.
   - Кто?.. Кем?..
   - Наша колонна - тремя полками Нитагора, вышедшими из пустыни.
   - Значит, там, около дороги, стоит неприятель?
   - Да, сам непобедимый Нитагор.
   Можно было подумать, что наследник  вдруг  сошел  с  ума.  Рот  у  него
перекосился, глаза выкатились  из  орбит.  Он  рванул  меч  из  неясен  и,
подбежав к грекам, крикнул хриплым голосом:
   - За мной, на тех, кто осмелился преградить нам путь!
   - Да живешь ты вечно, наследник фараона!..  -  вскричал  Патрокл,  тоже
поднимая меч. -  Вперед,  потомки  Ахиллеса!..  -  обратился  он  к  своим
солдатам. - Покажем египетским пастухам, что никто не в  силах  остановить
нас!
   Рожки затрубили атаку.  Четыре  короткие,  но  прямые  и  упругие,  как
струна, греческие  шеренги  двинулись  вперед;  взвилось  облако  пыли,  и
раздались клики в честь Рамсеса.
   Через несколько минут  греки  очутились  лицом  к  лицу  с  египетскими
полками и в нерешительности замедлили шаг.
   - За мной! - скомандовал наследник, устремляясь вперед с мечом в руке.
   Греки взяли копья наперевес.  В  рядах  противника  поднялось  какое-то
движение, пробежал ропот, и копья их направились на атакующих.
   - Кто вы такие, безумцы?.. - донесся мощный бас со стороны противника.
   - Наследник престола!.. - ответил Патрокл.
   На мгновение все стихло.
   - Расступитесь!.. - раздался тот же  громовой  голос.  Полки  восточной
армии  медленно  раздвинулись,  словно  тяжелые  створы  ворот,  пропуская
греческий отряд.
   К наследнику приблизился седой  военачальник  в  позолоченном  шлеме  и
доспехах и, низко поклонившись, сказал:
   - Победа за тобой, эрпатор! Только  великий  полководец  выходит  таким
образом из трудного положения.
   - Ты, Нитагор? Храбрейший из храбрых!.. - воскликнул царевич.
   В это время к ним приблизился военный министр, слышавший их разговор.
   - А если бы и у вас был такой же недисциплинированный военачальник, как
сын царя, - спросил он язвительно, - чем кончились бы наши маневры?
   - Оставь в покое молодого воина!.. -  ответил  Нитагор.  -  Разве  тебе
мало, что он показал львиные когти, как подобает потомку фараонов?..
   Тутмос, услышав, какой оборот принимает разговор,  вмешался  и  спросил
Нитагора:
   - Как ты очутился здесь, достойный  военачальник,  когда  главные  твои
силы находятся впереди нашей армии?
   -  Я  знал,  что,  в  то  время  как  наследник  стягивает  войска  под
Пи-Баилосом, мемфисский штаб еле-еле плетется. И вот,  шутки  ради,  решил
устроить вам, барчукам, западню... На мою беду, здесь оказался наследник и
расстроил мои  планы.  Всегда  так  действуй,  Рамсес,  -  конечно,  перед
настоящим врагом.
   - А если он, как сегодня, наткнется на втрое  превосходящие  силы?..  -
задал вопрос Херихор.
   - Бесстрашный ум значит больше, чем сила, - ответил старый  полководец.
- Слон в пятьдесят раз сильнее человека, однако покоряется ему или  гибнет
от его руки.
   Херихор ничего не ответил.
   -  Маневры   были   признаны   оконченными.   Наследник   престола,   в
сопровождении министра и военачальников, направился к войскам, стоявшим  у
Пи-Баилоса. Здесь он  приветствовал  ветеранов  Нитагора  и  простился  со
своими полками, приказав им идти на восток и пожелав успеха.
   Окруженный многолюдной свитой, Рамсес направился обратно  по  тракту  в
Мемфис, приветствуемый толпами жителей  земли  Гошен,  которые  вышли  ему
навстречу, в праздничной одежде, с зелеными ветвями в руках. Вскоре  тракт
свернул в пустыню, и толпа заметно поредела; когда же они подошли к месту,
где штаб наследника из-за скарабеев свернул  в  ущелье,  -  на  тракте  не
осталось никого.
   Рамсес кивнул Тутмосу и, указав ему на знакомый холм, шепнул:
   - Пойдешь туда, к Сарре...
   - Понимаю.
   - Скажешь ее отцу, что я дарю ему усадьбу под Мемфисом.
   - Понимаю. Послезавтра девушка будет твоей.
   Обменявшись с наследников этими короткими фразами,  Тутмос  вернулся  к
маршировавшим за свитой полкам и вскоре скрылся.
   По другую сторону тракта,  шагах  в  двадцати  от  него,  почти  против
ущелья, в которое утром свернули метательные машины, росло небольшое, хотя
и старое тамариндовое дерево. Здесь стража, шедшая впереди свиты царевича,
неожиданно остановилась.
   - Опять какие-нибудь скарабеи? - шутя спросил у министра наследник.
   - Посмотрим, - сухо ответил Херихор.
   Но ни тот, ни другой не ожидали того, что  увидели:  на  чахлом  дереве
висел голый человек.
   - Что это? - спросил пораженный наследник.
   Адъютанты  подбежали  поближе   и   узнали   в   повесившемся   старика
крестьянина, канал которого засыпали солдаты.
   - Туда ему и  дорога!  -  горячился  в  толпе  офицеров  Эннана.  -  Вы
поверите, этот жалкий раб осмелился схватить за ноги министра!..
   Услышав это, Рамсес сошел с коня и приблизился к дереву.
   Крестьянин висел, вытянув вперед голову; рот  его  был  широко  открыт,
ладони обращены к столпившимся воинам, в глазах застыл ужас. Казалось,  он
хотел что-то сказать, но голос не повиновался ему.
   - Несчастный! - вздохнул с состраданием наследник.
   Вернувшись к свите, он велел рассказать ему историю крестьянина,  после
чего долго ехал молча.
   Перед глазами Рамсеса все время стоял образ самоубийцы, и душу  терзало
сознание, что  с  этим  отверженным  рабом  поступили  несправедливо,  так
несправедливо, что над этим стоило подумать даже ему,  сыну  и  наследнику
фараона.
   Жара была нестерпимая, пыль забивалась в  рот  и  жгла  глаза  людям  и
животным. Решили сделать короткий привал.
   Нитагор тем временем заканчивал разговор с министром.
   - Мои офицеры, - говорил старый полководец, - смотрят не  под  ноги,  а
вперед. Поэтому, может быть, неприятель  еще  ни  разу  не  захватил  меня
врасплох.
   - Хорошо, что вы упомянули об этом, достойнейший. Я чуть было не забыл,
что мне надо расплатиться с долгами, - спохватился Херихор и велел созвать
офицеров и солдат, какие окажутся поблизости.
   - А теперь позовите-ка сюда Эннану, - распорядился министр,  когда  все
собрались.
   Увешанный амулетами воин появился так быстро, как будто только этого  и
ждал. Лицо  его  выражало  радость,  которую  не  в  силах  было  сдержать
смирение.
   Увидав Эннану, Херихор обратился к собравшимся:
   - Согласно воле царя, с окончанием маневров  верховная  военная  власть
опять переходит ко мне.
   Присутствующие склонили головы.
   - Этой властью я должен воспользоваться  прежде  всего,  чтобы  воздать
каждому по заслугам...
   Офицеры переглянулись.
   - Эннана, - продолжал министр, - я знаю, что ты  всегда  был  одним  из
наиболее исполнительных офицеров.
   - Истина говорит твоими устами, - ответил Эннана.  -  Как  пальма  ждет
живительной росы, так жду я приказаний моих начальников. Не получая их,  я
чувствую себя, как одинокий путник, заблудившийся в пустыне.
   Покрытые шрамами офицеры Нитагора  дивились  бойкому  ответу  Эннаны  и
думали про себя: "Вот кто получит высшее отличие!.."
   - Эннана, - продолжал министр,  -  ты  не  только  исполнителен,  но  и
благочестив, не только благочестив, но и зорок, как ибис над  водой.  Боги
отметили  тебя  драгоценнейшими  качествами:   змеиною   осторожностью   и
ястребиным зрением...
   - Чистейшая правда струится из твоих уст, - вставил Эннана. -  Если  бы
не мое острое зрение, я не заметил бы двух священных скарабеев...
   - Да, - перебил министр, - и не спас бы нашу колонну  от  святотатства.
За этот подвиг, достойный благочестивейшего  египтянина,  дарю  тебе...  -
Министр снял с пальца золотой перстень. - ...дарю тебе вот этот перстень с
именем  богини  Мут  (*35),  милость  и  покровительство   которой   будут
сопутствовать  тебе  до  конца  земного  странствования,  если  ты   этого
заслужишь.
   Министр-главнокомандующий  вручил  Эннане  перстень,  а  присутствующие
огласили воздух громкими кликами в честь фараона и звякнули оружием.
   Видя, что министр не трогается с места, Эннана тоже  продолжал  стоять,
глядя ему в глаза, как верный пес,  который,  получив  из  хозяйской  руки
кусок, виляет хвостом и ждет.
   - А теперь, - продолжал министр, -  признайся,  Эннана,  почему  ты  не
доложил  мне,  куда  исчез  наследник  престола,  когда  войско  с  трудом
пробиралось по ущелью?.. Ты нас подвел, ибо нам пришлось  трубить  тревогу
поблизости от неприятеля...
   - Боги свидетели,  я  ничего  не  знал  о  достойнейшем  наследнике,  -
ответил, недоумевая, Эннана.
   Херихор покачал головой.
   - Не может быть, чтобы человек, одаренный таким  зрением,  что  за  сто
шагов в песке видит священных скарабеев, не заметил столь  высокой  особы,
как наследник престола.
   - Истинно говорю - не видел!.. - уверял Эннана, бия  себя  в  грудь.  -
Впрочем, никто и не отдавал мне приказания наблюдать за царевичем.
   - Разве я не освободил тебя от командования сторожевым  отрядом?..  Или
дал тебе какое-нибудь другое  поручение?  -  спросил  министр.  -  Ты  был
совершенно свободен, как и должно человеку, которому поручено наблюдать за
важнейшими событиями.  А  ты  справился  с  этой  задачей?..  За  подобную
провинность в военное время тебя предали бы смерти...
   Несчастный офицер побледнел.
   - Но я питаю к тебе отеческие чувства, Эннана, - продолжал  Херихор,  -
и, памятуя великую услугу, которую ты  оказал  армии,  заметив  скарабеев,
символ священного солнца, я накажу тебя не  как  строгий  министр,  а  как
кроткий жрец, очень милостиво: ты получишь всего лишь пятьдесят палок.
   - Ваше высокопреосвященство...
   - Эннана, ты умел быть счастливым, так будь теперь мужественным и прими
это  маленькое  предостережение,  как  и  подобает   офицеру   армии   его
святейшества.
   Не успел достойнейший Херихор окончить,  как  старшие  офицеры  уложили
Эннану в удобном месте, в стороне от  дороги,  один  уселся  ему  на  шею,
другой на ноги, а два прочих отсчитали ему по голому телу пятьдесят ударов
гибкими камышовыми палками.
   Бесстрашный воин не издал ни одного стона, напротив, напевал вполголоса
солдатскую песню и по окончании экзекуции попытался даже сам встать. Ноги,
однако, отказались ему повиноваться. Он упал лицом в песок, и его пришлось
везти в Мемфис на двуколке; лежа в ней и улыбаясь солдатам, он размышлял о
том, что не так быстро меняется ветер в южном Египте, как счастье в  жизни
бедного офицера.
   Когда  после  короткого  привала  свита  наследника  тронулась  дальше,
достопочтенный Херихор пересел на коня и, продолжая путь рядом с генералом
Нитагором, беседовал с ним вполголоса об азиатских делах, главным  образом
о пробуждении Ассирии.
   В это время между двумя слугами министра - адъютантом, носящим опахало,
и писцом Пентуэром - тоже завязался разговор.
   - Что ты думаешь о случае с Эннаной? - спросил адъютант.
   - А что ты думаешь о крестьянине, который повесился? - спросил писец.
   - Мне кажется, что для него сегодняшний  день  -  самый  счастливый,  а
веревка вокруг шеи - самая мягкая из тех, какие попадались ему в жизни,  -
ответил адъютант. - Кроме того, я думаю, что Эннана  будет  теперь  весьма
внимательно наблюдать за наследником.
   - Ошибаешься, - сказал Пентуэр,  -  отныне  Эннана  никогда  больше  не
заметит скарабея, будь тот величиной с вола. А что  касается  крестьянина,
то не кажется ли тебе, что ему все-таки очень  и  очень  плохо  жилось  на
священной египетской земле...
   - Ты не знаешь крестьян, потому так говоришь...
   - А кто же знает их, если не я? - хмуро ответил писец. - Я вырос  среди
них. Разве я не видел, как мой отец чистил каналы, сеял, жал, а главное  -
вечно платил подати? О, ты  не  знаешь,  что  такое  крестьянская  доля  в
Египте!..
   - Зато я знаю, - ответил адъютант, -  что  такое  доля  чужеземца.  Мой
прадед или прапрадед был одним из знатных гиксосов (*36). Он остался здесь
только потому, что привязался к этой земле. И что же - мало  того,  что  у
него отняли его  поместье,  -  даже  мне  до  сих  пор  не  прощают  моего
происхождения!.. Сам знаешь, что мне порою приходится терпеть от  коренных
египтян, несмотря на мой высокий пост. Как же я  могу  жалеть  египетского
мужика, если он, заметив желтоватый оттенок моей  кожи,  бурчит  себе  под
нос: "Язычник!",  "Чужеземец!"  А  сам  он,  мужик,  -  не  язычник  и  не
чужеземец!..
   - Он только раб, - вставил писец,  -  раб,  которого  женят,  разводят,
бьют,  продают,  иногда  убивают  и  всегда  заставляют  работать,  обещая
вдобавок, что и на том свете он тоже будет рабом.
   Адъютант пожал плечами.
   - Чудак ты, хоть умница!.. - сказал он. - Разве ты не видишь: каждый из
нас, какое бы положение он ни занимал - низкое или самое низкое, -  должен
трудиться. И разве тебя огорчает, что ты не фараон и что над твоей могилой
не будет пирамиды?.. Ты об этом не  думаешь,  потому  что  понимаешь,  что
таков уж на свете порядок. Каждый исполняет свои  обязанности:  вол  пашет
землю, осел возит путешественников, я ношу опахало министра,  ты  за  него
помнишь, думаешь, а мужик обрабатывает поле и платит подати.  Что  нам  до
того, что какой-то бык родится Аписом и все воздают ему  почести  или  что
какой-то человек родится фараоном либо номархом?..
   - У  этого  крестьянина  украли  его  десятилетний  труд,  -  прошептал
Пентуэр.
   - А твой труд разве не крадет министр?.. -  спросил  адъютант.  -  Кому
известно, что это ты правишь государством, а не досточтимый Херихор?..
   - Ошибаешься, - сказал писец, - он действительно правит. У него власть,
у него воля, а у меня - только знания. Притом ни меня, ни  тебя  не  бьют,
как того крестьянина.
   - А вот избили же Эннану, и с нами  это  может  случиться.  Надо  иметь
мужество довольствоваться положением, какое кому предназначено. Тем  более
что,  как  тебе  известно,  наш  дух,  бессмертный  Ка  (*37),   очищаясь,
поднимается каждый раз на более высокую ступень, чтобы  через  тысячи  или
миллионы лет вместе с душами фараонов и  рабов  и  даже  вместе  с  богами
раствориться во всемогущем прародителе жизни, у которого нет имени.
   - Ты говоришь как жрец, - ответил с горечью Пентуэр. - Скорее я  должен
был бы относиться ко всему с таким спокойствием. А у меня, напротив, болит
душа, потому что я чувствую страдания миллионов.
   - Кто же тебе велит?..
   - Мои глаза и сердце. Они - точно долина между гор,  которая  не  может
молчать, когда слышит крик, и откликается эхом.
   - А я скажу тебе, Пентуэр, что ты  напрасно  задумываешься  над  такими
опасными вещами. Нельзя безнаказанно бродить по  кручам  восточных  гор  -
того и гляди, сорвешься, - или блуждать по западной пустыне,  где  рыскают
голодные львы и вздымается бешеный хамсин (*38).
   Между тем доблестный Эннана, лежа в двуколке, где от  тряски  боль  еще
усиливалась, желая показать свое  мужество,  потребовал,  чтобы  ему  дали
поесть и напиться. Съев сухую  лепешку,  натертую  чесноком,  и  выпив  из
высокого кувшина кисловатого пива, он попросил возницу, чтобы  тот  веткой
отгонял мух от его израненного тела. Ледка ничком на  мешках  и  ящиках  в
скрипучей двуколке, бедный Эннана  заунывным  голосом  затянул  песню  про
тяжкую долю низшего офицера:
   "С чего это ты взял, что лучше быть офицером,  чем  писцом?  Подойди  и
посмотри на рубцы и ссадины на моем теле, а я расскажу тебе про незавидную
жизнь офицера.
   Я был еще мальчиком, когда меня взяли в казарму. Утром вместо  завтрака
меня угощали тумаком в живот, так что даже в  глазах  темнело;  в  полдень
вместо обеда, - кулаком в переносицу, так что даже  лицо  распухало.  А  к
вечеру вся голова была в крови и чуть не раскалывалась на части.
   Пойдем,  я  расскажу  тебе,  как  я  совершал  поход  в  Сирию.  Я  шел
навьюченный, как осел, - ведь еду и питье приходилось нести на себе.