сес, окруженный блестящей свитой вельмож, вдруг  остановился,  желая
сперва издали взглянуть на землекопов. Это были нагие люди в белых  чепцах
и в таких же набедренниках. Среди них нетрудно было  различить  коричневых
египтян, черных негров, желтых азиатов и белых обитателей Ливии и островов
Средиземного моря.
   В первом ряду стояли землекопы с кирками, во втором  -  с  мотыгами,  в
третьем - с лопатами. Четвертый ряд составляли носильщики, каждый  из  них
держал  шест  и  два  ведра,  пятый  -  тоже  носильщики,  но  с  большими
носилками-ящиками, по два человека на каждые носилки. Они уносили  вырытую
землю.
   Впереди, на расстоянии десяти с лишним шагов, стояли мастера; у каждого
в руках была толстая жердь и большой деревянный циркуль или угольник.
   Когда Рамсес подошел к ним, они прокричали хором: "Да живешь ты вечно!"
- и, опустившись на колени, пали ниц. Он велел им встать, а сам  продолжал
внимательно их разглядывать.
   Это были здоровые сильные люди; не похоже  было,  что  они  два  месяца
живут одной милостыней.
   К наместнику подошел номарх Софра со своей свитой,  но  Рамсес,  сделав
вид, что не заметил его, обратился к одному из мастеров:
   - Вы землекопы?
   Тот грохнулся на землю и молчал.
   Рамсес пожал плечами и крикнул рабочим:
   - Вы из Сехема?
   - Мы землекопы из Сехема! - ответили все хором.
   - Жалованье получили?..
   - Получили - мы сыты и счастливы, слуги  его  святейшества  фараона,  -
ответил хор, отчеканивая каждое слово.
   - Налево кругом! - скомандовал наместник.
   Рабочие повернулись. Почти у каждого на спине были  глубокие  и  частые
рубцы от палок, но свежих рубцов не было.
   "Обманывают меня!" - подумал наследник. Он приказал рабочим вернуться в
казармы и, по-прежнему не замечая номарха, ушел к себе во дворец.
   - Ты тоже скажешь мне, - обратился он по дороге к Тутмосу,  -  что  эти
люди - рабочие из Сехема?
   - Они же сами тебе сказали! - ответил Тутмос.
   Рамсес велел подать лошадь и поехал к своим полкам, стоявшим лагерем за
городом.
   Весь день он провел, обучая  солдат.  Около  полудня  на  площадке  для
учений в сопровождении номарха появилось несколько десятков носильщиков  с
шатрами, утварью, едой и вином. Но наместник отправил их обратно, в Атриб.
Когда же наступило время обеда для солдат, он велел  подать  себе  овсяные
лепешки с сушеным мясом.
   Это были наемные ливийские полки. Когда наследник  к  вечеру  велел  им
оставить оружие и простился с ними, ему казалось, что  солдаты  и  офицеры
сошли с ума. С кликами  "живи  вечно!"  они  целовали  ему  руки  и  ноги,
устроили носилки из копий и плащей и с песнями донесли до дворца, споря по
дороге за честь нести его на плечах.
   Номарх и провинциальные чиновники, видя восторженную  любовь  ливийских
варваров к наследнику и его милостивое отношение к ним, встревожились.
   - Вот это повелитель!.. - шепнул Софре  великий  писец.  -  Если  б  он
захотел, эти люди перебили бы мечами нас и наших детей...
   Огорченный номарх вздохнул, мысленно обращаясь к богам и  поручая  себя
их милостивому покровительству.
   Поздно ночью Рамсес вернулся в свой дворец, где прислуга сообщила,  что
ему отвели под спальню другую комнату.
   - Это почему?
   - Потому что в том покое видели ядовитую змею, которая спряталась  так,
что ее невозможно найти.
   Новая спальня помещалась во флигеле, прилегавшем к  дому  номарха.  Это
была четырехугольная комната, окруженная колоннами. Алебастровые стены  ее
были покрыты цветными барельефами, изображавшими внизу растения в горшках,
а выше - гирлянды из листьев оливы и лавра.
   Почти  посередине  стояло  широкое  ложе,  отделанное  черным  деревом,
слоновой костью и золотом. Спальня освещалась двумя благовонными факелами.
Под колоннадой стояли столики с вином, яствами и венками из роз. В потолке
было большое четырехугольное отверстие, задернутое холстом.
   Рамсес принял ванну  и  улегся  на  мягкой  постели.  Прислуга  ушла  в
отдаленные комнаты. Факелы догорали. По спальне пронесся прохладный ветер,
насыщенный ароматами цветов. Где-то вверху послышалась тихая музыка арф.
   Рамсес поднял голову.
   Холщовая  крыша  спальни  раздвинулась,  сквозь   прорезь   в   потолке
показалось созвездие Льва и в нем яркая звезда  Регул.  Музыка  арф  стала
громче.
   "Уж: не боги ли собираются ко  мне  в  гости?"  -  подумал  с  усмешкой
Рамсес.
   В отверстии потолка  блеснула  широкая  полоса  света,  яркого,  но  не
резкого. Немного спустя вверху показалась  золотая  ладья  с  беседкой  из
цветов; столбы ее были увиты гирляндами из роз, а кровля украшена фиалками
и лотосом. На обвитых зеленью шнурах золотая ладья бесшумно спустилась  на
пол; из цветов вышла нагая женщина необычайной красоты. Тело  ее  казалось
выточенным  из  белого  мрамора,  а  янтарные   волны   волос   упоительно
благоухали.
   Выйдя из своей воздушной ладьи, она преклонила колени.
   - Ты - дочь Софры? - спросил ее наследник.
   - Ты угадал, государь...
   - И, несмотря на это, пришла ко мне!..
   - Молить, чтобы ты простил моего отца... Он несчастен!.. С полудня он в
отчаянии проливает слезы, лежа во прахе.
   - А если я не прощу его, ты уйдешь?
   - Нет, - тихо прошептала девушка.
   Рамсес привлек ее к себе и страстно поцеловал. Глаза его горели.
   - За это я прощу его, - сказал он.
   - О, какой ты добрый, - воскликнула  девушка,  прижимаясь  к  царевичу.
Потом прибавила,  ласкаясь:  -  И  прикажешь  возместить  убытки,  которые
причинил ему этот сумасшедший рабочий?..
   - Прикажу!..
   - И возьмешь меня к себе во дворец?
   Рамсес посмотрел на нее.
   - Возьму, ты прекрасна.
   - В самом деле?.. - ответила она, обвивая руками его шею. - Посмотри на
меня поближе... Среди красавиц Египта я занимаю лишь четвертое место.
   - Что это значит?
   - В Мемфисе или неподалеку от Мемфиса живет твоя первая. К счастью, она
еврейка. В Сехеме - вторая...
   - Я ничего об этом не знаю, - заметил Рамсес.
   - Ах ты, голубь невинный! Наверно, не знаешь и про третью, в Оне?..
   - Она разве тоже принадлежит моему дому?
   - Неблагодарный! - воскликнула красавица, ударив его цветком лотоса.  -
Через месяц ты скажешь то же обо мне... Но я не дам себя в обиду...
   - Как и твой отец...
   - Ты еще не простил его? Помни, я уйду...
   - Нет, останься... останься!..
   На следующий день наместник присутствовал на празднике, которым  почтил
его Софра, похвалил перед всеми его управление провинцией и, в награду  за
убытки, причиненные пьяным работником, подарил половину сосудов  и  утвари
из тех, что преподнесли ему в городе Оне.
   Вторую половину этих подарков получила дочь  номарха,  красавица  Абеб,
уже как придворная дама. Кроме того, она заставила выдать  себе  из  казны
Рамсеса пять талантов на наряды, лошадей и рабынь.
   Вечером наследник, зевая, сказал Тутмосу:
   - Царь, отец мой, преподал мне великую истину: женщины стоят дорого!
   - Хуже, когда их нет, - ответил щеголь.
   - Но у меня их четыре, и я даже не знаю, как это случилось. Двух  я  бы
мог уступить...
   - И Сарру тоже?
   - Ее - нет, особенно если у нее родится сын.
   - Если ты назначишь этим  горлицам  хорошее  приданое,  мужья  для  них
найдутся...
   Наследник опять зевнул.
   - Не люблю слушать о приданом, - сказал он. - А-а-а! Какое счастье, что
я вырвусь наконец отсюда и буду жить среди жрецов...
   - Ты в самом деле думаешь об этом?..
   - Приходится. Может быть,  я  узнаю  от  них  наконец,  отчего  беднеют
фараоны... А-а-а!.. Ну, и отдохну...



25

   В тот  же  день  в  Мемфисе  финикиянин  Дагон,  достопочтенный  банкир
наследника престола, лежал на диване под  колоннадой  своего  дворца.  Его
окружали благоухающие хвойные растения, выращенные в  кадках.  Два  черных
раба охлаждали богача опахалами, а сам он, забавляясь  обезьянкой,  слушал
доклад писца.
   Но вот раб, вооруженный мечом и копьем, в шлеме  и  со  щитом  (банкиру
нравились  военные  доспехи),  доложил  о  приходе   почтенного   Рабсуна,
финикийского купца, проживающего в Мемфисе.
   Гость вошел, низко кланяясь, и искоса так посмотрел на Дагона, что  тот
приказал писцу и рабам удалиться. Затем, как человек осторожный,  осмотрел
все углы и сказал, обращаясь к гостю:
   - Ну, можно говорить.
   Рабсун сразу же приступил к делу.
   - Известно ли вашей чести, что из Тира приехал князь Хирам?
   Дагон привскочил на диване.
   - Да поразит проказа его и его княжество! - вскричал он.
   - Он мне как раз говорил, - продолжал хладнокровно гость, -  что  между
вами вышло недоразумение.
   - Что называется недоразумением?.. - продолжал кричать  Дагон.  -  Этот
разбойник обокрал меня, ограбил, разорил... Когда я послал свои суда вслед
за другими тирскими на запад за серебром,  кормчие  этого  негодяя  Хирама
хотели поджечь их, посадить на мель... В результате мои корабли  вернулись
ни с чем, обгорелые, изломанные...  Да  сожжет  его  огонь  небесный!..  -
закончил в бешенстве ростовщик.
   - А если у Хирама  есть  для  вашей  чести  выгодное  дело?  -  спросил
хладнокровно гость.
   Буря, бушевавшая в груди Дагона, сразу улеглась.
   - Какое у него может быть для  меня  дело?  -  спросил  он  уже  вполне
спокойным тоном.
   - Он сам расскажет это вашей чести, но ему надо  сначала  повидаться  с
вами.
   - Ну, так пусть придет ко мне.
   - А он думает, что это вы должны явиться к нему. Ведь он  член  Высшего
совета Тира.
   - Так он сдохнет, прежде чем я пойду к нему!..
   Гость придвинул кресло к дивану, на котором возлежал Дагон, и  похлопал
его по ляжке.
   - Дагон, - сказал он, - будь благоразумен.
   - Почему это я неблагоразумен и почему ты не говоришь мне "ваша честь".
   - Не будь дураком, Дагон, - ответил гость. - Если он не пойдет к тебе и
ты не пойдешь к нему, как же вы договоритесь о делах?
   - Это ты дурак, Рабсун! - снова рассердился банкир. - Потому что если я
пойду к Хираму,  то  пусть  у  меня  рука  отсохнет,  если  я  из-за  этой
вежливости не потеряю половины моего заработка.
   Гость подумал и сказал:
   - Вот это мудрые слова. Так вот что я тебе скажу. Ты приходи ко мне,  и
Хирам придет ко мне, и вы у меня все обсудите.
   Дагон склонил голову набок и, лукаво подмигнув, спросил:
   - Эй, Рабсун, скажи прямо, сколько ты за это получил?
   - За что?
   - За то, что я приду к тебе и сговорюсь с этим мерзавцем?
   - В этом деле заинтересована вся Финикия, и я зарабатывать  на  нем  не
собираюсь, - ответил Рабсун с возмущением.
   - Пусть тебе так долги платят, как это правда!
   - Ну, так пусть мне их совсем не платят,  если  я  на  этом  что-нибудь
заработаю! Лишь бы Финикия на этом ничего не потеряла! -  гневно  закричал
Рабсун.
   И они расстались.
   Под вечер Дагон сел в  носилки,  которые  несли  шесть  рабов.  Впереди
бежали два гонца с жезлами и два с  факелами;  за  носилками  шло  четверо
слуг, вооруженных с ног до головы не ради безопасности, а потому что Дагон
с некоторых пор любил окружать себя вооруженными людьми, словно воин.
   Он вылез из носилок с  важным  видом  и,  поддерживаемый  двумя  рабами
(третий нес над ним зонт), вошел в дом Рабсуна.
   - Где же он, этот... Хирам? - высокомерно спросил он хозяина.
   - Его нет.
   - Как? Мне его ждать?
   - Его нет в этой комнате, но он находится  в  третьей  отсюда,  у  моей
жены, - ответил хозяин. - Сейчас он в гостях у нее.
   - Я туда не пойду!.. - заявил ростовщик, усаживаясь на диван.
   - Ты пойдешь в соседнюю комнату, и он придет туда же.
   После не слишком долгих пререканий Дагон уступил и  немного  спустя  по
знаку, данному хозяином дома, прошел в соседнюю комнату.  Одновременно  из
следующей  комнаты  вышел  человек  невысокого  роста  с  седой   бородой,
облаченный в золотистое одеяние, с золотым обручем на голове.
   - Вот, - заявил хозяин, стоя посредине, - его милость князь Хирам, член
Высшего совета Тира. А это достопочтенный Дагон, банкир его  высочества  -
наследника престола и наместника Нижнего Египта.
   Оба знатных гостя поклонились друг другу, скрестив  на  груди  руки,  и
присели за отдельные столики посреди комнаты.  Хирам  чуть-чуть  распахнул
одежду, чтобы показать огромную золотую медаль, висевшую у него не шее.  В
ответ на это Дагон  стал  играть  толстой  золотой  цепью,  полученной  от
царевича Рамсеса.
   - Я, Хирам, - начал старик, - приветствую вас, господин Дагон, и  желаю
вам большого богатства и успеха в делах.
   - Я, Дагон, приветствую вас, господин Хирам, и желаю вам того же,  чего
вы мне желаете.
   - Вы что, ссориться со мной хотите? - накинулся на него Хирам.
   - Где же я ссорюсь?.. Рабсун, скажи, разве я ссорюсь? - возразил Дагон.
   - Лучше уж пусть ваша честь говорит о деле, - успокаивал его хозяин.
   Минуту подумав, Хирам сказал:
   - Ваши друзья из Тира шлют вам через меня горячий привет.
   - А больше они мне ничего не шлют? - спросил насмешливо Дагон.
   - А чего же вам еще от них надо? - ответил Хирам, повышая голос.
   - Тише!.. Не ссорьтесь!.. - вмешался хозяин.
   Хирам несколько раз глубоко вздохнул и сказал:
   - Это верно, нам не  надо  ссориться.  Тяжелые  времена  наступают  для
Финикии...
   - А что? Море затопило ваш Тир или Сидон?.. - насмешливо спросил Дагон.
   Хирам сплюнул и спросил:
   - С чего это вы сегодня такой злой?..
   - Я всегда злой, когда меня не называют "ваша честь".
   - А почему вы не называете меня  "ваша  милость"?..  Ведь  я,  кажется,
князь!..
   - Может быть - в Финикии, - ответил Дагон. - Но уже в Ассирии у  любого
вельможи вы три дня ожидаете в прихожей аудиенции. А когда  вас  примут  -
лежите на животе, как всякий финикийский торговец.
   - А что бы вы делали перед  дикарем,  который  может  вас  посадить  на
кол?.. - вскричал Хирам.
   - Что бы я делал, не знаю, - ответил Дагон. - Но в  Египте  я  сижу  на
одном диване с наследником, который теперь вдобавок еще и наместник.
   - Побольше согласия, ваша честь!.. Побольше согласия, ваша милость!.. -
увещевал обоих хозяин.
   - Согласия!.. Я согласен,  что  этот  господин  -  простой  финикийский
торгаш, а не хочет относиться ко мне  с  должным  почтением...  -  крикнул
Дагон.
   - У меня сто кораблей!.. - крикнул еще громче Хирам.
   - А у его святейшества  фараона  двадцать  тысяч  городов,  городков  и
селений!
   - Вы погубите все дело и всю  Финикию!..  -  вмешался  Рабсун,  повышая
голос.
   Хирам сжал кулаки, но промолчал.
   - Вы должны, однако, признать, ваша честь, - сказал он  минуту  спустя,
обращаясь  к  Дагону,  -  что  из  этих  двадцати  тысяч  городов  фараону
принадлежит в действительности не так уж много.
   - Вы хотите сказать, ваша милость, - ответил Дагон, -  что  семь  тысяч
городов принадлежат храмам и семь тысяч - знатным вельможам?..  Во  всяком
случае, царю остается еще семь тысяч целиком...
   - Не совсем! Если из этого,  ваша  честь,  вычтете  около  трех  тысяч,
находящихся в закладе у жрецов, и около двух тысяч  -  в  аренде  у  наших
финикиян...
   - Ваша милость говорит правду, - согласился  Дагон,  -  но  все-таки  у
фараона остается около двух тысяч очень богатых городов...
   - Тифон вас попутал!.. - рявкнул, в свою очередь, Рабсун. - Станете тут
считать города фараона, чтоб его...
   - Тсс!.. - прошептал Дагон, вскакивая с кресла.
   - Когда над Финикией нависла беда!.. - докончил Рабсун.
   - Разрешите же мне наконец узнать, какая беда, - перебил Дагон.
   - Дай сказать Хираму, тогда узнаешь, - ответил хозяин.
   - Пусть говорит...
   - Известно ли вашей чести, что случилось в гостинице "У корабля" нашего
брата Асархаддона? - спросил Хирам.
   - У меня нет  братьев  среди  трактирщиков!..  -  презрительно  отрезал
Дагон.
   - Молчи!..  -  крикнул  с  негодованием  Рабсун,  хватаясь  за  рукоять
кинжала. - Ты глуп, как пес, который лает со сна...
   - Чего он сердится,  этот...  этот...  торговец  костями?..  -  ответил
Дагон, тоже хватаясь за нож.
   - Тише!.. Не ссорьтесь!.. - успокаивал их  седобородый  князь,  в  свою
очередь, протягивая руку к поясу.
   С минуту у всех троих раздувались  ноздри  и  сверкали  глаза.  Наконец
Хирам, успокоившийся раньше других, начал как ни в чем не бывало:
   - Несколько месяцев назад в  гостинице  Асархаддона  остановился  некий
Пхут из города Харран...
   - Он приезжал, чтоб получить пять талантов с какого-то жреца, - вставил
Дагон.
   - Ну и что дальше? - спросил Хирам.
   - Ничего. Он заручился покровительством одной  жрицы  и  по  ее  совету
отправился искать своего должника в Фивы.
   - Ум у тебя, как у ребенка, а язык, как у бабы...  -  сказал  Хирам.  -
Этот харранец - не харранец, а халдей, и зовут его не Пхут, а Бероэс...
   - Бероэс?.. Бероэс?.. - повторил, вспоминая что-то, Дагон. -  Где-то  я
слышал это имя.
   - Слышал?.. - проговорил презрительно Хирам. - Бероэс - мудрейший  жрец
в Вавилоне, советник ассирийских князей и самого царя.
   - Пусть его будет чьим угодно советником, только бы не фараона... Какое
мне до этого дело? - сказал ростовщик.
   Рабсун вскочил с кресла и, грозя кулаком у самого носа Дагона, крикнул:
   - Ты - боров, откормленный на помоях с фараоновой кухни.  Тебе  столько
же дела до Финикии, сколько мне до Египта... Если  б  ты  мог,  ты  бы  за
драхму продал родину. Пес!.. Прокаженный!..
   Дагон побледнел, однако ответил спокойным тоном:
   - Что  говорит  этот  лавочник?..  В  Тире  у  меня  сыновья  обучаются
мореплаванию; в Сидоне живет моя дочь с мужем. Половину своего состояния я
ссудил Высшему совету, хотя не получаю за это  даже  десяти  процентов.  А
этот лавочник говорит, что мне нет дела до Финикии... Послушай, Рабсун,  -
прибавил он, - я желаю твоей жене и детям и теням твоих  отцов,  чтобы  ты
столько же заботился о них, сколько я  о  каждом  финикийском  корабле,  о
каждом камне Тира, сидона и даже Зарпата и Ашибу (*79).
   - Дагон говорит правду, - вставил Хирам.
   -  Я  не  забочусь  о  Финикии?  -  продолжал  банкир,  начиная   опять
горячиться. - А сколько финикиян я перетянул сюда, чтоб они тут  богатели,
и какой мне от этого прок? Я не забочусь?.. Хирам привел в негодность  два
моих корабля и лишил меня больших  заработков,  а  ведь  вот,  когда  дело
касается Финикии, я все-таки сижу с ним в одной комнате...
   - Потому что ты думал, что разговор будет у вас о  том,  чтобы  кого-то
надуть, - заметил Рабсун.
   - Чтоб ты так думал о смерти, дурак!.. - ответил Дагон. - Как  будто  я
ребенок и не понимаю, что если Хирам приезжает в Мемфис, так уж,  наверно,
не ради торговых дел. Эх, Рабсун! Тебе бы прослужить  у  меня  годика  два
мальчишкой, подметающим конюшню...
   - Довольно!.. - крикнул Хирам, ударяя кулаком по столику.
   - Мы никогда не кончим с этим халдейским жрецом, - пробурчал  Рабсун  с
таким хладнокровием, как будто не его только что обругали.
   Хирам откашлялся.
   - У этого человека действительно есть дом и земля в Харране,  -  сказал
он, - и там он именуется Пхутом. Он получил письма от  хеттских  купцов  к
сидонским, и потому его прихватил с  собой  наш  караван.  Сам  он  хорошо
говорит по-финикийски, расплачивался честно, ничего лишнего  не  требовал,
так что наши люди очень его  полюбили.  Но,  -  продолжал  Хирам,  почесав
бороду, - когда лев наденет на себя воловью шкуру,  у  него  всегда  будет
торчать из-под нее хотя бы кончик хвоста. И  так  как  этот  Пхут  большой
умница и держал себя очень уверенно, то предводитель каравана  взял  да  и
просмотрел потихоньку его багаж. Ничего  особенного  он  не  нашел,  кроме
медали с изображением богини Ашторет. При виде этой медали у  предводителя
каравана сердце замерло. Откуда вдруг  у  хетта  финикийская  медаль?..  И
когда приехали в Сидон, он тотчас же заявил об этом старейшинам, и  с  тех
пор наша тайная полиция глаз с Пхута не спускала. Однако он оказался таким
умницей, что за несколько дней, что он прожил в Сидоне, все его  полюбили.
Он молилс