венадцать лет, и он пришел  к
тому, что сам стал верховным жрецом, и не только  благочестивым,  но  даже
весьма ученым.
   - А если фараон не послушает этого совета? - спросил Пентуэр.
   - Тогда мы обойдемся без него, - ответил Херихор.
   А затем добавил:
   - Послушай меня, Пентуэр, - я знаю не только, что делает, но даже,  что
думает этот твой фараон,  который,  впрочем,  не  успел  еще  торжественно
короноваться и в наших глазах - ничто. Я знаю, что он  собирается  сделать
жрецов своими слугами, а себя мнит единственным повелителем Египта. Но это
не безрассудство, это измена. Не фараоны - ты это хорошо знаешь -  создали
Египет, а боги и жрецы. Не фараоны определяют день и высоту подъема воды в
Ниле и регулируют его разливы. Не фараоны научили  народ  сеять,  собирать
плоды, разводить  скот.  Не  фараоны  лечат  болезни  и  наблюдают,  чтобы
государство не подвергалось опасности со стороны внешних врагов. Что  было
бы, скажи сам, если б наша  каста  отдала  Египет  на  произвол  фараонов?
Мудрейший из них имеет за собой опыт каких-нибудь двух-трех десятков  лет.
А жреческая каста наблюдала и училась в продолжение десятков тысяч лет.  У
самого могущественного повелителя только одна пара глаз и рук.  У  нас  же
тысячи глаз и рук во всех номах и даже в других государствах...  Может  ли
деятельность фараона сравниться с нашей? И в случае разногласий кто должен
уступать: мы или он?
   - Что же мне теперь делать? - спросил Пентуэр.
   - Делай, что тебе приказывает этот юнец; только  не  выдавай  священных
тайн. А остальное... предоставь времени. Я искренне  желаю,  чтобы  юноша,
именуемый Рамсесом Тринадцатым, опомнился, и думаю, что  так  и  было  бы,
если б... если б он не связался с мерзкими предателями, над  которыми  уже
нависла рука богов.
   Пентуэр распрощался с верховным жрецом, полный горестных  предчувствий.
Он не пал, однако, духом, зная, что то, чего  он  добьется  для  народа  в
ближайшее время, останется, даже если жрецы возьмут верх.
   "В самом худшем положении, - думал он, - надо делать все, что мы  можем
и что от нас требуется. Когда-нибудь все это наладится, и  нынешний  посев
даст свой урожай".
   Все же он решил не волновать народ.  Напротив,  готов  был  успокаивать
нетерпеливых, чтобы не создавать фараону новых затруднений.
   Несколько недель спустя Пентуэр въезжал в пределы  Нижнего  Египта;  по
дороге он приглядывался к крестьянам и  ремесленникам,  из  числа  которых
можно было бы выбрать делегатов в собрание, созываемое фараоном.
   Всюду  видны  были  признаки  сильнейшего  возбуждения:   крестьяне   и
работники требовали, чтобы им был дан седьмой день для отдыха и  чтобы  им
платили за  все  общественные  работы,  как  это  было  прежде.  И  только
благодаря проповедям жрецов разных  храмов  не  вспыхнул  еще  бунт  и  не
прекратились работы.
   Кроме того, его поразили и кое-какие новые явления, которых  еще  месяц
назад он не замечал.
   Во-первых, население разделилось на две партии. Одни были  сторонниками
фараона  и  врагами  жрецов,  другие  восставали  против  финикиян.   Одни
доказывали, что жрецы должны выдать фараону  сокровища  Лабиринта,  другие
шептали, что фараон  слишком  покровительствует  чужеземцам.  Но  особенно
поразил его неизвестно кем пущенный  слух,  будто  Рамсес  XIII  проявляет
признаки сумасшествия, как  его  сводный  старший  брат,  отстраненный  от
престола. Этот слух распространился среди жрецов, чиновников и даже  среди
крестьян.
   - Кто  вам  рассказывает  подобный  вздор?  -  спросил  Пентуэр  одного
знакомого инженера.
   - Это не вздор, - ответил инженер, - а прискорбная истина. В  фиванских
дворцах видели фараона, бегающего нагим  по  садам,  а  однажды  ночью  он
влезал на деревья под окнами царицы Никотрисы и разговаривал с ней самой.
   Пентуэр уверял инженера, что не далее как полмесяца назад видел фараона
в полнейшем здоровье, но тот не поверил ему.
   "Это уж происки Херихора, - подумал жрец. -  Впрочем,  только  жрецы  и
могли получить такое сообщение из Фив".
   На время у него остыло желание заниматься отбором делегатов. Но  вскоре
к нему вернулась энергия, и он по-прежнему повторял себе:  то,  что  народ
выиграет сегодня, он не потеряет завтра. Разве что произойдут какие-нибудь
чрезвычайные события.
   За Мемфисом к северу от пирамид и сфинкса возвышался на  самой  границе
песков небольшой храм богини Нут. Там  проживал  престарелый  жрец  Менес,
величайший в Египте астроном и одновременно ученый механик.
   Когда в стране  приступали  к  постройке  большого  здания  или  нового
канала. Менес являлся на место и давал свои указания.  Вообще  же  он  вел
более чем скромную, одинокую  жизнь  в  своем  храме,  наблюдая  по  ночам
звезды, а днем работая над какими-то приборами.
   Пентуэр уже несколько  лет  не  был  в  этих  местах,  и  его  поразила
запущенность и убожество храма. Кирпичная стена обвалилась, деревья в саду
засохли, по двору бродили тощая коза и несколько кур.
   У ограды храма не было никого. Лишь когда Пентуэр стал громко звать, из
пилона вышел старик - босой, в грязном чепце и в перекинутой  через  плечо
облезлой шкуре пантеры. И все же осанку его отличало достоинство,  а  лицо
светилось умом. Он пристально посмотрел на гостя и произнес:
   - Кажется ли мне, или это в самом деле ты, Пентуэр?
   - Да, это я, - ответил прибывший и сердечно обнял старика.
   - Ого! - воскликнул Менес, а  это  был  действительно  он.  -  Я  вижу,
пребывание в царских хоромах преобразило тебя! Кожа гладкая, белые руки  и
золотая цепь на шее. Таких  украшений  долго  еще  придется  ждать  богине
небесного океана, матери Нут!
   Пентуэр хотел было снять цепь, но Менес остановил его, посмеиваясь.
   - Не надо! - сказал он. - Если б ты знал, какие драгоценности у  нас  в
небесах, ты не стал бы жертвовать золото... Что, пришел к нам пожить?
   Пентуэр отрицательно покачал головой.
   - Нет, - ответил он, - я пришел только поклониться  тебе,  божественный
учитель.
   - И опять во дворец? - смеялся старик. - Эх вы! Если бы вы  знали,  что
теряете, пренебрегая мудростью ради дворцов, вас бы тоска заела.
   - Ты здесь один, учитель?
   - Как пальма в пустыне, особенно сегодня, когда  мой  глухонемой  слуга
отправился с корзиной в Мемфис  собрать  что-нибудь  у  добрых  людей  для
матери Ра и ее жреца.
   - И не скучно тебе?
   - Мне? - воскликнул Менес. - За то время, что мы с тобой не виделись, я
вырвал у богов несколько тайн, которых не отдал бы за обе короны Египта.
   - Это секрет? - спросил Пентуэр.
   - Какой  секрет!  Год  тому  назад  я  закончил  измерения  и  расчеты,
касающиеся величины земли...
   - Как это понимать?
   Менес оглянулся и понизил голос.
   - Тебе ведь известно, - заговорил он, - что земля не плоская, как стол,
а представляет собой огромный шар, на поверхности которого находятся моря,
храмы и города.
   - Это известно, - сказал Пентуэр.
   - Не всем, - ответил Менес, - и уж никому не было известно,  как  велик
может быть этот шар.
   - А ты знаешь? - спросил чуть не в испуге Пентуэр.
   - Знаю. Наша пехота делает в день около тринадцати египетских миль [три
географические мили]. Так вот, земной шар так велик,  что  нашим  войскам,
чтобы обойти его кругом, понадобилось бы целых пять лет.
   - О боги! - воскликнул Пентуэр. - И тебе не страшно думать  о  подобных
вещах?
   Менес пожал плечами.
   - Производить вычисления - что же в этом страшного?  -  ответил  он.  -
Вычислять размеры пирамиды или земли - не  все  ли  равно?  Я  делал  вещи
потруднее - я измерил расстояние между нашим храмом и дворцом фараона,  не
переправляясь за Нил.
   - Поразительно! - воскликнул Пентуэр.
   - Что поразительно? Вот я открыл нечто, что в самом деле всех  поразит,
только не говори об этом никому. В месяце паопи  (июль  -  август)  у  нас
будет солнечное затмение. Днем станет темно, как ночью,  и  пусть  я  умру
голодной смертью, если ошибся в расчете хотя бы на одну двадцатую часа.
   Пентуэр коснулся амулета, который был  у  него  на  груди,  и  прочитал
молитву. Потом сказал:
   - Я читал в священных книгах, что не один раз уже, к великому огорчению
людей, днем становилось темно, как ночью. Но отчего это бывает, я не знаю.
   - Ты видишь там пирамиды? - спросил  его  Менес,  показывая  в  сторону
пустыни.
   - Вижу.
   - Теперь приставь ладонь к глазам. Видишь пирамиды? Не видишь.  Ну  так
вот, солнечное затмение - это примерно то же самое: между солнцем  и  нами
станет луна, заслонит отца света, и наступит тьма.
   - И это случится у нас? - спросил Пентуэр.
   - В месяце паопи. Я писал об этом фараону, надеясь, что он  преподнесет
какой-нибудь подарок нашему всеми забытому храму. Но он, прочитав  письмо,
поднял меня  на  смех  и  велел  моему  посланному  отнести  это  известие
Херихору.
   - А Херихор?
   - Дал мне тридцать мер  ячменя.  Это  единственный  человек  в  Египте,
который уважает мудрость. А молодой фараон легкомыслен.
   - Не будь строг к нему, отец, - сказал Пентуэр,  -  Рамсес  Тринадцатый
хочет улучшить положение крестьян и работников; он даст им отдых в  каждый
седьмой день, запретит бить их без суда и, может быть, наделит землей.
   - А я говорю тебе, что он ветрогон, - ответил с раздражением  Менес.  -
Два месяца назад я послал ему подробную записку о том, как можно облегчить
тяжелый труд крестьян, и... он тоже высмеял меня! Это спесивый невежда.
   - Ты предубежден против него, отец. А  вот  расскажи-ка  мне  про  свой
проект. Может быть, я помогу привести его в исполнение.
   - Проект? - повторил старик. - Это уже не проект, а готовая вещь.
   Он встал со скамьи и вместе с Пентуэром направился к пруду,  на  берегу
которого стоял навес, густо  обвитый  вьющимися  растениями.  Под  навесом
находилось большое колесо, насаженное на горизонтальную ось, со множеством
ведерок во внешней окружности.  Менес  вошел  внутрь  и  стал  переступать
ногами; колесо вертелось, и ведерки, черпая воду из пруда, выливали  ее  в
корыто, стоявшее выше.
   - Любопытное сооружение, - сказал Пентуэр.
   - А ты догадываешься, что оно может сделать для египетского народа?
   - Нет.
   - Так вот, представь себе такое же колесо, только в пять или десять раз
больше, и что его приводит в движение не человек, а несколько пар быков.
   - Более или менее представляю себе, - сказал Пентуэр, -  но  только  не
понимаю...
   - Да ведь это же так просто! - ответил Менес. - При помощи этого колеса
быки или лошади смогут черпать воду из Нила  и  переливать  ее  в  каналы,
расположенные один над другим. И тогда полмиллиона человек, стоящих сейчас
у журавлей, смогут отдыхать. Теперь ты видишь,  что  мудрость  делает  для
человеческого счастья больше, чем фараоны.
   Пентуэр покачал головой.
   - А сколько на это потребуется дерева? - спросил он. -  Сколько  быков,
сколько пастбищ? Мне кажется, что твое колесо не заменит населению седьмой
день...
   - Я вижу, - ответил Менес, пожимая плечами, - что  не  на  пользу  тебе
пошли чины. Но хотя ты утратил сообразительность, которая удивляла меня  в
тебе, я покажу тебе еще кое-что. Может быть, ты еще вернешься  к  мудрости
и,  когда  я   умру,   захочешь   работать   над   усовершенствованием   и
распространением моих изобретений.
   Они вернулись к пилону.  Менес  подложил  немного  топлива  под  медный
котелок, раздул огонь, и скоро вода закипела.
   Из  котелка  выходила  горизонтальная  труба  с  отверстием  на  конце,
прикрытым тяжелым камнем. Когда в котле закипело. Менес проговорил:
   - Встань вон туда, в уголок, и смотри...
   Он повернул рукоятку, прикрепленную к трубе, и в одно мгновение тяжелый
камень взлетел в воздух, а помещение наполнилось клубами горячего пара.
   - Чудо! - вскричал Пентуэр, но, тотчас же успокоившись, спросил: -  Ну,
а чем этот камень улучшит положение народа?
   - Камень - ничем, - ответил уже с некоторым раздражением мудрец.  -  Но
поверь мне и  запомни  -  настанет  время,  когда  лошадь  и  бык  заменят
человеческий труд, а кипящая вода станет работать вместо быка и лошади.
   - Но крестьянам-то от этого какая будет польза? - допытывался Пентуэр.
   - Ох, горе мне с тобой! - вскричал Менес,  хватаясь  за  голову.  -  Не
знаю,  постарел  ты  или  просто  поглупел,  только  вижу,  что  крестьяне
заслонили для тебя весь мир. Если бы мудрецы думали только  о  крестьянах,
им пришлось бы забросить книги и вычисления и пойти в пастухи.
   - Всякое дело должно приносить пользу, - заметил нерешительно Пентуэр.
   -  Вы,  придворные,  -  сказал  укоризненно  Менес,  -  часто   бываете
непоследовательны: когда финикиянин приносит вам рубин или сапфир,  вы  не
спрашиваете, какая от этого  польза,  а  покупаете  драгоценный  камень  и
прячете его в сундук, а  когда  мудрец  приходит  к  вам  с  изобретением,
которое может изменить облик мира, вы прежде всего спрашиваете,  какая  от
этого польза. Вы боитесь, видно, что изобретатель потребует от вас  горсть
ячменя за вещь, значение которой не постигает ваш ум.
   - Ты сердишься, отец? Я ведь не хотел тебя огорчить.
   - Я не сержусь, я скорблю. Еще двадцать лет назад было нас в этом храме
пять человек. Мы работали над открытием новых тайн. Сейчас я остался один,
и - о боги! - не могу никак найти не только преемника, но  даже  человека,
который бы меня понимал.
   - Я, наверно, остался бы здесь на всю жизнь, отец,  чтобы  узнать  твои
божественные замыслы, - возразил Пентуэр.  -  Скажи,  однако,  могу  ли  я
замкнуться в храме сейчас, когда решаются  судьбы  государства  и  счастье
простого народа и когда мое участие...
   - Может повлиять на судьбы государства и нескольких миллионов  людей...
- насмешливо перебил Менес.  -  Эх  вы,  взрослые  дети,  украшающие  себя
митрами и золотыми цепями! Оттого, что вы можете зачерпнуть воды  в  Ниле,
вам уже кажется, что вы можете остановить подъем или падение воды в  реке.
Право, не иначе думает овца, которая, идя за стадом, воображает,  что  она
его погоняет.
   - Но ты подумай  только,  учитель:  у  молодого  фараона  сердце  полно
благородства.  Он  хочет  дать  народу  право  отдыха  на  седьмой   день,
справедливый суд и даже землю.
   Менес покачал головой.
   - Все это, - сказал он, - не вечно. Молодые фараоны стареют, а народ...
Народ имел уже не один раз седьмой день отдыха и землю, а  потом...  потом
их терял. О, если б  только  это  менялось!  Сколько  за  три  тысячи  лет
сменилось  в  Египте  династий  и  жрецов,  сколько   городов   и   храмов
превратилось в развалины, на которые наслоились новые  пласты  земли!  Все
изменилось, кроме того,  что  дважды  два  -  четыре,  что  треугольник  -
половина прямоугольника, что луна может закрыть  солнце,  а  кипящая  вода
выбрасывает камень в воздух. В преходящем мире остается неизменной  только
мудрость. И горе тому, кто ради вещей  преходящих,  как  облако,  покидает
вечное! Если сердце никогда не будет знать покоя, а ум  будет  бросать  из
стороны в сторону, как челнок во время бури.
   - Боги говорят твоими устами, учитель, - ответил, подумав,  Пентуэр,  -
но из миллионов разве лишь один человек может стать сосудом их мудрости. И
это хорошо. Ибо что было бы, если бы крестьяне по целым ночам смотрели  на
звезды, солдаты занимались вычислениями, а  высокие  сановники  и  фараон,
вместо того чтобы управлять, метали в  воздух  камни  при  помощи  кипящей
воды? Не успела бы луна один раз обойти землю, как всем  нам  пришлось  бы
умереть с голоду... И никакое колесо, никакой котел не защитили бы  страну
от нашествия варваров, не обеспечили бы правосудия обиженным.  Поэтому,  -
закончил Пентуэр, - хотя мудрость нужна, как солнце, как кровь и  дыхание,
мы не можем, однако, все быть мудрецами.
   На это Менес ему ничего не ответил.
   Несколько дней провел Пентуэр в  храме  божественной  Нут,  любуясь  то
картиной песчаного моря, то видом плодородной нильской  долины.  Вместе  с
Менесом он наблюдал звезды, рассматривал колесо для черпания воды,  иногда
уходил к пирамидам, изумлялся нищете и гению своего учителя,  но  мысленно
говорил себе:
   "Менес, несомненно, бог, воплощенный в человеческом существе, и  потому
не думает о земной жизни. Но его колесо для черпания воды не  привьется  в
Египте, во-первых, потому, что у нас не хватает дерева, а во-вторых, чтобы
приводить такие колеса в движение, нужны сотни тысяч быков. А где для  них
пастбища, хотя бы и в Верхнем Египте?"



12

   Пока Пентуэр объезжал страну, отбирая  делегатов,  Рамсес  XIII  жил  в
Фивах и устраивал женитьбу своего любимца Тутмоса.
   Прежде всего повелитель обоих миров,  окруженный  великолепной  свитой,
поехал на золоченой колеснице во дворец достойнейшего Антефа, номарха Фив.
Знатный вельможа поспешил навстречу повелителю к  самым  воротам  и,  сняв
дорогие сандалии, на коленях помог Рамсесу сойти.
   В ответ на такое приветствие  фараон  подал  ему  руку  для  поцелуя  и
объявил, что отныне Антеф будет его другом и имеет право входить  в  обуви
даже в тронный зал.
   Когда же  они  очутились  в  огромном  зале  дворца  Антефа,  фараон  в
присутствии всей свиты произнес:
   - Я знаю, достойный Антеф, что если твои  досточтимые  предки  живут  в
красивейших гробницах, то тебе, их потомку,  нет  равного  среди  номархов
Египта. Ты же, наверное, знаешь, что при моем дворе и в войске, равно  как
и в моем царском сердце, первое место занимает любимец мой, начальник моей
гвардии, Тутмос. По мнению мудрецов, плохо  поступает  богач,  который  не
вставляет самый дорогой камень в самый красивый перстень. И так  как  твой
род, Антеф, мне дороже всех, а Тутмос всех милее,  то  я  решил  породнить
вас. Это легко может  состояться,  если  дочь  твоя,  прекрасная  и  умная
Хеброн, возьмет себе в супруги Тутмоса.
   На это достойный Антеф ответил:
   - Ваше святейшество, повелитель мира живых и мертвых! Как весь Египет и
все, что в нем принадлежит тебе, так этот дом и все его обитатели являются
твоей собственностью. И если ты желаешь, чтобы моя дочь Хеброн стала женой
твоего любимца Тутмоса, то да будет так...
   Фараон  рассказал  Антефу,  что  Тутмос  получает   двадцать   талантов
жалованья в год, а кроме того, у него большие  поместья  в  разных  номах.
Достойный же  Антеф  заявил,  что  его  единственная  дочь  Хеброн  станет
получать ежегодно по пятьдесят талантов и  может  пользоваться  поместьями
отца в тех номах, где будет останавливаться двор  фараона.  А  так  как  у
Антефа нет сына, то  все  его  огромное,  свободное  от  долгов  состояние
перейдет когда-нибудь к Тутмосу вместе с  должностью  фиванского  номарха,
если будет на то соизволение фараона.
   По окончании переговоров вошел Тутмос и поблагодарил Антефа за то,  что
он отдает свою дочь ему, такому бедняку, а также за то, что ее так  хорошо
воспитал. Договорились, что свадебная церемония состоится через  несколько
дней, так как Тутмос, будучи начальником гвардии, не располагает  временем
и не может участвовать в слишком длительных торжествах.
   - Желаю тебе счастья, сын мой, - сказал, улыбаясь, Антеф, - и  большого
терпения, так как любимой моей дочери Хеброн уже двадцать лет, она  первая
модница в Фивах и очень  своенравна...  Клянусь  богами,  моя  власть  над
Фивами кончается у садовой калитки  моей  дочери,  и  я  боюсь,  что  твое
высокое звание произведет на нее не большее впечатление.
   Благородный Антеф пригласил своих гостей на роскошный  обед,  во  время
которого появилась красавица Хеброн, окруженная своими подругами.
   В трапезной зале стояло множество столиков на две и  четыре  персоны  и
один стол побольше на возвышении - для фараона. Чтобы оказать честь Антефу
и своему любимцу, его святейшество подошел  к  Хеброн  и  пригласил  ее  к
своему столу.
   Девица Хеброн была действительно хороша собой и производила впечатление
девицы искушенной, что в Египте не было редкостью. Рамсес  скоро  заметил,
что н