ледовало "На пылающей палубе мальчик стоял", а также "Ассирияне  шли"
и другие перлы, излюбленные декламаторами. Потом состязались в  правопи-
сании и чтении. Теперь на очереди был гвоздь вечера - оригинальные  про-
изведения молодых девиц. Одна за другой они подходили  к  краю  эстрады,
откашливались, развертывали рукопись, перевязанную  хорошенькой  ленточ-
кой, и начинали читать, особенно напирая на выразительность и знаки пре-
пинания. Темы были все те же, над какими в свое время трудились  их  ма-
тушки, бабушки и, без сомнения, все прабабушки, начиная с эпохи  кресто-
вых походов. Тут были: "Дружба", "Воспоминания о былом), "Роль религии в
истории", "Царство мечты", "Что нам  дает  просвещение",  "Сравнительный
очерк политического устройства  различных  государств",  "Задумчивость",
"Дочерняя любовь", "Задушевные мечты" и т.д.
   Главной особенностью этих сочинений была меланхолия,  любовно  вынян-
ченная и выпестованная, кроме того - сущее  наводнение  всяких  красивых
слов и к тому же - манера носиться с каким-нибудь любимым выражением  до
тех пор, пока оно не навязнет в зубах и не потеряет всякий смысл; а осо-
бенно заметна и неприятна была надоедливая  мораль,  которая  помахивала
куцым хвостом в конце каждого сочинения. Какая бы ни была тема, автор из
кожи лез, чтобы впихнуть в свое произведение что-нибудь полезное и  поу-
чительное для добродетельного и возвышенного ума. И хотя фальшь этой мо-
рали бьет в глаза, ее ничем не искоренишь; она до сих пор остается в си-
ле и не выведется в наших школах, пока свет стоит. Нет ни одной школы во
всей нашей стране, где ученицы не чувствовали бы себя обязанными  закан-
чивать сочинение моралью; и чем легкомысленней и маловерней ученица, тем
длинней и набожней будет мораль. Но довольно об этом. Горькая истина ни-
кому не по вкусу. Давайте вернемся к экзаменам.  Первое  из  прочитанных
сочинений было озаглавлено: "Так это и есть жизнь?" Быть может, читатель
выдержит хоть один отрывок из него:
   "На торных путях жизни с каким радостным волнением  предвкушает  юный
ум некое долгожданное празднество! Воображение живо набрасывает розовыми
красками картины веселья. В мечтах изнеженная поклонница моды уже  видит
себя среди праздничной толпы, окруженною всеобщим вниманием. Ее  изящная
фигура, облаченная в белоснежные одежды, кружится в  вихре  упоительного
танца; ее глаза сияют ярче всех; ее ножки порхают легче всех в этом  ве-
селом сборище.
   В таких упоительных мечтах время проходит быстро, и наступает  желан-
ный час, когда она должна вступить в тот светлый рай, о котором говорили
ей счастливые грезы. Как волшебнопрекрасно кажется здесь все  ее  очаро-
ванному взору! Каждое новое явление для нее все более пленительно. Но  с
течением времени она обнаруживает, что  под  этой  блестящей  внешностью
скрывается суета сует; лесть, когда-то пленявшая ее душу, теперь  только
раздражает; бальные залы потеряли для нее свое очарование; с  расстроен-
ным здоровьем и горечью в сердце она бежит прочь, уверившись, что светс-
кие удовольствия не могут удовлетворить стремлений ее души! "
   И так далее, и тому подобное. Одобрительный гул то и дело слышался во
время чтения, сопровождаемый шепотом: "Как мило! ", "Какое  красноречие!
", "Как это верно! ", а после того, как все это закончилось особенно на-
доедливой моралью, слушатели восторженно захлопали в ладоши.
   Потом выступила стройная меланхолическая девица,  отличавшаяся  инте-
ресной бледностью, происходящей от пилюль и несварения желудка, и прочла
"поэму". Довольно будет и двух строф:
   ПРОЩАНИЕ МИССУРИЙСКОЙ ДЕВЫ
   С АЛАБАМОЙ
   Алабама, прощай! Я любила тебя,
   А теперь я тебя покидаю!
   Лью я горькие слезы, всем сердцем скорбя,
   И навеки тебя оставляю.
   Алабама, тебе шлю любовь и привет.
   О долинах твоих я горюю.
   Пусть остынут навеки и сердце и tete,
   Если только тебя разлюблю я.
   Очень немногие из присутствующих знали, что такое "tete", но все-таки
стихи очень понравились.
   После нее перед зрителями появилась смуглая, черноволосая и черногла-
зая барышня; она выдержала долгую паузу, сделала трагическое лицо и  на-
чала читать размеренно и торжественно:
   ВИДЕНИЕ
   "Ночь была бурная и темная. Вокруг небесного престола не  мерцала  ни
одна звезда, но глухие раскаты грома непрестанно сотрясали воздух, в  то
время как ужасающая молния гневно сверкала в  облачных  чертогах  небес,
как бы пренебрегая тем, что знаменитый Франклин укротил  ее  свирепость!
Даже неистовые ветры единодушно покинули свое таинственное убежище и за-
бушевали над землей, словно для того, чтобы эта бурная ночь казалась еще
более ужасной.
   В эту пору мрака и уныния мое сердце томилось по человеческому  учас-
тию, но вместо того -
   Мой друг, моя мечта - советник лучший мой
   В скорбях и в радости - явилась предо мной.
   Она приближалась, подобная одному из тех небесных  созданий,  которые
являются юным романтикам в мечтах о сияющем рае, -  царица  красоты,  не
украшенная ничем, кроме своей непревзойденной прелести. Так тиха была ее
поступь, что ни одним звуком не дала знать о себе, и если бы не  волшеб-
ный трепет, сообщившийся мне при ее приближении,  она  проскользнула  бы
мимо незамеченной, невидимой, подобно другим скромным красавицам. Стран-
ная печаль была разлита в ее чертах, словно слезы, застывшие на  одеянии
Декабря, когда она указала мне на борьбу стихий под открытым небом и об-
ратила мое внимание на тех двух, что присутствовали здесь".
   Этот кошмар занимал десять рукописных страниц  и  заканчивался  такой
суровой проповедью, предрекавшей неминуемую гибель всем, кто не  принад-
лежит к пресвитерианской церкви, что за него присудили  первую  награду.
Это сочинение, по общему мнению, было лучшим из всех,  какие  читали  на
вечере. Городской мэр, вручая автору награду, произнес  прочувствованную
речь, в которой сказал, что за всю жизнь не слышал ничего  красноречивее
и что сам Дэниель Уэбстер мог бы гордиться таким сочинением.
   Заметим мимоходом, что сочинений, в которых слово "прекрасный" повто-
рялось без конца, а человеческий опыт назывался "страницей жизни",  было
не меньше, чем всегда.
   Наконец учитель, размякший от выпивки до полного благодушия,  отодви-
нул кресло и, повернувшись спиной к зрителям,  начал  чертить  на  доске
карту Америки для предстоящего экзамена по географии.  Но  рука  у  него
дрожала, с делом он справлялся плохо, и по зале волной прокатился  сдав-
ленный смешок. Учитель понял, что над  ним  смеются,  и  захотел  попра-
виться. Оп стер губкой чертеж и начертил его снова, но только  напортил,
и хихиканье усилилось. Учитель весь ушел в свою  работу  и,  повидимому,
решил не обращать никакого внимания на смех. Он чувствовал, что  все  на
него смотрят; ему казалось, что дело идет на лад, а между  тем  смех  не
умолкал и даже становился громче. И недаром! Над самой  головой  учителя
приходился чердачный люк, вдруг из этого люка показалась кошка, обвязан-
ная веревкой; голова у нее была обмотана тряпкой, чтобы она не  мяукала;
медленно спускаясь, кошка изгибалась то вверх, то вниз,  хватая  когтями
то веревку, то воздух. Смех раздавался все громче и громче - кошка  была
всего в шести дюймах от головы учителя, поглощенного  своей  работой,  -
ниже, ниже, еще немножко ниже, и вдруг она  отчаянно  вцепилась  когтями
ему в парик и в мгновение ока вознеслась на чердак, не выпуская  из  лап
своего трофея. А лысая голова  учителя  засверкала  под  лампой  ослепи-
тельным блеском - ученик живописца позолотил ее!
   Этим и кончился вечер. Ученики были отомщены. Наступили каникулы.


   ГЛАВА XXII

   Том вступил в новое общество "Юных трезвенников", привлеченный  блес-
тящим мундиром. Он дал слово не курить, не жевать табак и не употреблять
бранных слов, пока состоит в этом обществе. И тут же сделал новое откры-
тие, а именно: стоит только дать слово, что не  будешь  чего-нибудь  де-
лать, как непременно этого захочется. Скоро Тому ужасно  захотелось  ку-
рить и ругаться; до того захотелось, что  только  надежда  покрасоваться
перед публикой в алом шарфе не позволила  ему  уйти  из  общества  "Юных
трезвенников". Приближалось Четвертое июля; но скоро он  перестал  наде-
яться на этот праздник - перестал, не проносив своих цепей и два дня,  -
и возложил все свои надежды на старого судью Фрэзера,  который  был  при
смерти. Хоронить его должны были очень торжественно, раз он занимал  та-
кое важное место. Дня три Том  усиленно  интересовался  здоровьем  судьи
Фрэзера и жадно ловил каждый слух о нем. Иногда судья подавал надежды  -
и настолько, что Том вытаскивал все свои регалии и любовался на  себя  в
зеркало. Но на судью никак нельзя было положиться - то  ему  становилось
лучше, то хуже. Наконец объявили, что дело пошло на поправку, а потом  -
что судья выздоравливает. Том был очень недоволен и, чувствуя себя  оби-
женным, сейчас же подал в отставку. В ту же ночь судье опять стало хуже,
и он скончался. Том решил никогда никому больше не верить.
   Похороны были великолепные. Юные трезвенники участвовали в  церемонии
с таким блеском, что бывший член  общества  чуть  не  умер  от  зависти.
Все-таки Том был опять свободен и в этом находил некоторое утешение. Те-
перь он мог и курить и ругаться, но, к его удивлению, оказалось, что ему
этого не хочется. От одной мысли, что это можно, пропадала всякая  охота
и всякий интерес.
   Скоро Том неожиданно для себя почувствовал, что желанные каникулы ему
в тягость и время тянется без конца.
   Он начал вести дневник, но за три дня ровно ничего  не  случилось,  и
дневник пришлось бросить.
   В город приехал негритянский оркестр и произвел на всех сильное  впе-
чатление. Том и Джо Гарпер тоже набрали себе команду  музыкантов  и  два
дня были счастливы. Даже славное Четвертое июля вышло не совсем удачным,
потому что дождик лил как из ведра, процессия не состоялась, а  величай-
ший человек в мире, как полагал Том, настоящий сенатор Соединенных  Шта-
тов Бентон ужасно разочаровал его, потому что  оказался  не  в  двадцать
пять футов ростом, а много меньше.
   Приехал цирк. Мальчики после этого играли в цирк целых три дня,  уст-
роив палатку из рваных ковров. За вход брали три булавки  с  мальчика  и
две с девочки, а потом забросили и цирк.
   Приехал гипнотизер и френолог, потом опять уехал, и в городишке стало
еще хуже и скучней. У мальчиков и девочек несколько раз бывали  вечерин-
ки, но так редко, что после веселья еще трудней  становилось  переносить
зияющую пустоту от одной вечеринки до другой.
   Бекки Тэтчер уехала на каникулы с родителями в Константинополь,  и  в
жизни совсем не осталось ничего хорошего.
   Страшная тайна убийства постоянно тяготела над мальчиком. Она изводи-
ла его, как язва, непрестанно и мучительно.
   Потом он заболел корью.
   Две долгие недели Том пролежал в заключении, отрезанный от  мира,  от
всего, что в нем происходит. Он был очень болен и ничем не  интересовал-
ся. Когда он наконец встал с постели и, едва передвигая ноги,  побрел  в
центр города, то нашел решительно во всех грустную  перемену.  В  городе
началось "религиозное обновление", и все "уверовали", не  только  взрос-
лые, но даже мальчики и девочки. Том долго ходил по городу, надеясь уви-
деть хотя бы одного грешника, но везде его ждало разочарование. Джо Гар-
пера он застал за чтением Евангелия и с огорчением  отвернулся  от  этой
печальной картины. Он разыскал Бена Роджерса, и оказалось, что тот наве-
щает бедных с корзиночкой душеспасительных брошюр. Джим Холлис, которого
он долго разыскивал, сказал, что корь была ему послана от бога, как пре-
дупреждение свыше. Каждый мальчик, с которым  он  встречался,  прибавлял
лишнюю тонну груза к тяжести, которая лежала на душе у  Тома.  А  когда,
доведенный до отчаяния, он бросился искать утешения у Гекльберри  Финна,
то был встречен текстом из Писания и, совсем упав духом, поплелся  домой
и слег в постель, думая, что он один во всем городе  обречен  на  вечную
гибель.
   А ночью разразилась страшная гроза, с проливным дождем, ужасными уда-
рами грома и ослепительной молнией. Томе головой залез под одеяло и, за-
мирая от страха, "стал ждать собственной гибели; он ни минуты не  сомне-
вался, что всю эту кутерьму подняли из-за него. Он был уверен, что исто-
щил долготерпение господне, довел его до крайности - и вот результат. Он
мог бы сообразить, что едва ли стоило палить из  пушек  по  мухе,  тратя
столько грому и пороха, но не нашел ничего невероятного в том,  что  для
уничтожения такой ничтожной букашки, как он, пущено в ход такое дорогос-
тоящее средство, как гроза.
   Мало-помалу все стихло, и гроза прошла, не достигнув своей цели. Пер-
вой мыслью Тома было возблагодарить бога и немедленно исправиться.  Вто-
рой - подождать немножко: может, грозы больше и не будет.
   На другой день опять позвали доктора: у Тома начался рецидив. На этот
раз три недели, пока он болел, показались ему вечностью. Когда он  нако-
нец вышел из дому, то нисколько не радовался тому, что остался в  живых,
зная, что теперь он совершенно одинок - нет у него ни друзей, ни товари-
щей. Он вяло поплелся по улице и увидел, что Джим Холлис вместе с други-
ми мальчиками судит кошку за убийство перед лицом убитой жертвы -  птич-
ки. Дальше в переулке он застал Джо Гарпера с Геком Финном - они ели ук-
раденную дыню.
   Бедняги! У них, как и у Тома, начался рецидив.


   ГЛАВА XXIII

   Наконец стоячее болото всколыхнулось, и очень бурно:  в  суде  начали
разбирать дело об убийстве. В городке только и было разговоров  что  про
это. Том не знал, куда от них деваться. От каждого  намека  на  убийство
сердце у него замирало, нечистая совесть и страх внушали  ему,  что  все
замечания делаются при нем нарочно, чтобы испытать его. Он понимал,  что
неоткуда было взяться подозрению, будто он знает про убийство, и все-та-
ки не мог не тревожиться, слушая такие разговоры. Его все время  бросало
в озноб. Он отвел Гека в укромное место, чтобы поговорить с ним на  сво-
боде. Ему стало бы легче, если бы можно было развязать язык  хоть  нена-
долго, разделить с другим мучеником бремя своего несчастия. Кроме  того,
ему хотелось проверить, не проболтался ли кому-нибудь Гек.
   - Гек, ты кому-нибудь говорил?
   - Это насчет чего?
   - Сам знаешь, насчет чего.
   - Конечно, нет.
   - Ни слова?
   - Ни единого словечка, вот ей-богу. А почему ты спрашиваешь?
   - Да так, боялся.
   - Ну, Том Сойер, мы с тобой и двух дней не прожили  бы,  если  б  оно
вышло наружу. Сам знаешь.
   Тому стало немножко легче. Помолчав, он спросил:
   - Гек, ведь тебя никто не заставит проговориться?
   - Проговориться? Если захочу, чтобы этот индейский дьявол  меня  уто-
пил, как котенка, тогда, может, и проговорюсь. А так вряд ли.
   - Ну, тогда все в порядке. Пока мы держим язык за зубами,  нас  никто
не тронет. Только давай еще раз поклянемся. Все-таки верней.
   - Ладно.
   И они поклялись еще раз самой торжественной и страшной клятвой.
   - А что теперь говорят, Гек? Я много разного слышу.
   - Что говорят? Да все одно и то же - Мэф Поттер да Мэф Поттер, других
разговоров нету. Прямо пот прошибает все время, так  и  хочется  сбежать
куда-нибудь и спрятаться.
   - Вот и со мной то же самое. Его дело пропащее. А тебе его не  бывает
жалко?
   - Как же не жалко! Человек он, конечно, никудышный,  зато  никого  не
обидел. Наловит рыбы, добудет деньжонок, напьется, а потом слоняется без
дела. Да ведь мы и все так. Ну хоть не все, а очень многие, даже  пропо-
ведники и всякие другие. А он человек неплохой - один раз дал мне полры-
бины, когда там и на одного не хватало, и помогал тоже много раз,  когда
мне не везло.
   - Да, он и мне змея починил, Гек, и крючки к леске привязывал. Хорошо
бы его как-нибудь выручить.
   - Ну, где нам его выручить! Да и что толку: все равно опять поймают.
   - Что поймают, это верно. Только противно слушать, как его ругают  на
чем свет стоит, а он и не виноват.
   - Мне тоже противно, Том. Боже ты мой, что плетут:  и  злодей-то  он,
каких свет не видывал, и давно пора его повесить, и мало ли что еще.
   - Да, только и разговору все время. А еще я слышал; если Мэфа  выпус-
тят из тюрьмы, то его будут линчевать.
   - Так и сделают, понятно.
   Мальчики говорили долго, но это их очень мало утешило. С наступлением
сумерек они начали прохаживаться неподалеку от маленькой тюрьмы,  стояв-
шей на пустыре, должно быть, питая смутную надежду на то, что  какой-ни-
будь счастливый случай еще может все уладить. Но ничего такого не случи-
лось; повидимому, ни ангелы, ни феи не интересовались злополучным  узни-
ком.
   Мальчики опять повторили то, что проделывали уже не раз, -  просунули
Поттеру за решетку табаку и спичек. Он сидел в нижнем этаже, и никто его
не сторожил.
   Им всегда бывало совестно, когда Поттер начинал благодарить их за по-
дарки, а на этот раз было так совестно, как никогда.  Они  почувствовали
себя последними трусами и предателями, когда Поттер сказал:
   - Вы были очень добры ко мне, ребята, - добрее всех  в  городе.  И  я
этого не забуду, нет. Сколько раз я говорил сам себе: "Всем  ребятам  я,
бывало, чинил змеев и всякую там штуку, показывал, где лучше ловится ры-
ба, и дружил с ними, а теперь все  они  бросили  старика  Мэфа  в  беде,
только Гек не бросил, и Том не бросил, - они меня не  забыли,  говорю  я
себе, и я их тоже не забуду". Да, ребята, натворил я дел, пьян был  тог-
да, и в голове шумело - иначе никак этого не объяснишь; а теперь меня за
это вздернут, так оно и следует. Может, оно даже и к  лучшему,  думается
мне, то есть я так  надеюсь.  Ну,  да  что  толковать!  Не  хочется  вас
расстраивать, - ведь вы со мной дружили. Одно только я хочу вам сказать:
не пейте, ребята, никогда, чтобы вам не попасть за решетку. Отойдите чу-
точку подальше - вот так; как приятно видеть дружеские лица, когда чело-
век попал в такую беду, - ведь ко мне никто, кроме вас, не ходит. Добрые
дружеские лица, добрые, добрые лица. Влезьте один другому на спину, чтоб
я мог до вас дотронуться. Вот так. Пожмите мне руку -  ваши-то  пролезут
сквозь решетку, а моя нет, слишком велика. Маленькие руки  и  слабые,  а
ведь много помогли Мэфу Поттеру и еще больше сделали бы, если б могли.
   Том вернулся домой очень грустный и видел в эту ночь страшные сны. На
следующий день он все время вертелся около здания суда;  его  неудержимо
тянуло войти в зал, но он с великим трудом удерживался от этого. Гек пе-
реживал то же самое. Они старательно избегали друг друга. И тот и другой
иногда уходили подальше, но какая-то темная сила притягивала их обратно.
Том настораживал уши, когда из зала суда выходил какой-нибудь зевака, но
каждый раз слышал только плохие новости - петля затягивалась все туже  и
туже вокруг шеи бедного Поттера. К концу второго дня весь  город  о  том
только и говорил, что индеец Джо твердо стоит на своем и  что  нечего  и
сомневаться, какой приговор вынесут присяжные.
   В тот вечер Том вернулся домой очень поздно и влез  в  окно.  Он  был
очень сильно взволнован. Прошло несколько часов, прежде  чем  он  уснул.
Наутро весь город собрался перед зданием суда.  Зал  был  битком  набит.
Ждать пришлось довольно долго, наконец один за другим вошли присяжные  и
заняли свои места; вскоре после того ввели бледного, измученного Поттера
в кандалах и посадили так, чтобы все любопытные могли глазеть  на  него;
индеец Джо, невозмутимый, как всегда, тоже  был  виден  отовсюду.  Опять
наступило молчание, а потом явился судья, и шериф объявил, что заседание
начинается. Как всегда, адвокаты начали перешептываться  между  собой  и
собирать какието бумаги. Пока возились со всеми этими мелочами, наступи-
ла торжественная тишина, полная ожидания.
   Вызвали свидетеля, который подтвердил, что в тот день, когда было об-
наружено убийство, он видел как Мэф Поттер умывался у  ручья  и  тут  же
убежал.