а из колодца тебе ни к чему, тебе надо  поливать  цветок  своими
слезами. Уж это всегда так делается.
   - Мистер Том, вот увидите, у меня от воды он так будет расти хорошо -
другому и со слезами за мной не угнаться!
   - Не в том дело. Обязательно надо поливать слезами.
   - Он у меня завянет, мистер Том, ей-богу, завянет: ведь  я  не  плачу
почти что никогда.
   Даже Том не знал, что на это сказать. Он все-таки подумал и  ответил,
что придется Джиму как-нибудь постараться - хуком, что ли, потереть гла-
за. Он пообещал, что утром потихоньку сбегает к негритянским  хижинам  и
бросит луковицу ему В кофейник. Джим на это сказал, что уж лучше он себе
табаку в кофей насыплет, и вообще очень ворчал, ко  всему  придирался  и
ничего не желал делать: ни возиться с репейником, ни играть для крыс  на
гармошке, ни заманивать и приручать змей, пауков и  прочих  тварей;  это
кроме всякой другой работы: изготовления перьев, надписей,  дневников  и
всего остального. Он говорил, что быть узником - каторжная работа,  хуже
всего, что ему до сих пор приходилось делать, да еще и отвечать  за  все
надо. Том даже рассердился на него в конце концов и  сказал,  что  такой
замечательной возможности прославиться еще ни у одного узника никогда не
было, а он ничего этого не ценит, все только пропадает даром - не в коня
корм. Тут Джим раскаялся, сказал, что он больше никогда спорить  не  бу-
дет, и после этого мы с Томом ушли спать.


   ГЛАВА XXXIX

   Утром мы сходили в город и купили проволочную крысоловку, принесли ее
домой, откупорили самую большую крысиную нору, и через какой-нибудь  час
у нас набралось штук пятнадцать крыс, да еще каких - самых  здоровенных!
Мы взяли и поставили крысоловку в надежное место,  под  кровать  к  тете
Салли. Но покамест мы ходили за пауками маленький Томас Франклин Бенджа-
мен Джефферсон Александер Фелпс нашел ее там и открыл дверцу  -  посмот-
реть, вылезут ли крысы; и они, конечно, вылезли; а тут вошла тетя Салли,
и когда мы вернулись, она стояла на кровати и визжала во весь  голос,  а
крысы старались, как могли, чтобы ей не было скучно. Она схватила орехо-
вый прут и отстегала нас обоих так, что пыль летела, а потом мы часа два
ловили еще пятнадцать штук, - провалиться бы этому мальчишке, везде  ле-
зет! - да и крысы-то попались так себе, неважные, потому что  самые  что
ни на есть отборные были в первом улове. Я отродясь не видел таких  здо-
ровенных крыс, какие нам попались в первый раз.
   Мы наловили самых отборных пауков, лягушек, жуков, гусениц  и  прочей
живности; хотели было захватить с собой осиное гнездо, а потом  раздума-
ли: осы были в гнезде. Мы не сразу бросили это дело, а  сидели,  дожида-
лись, сколько могли вытерпеть: думали, может, мы  их  выживем,  а  вышло
так, что они нас выжили. Мы раздобыли нашатыря, натерли им укусы, и поч-
ти что все прошло, только садиться мы все-таки не могли. Потом мы  пошли
за змеями и наловили десятка два ужей и медяниц, посадили их в  мешок  и
положили в нашей комнате, а к тому времени пора было ужинать;  да  мы  и
поработали в тот день как следует, на совесть, а уж проголодались - и не
говорите! А когда мы вернулись, ни одной змеи в мешке не было:  мы  его,
должно быть, плохо завязали, и  они  ухитрились  как-то  вылезти  и  все
уползли. Только это было не важно, потому что все они  остались  тут,  в
комнатах, - и мы так и думали, что опять их переловим. Но еще долго пос-
ле этого змей в доме было сколько угодно! То и дело они валились  с  по-
толка или еще откуда-нибудь и обыкновенно норовили попасть к тебе в  та-
релку или за шиворот, и всегда не вовремя. Они были такие красивые,  по-
лосатые и ничего плохого не делали, но тетя Салли в этом не разбиралась:
она терпеть не могла змей какой бы ни было породы и совсем  не  могла  к
ним привыкнуть, сколько мы ее ни приучали. Каждый раз, как змея  на  нее
сваливалась, тетя Салли бросала работу, чем бы ни была занята, и убегала
вон из комнаты. Я такой женщины еще не видывал. А вопила она так, что  в
Иерихоне слышно было. Никак нельзя было ее заставить дотронуться до змеи
даже щипцами. А если она находила змею у себя в постели, то  выскакивала
оттуда и поднимала такой крик, будто в доме пожар. Она так  растревожила
старика, что он сказал, лучше бы господь бог совсем никаких змей не соз-
давал. Ни одной змеи уже не оставалось в доме, и после того прошла целая
неделя, а тетя Салли все никак не могла успокоиться. Какое  там!  Сидит,
бывало, задумавшись о чем-нибудь, и только дотронешься  перышком  ей  до
шеи, она так и вскочит. Глядеть смешно! Том сказал, что все женщины  та-
кие. Он сказал, что так уж они устроены, а почему - кто их знает.
   Нас стегали прутом каждый раз, как тете Салли попадалась на глаза ка-
кая-нибудь из наших змей, и она грозилась, что еще и не так нас отстега-
ет, если мы опять напустим змей полон дом. Я на нее не обижался,  потому
что стегала она не больно; обидно только было возиться -  опять  их  ло-
вить. Но мы всетаки наловили и змей, и всякой прочей живности, - и то-то
веселье начиналось у Джима в хибарке, когда он, бывало, заиграет, а  они
все так и полезут к нему! Джим не любил пауков, и пауки тоже  его  недо-
любливали, так что ему приходилось от них солоно. И он говорил, что  ему
даже спать негде из-за всех этих крыс и змей, да еще и жернов тут  же  в
кровати; а если бы даже и было место, все равно не уснешь  -  такое  тут
творится; и все время так, потому что все эти твари спят по очереди: ко-
гда змеи спят, тогда крысы на палубе; а крысы уснут, так змеи на  вахте;
и вечно они у него под боком, мешают лечь как следует, а  другие  скачут
по нему, как в цирке; а если он встанет поискать себе другого места, так
пауки за него принимаются. Он сказал, что если  когда-нибудь  выйдет  на
свободу, так ни за что больше не сядет в тюрьму, даже за  большое  жало-
ванье.
   Так вот, недели через три все у нас отлично наладилось и шло  как  по
маслу. Рубашку мы давно ему доставили, тоже в пироге; и каждый раз,  как
Джима кусала крыса, он вставал и писал строчку-другую в  дневнике,  пока
чернила еще свежие; перья тоже были готовы, надписи и  все  прочее  было
высечено на жернове; ножку кровати мы распилили надвое, а опилки  съели,
и от этого животы у нас разболелись до невозможности. Так и думали,  что
помрем, однако не померли. Ничего хуже этих опилок я еще не пробовал,  и
Том то же говорит. Я уже сказал, что вся работа у нас была в конце  кон-
цов сделана, но только мы совсем замучились, особенно Джим. Дядя  Сайлас
писал раза два на плантацию под Новый Орлеан, чтобы они приехали и  заб-
рали своего беглого негра, но ответа не получил, потому что такой  план-
тации вовсе не было; тогда он решил дать объявление про Джима в газетах,
в Новом Орлеане и в Сент-Луисе; а когда он помянул про Сент-Луис, у меня
даже мурашки забегали по спине: вижу - время терять нечего. Том  сказал,
что теперь пора писать анонимные письма.
   - А это что такое? - спрашиваю.
   - Это предостережение людям, если им что-нибудь грозит. Иногда делают
так, иногда по-другому. В общем, всегда кто-нибудь следит за  преступни-
ком и дает знать коменданту крепости. Когда Людовик  Шестнадцатый  соби-
рался дать тягу из Тюильри, одна служанка его выследила.  Очень  хороший
способ, ну и анонимные письма тоже ничего. Мы будем действовать и так  и
этак. А то еще бывает - мать узника меняется с ним одеждой: она  остает-
ся, а он бежит в ее платье. И так тоже можно.
   - Послушай-ка, Том, зачем это нам предупреждать их? Пускай сами дога-
дываются, это уж их дело.
   - Да, я знаю, только надеяться на них нельзя.  С  самого  начала  так
пошло - все нам самим приходилось делать. Они такие доверчивые  и  недо-
гадливые, ровно ничего не замечают. Если мы их не предупредим, нам никто
и мешать не станет, и после всех наших трудов и хлопот этот побег  прой-
дет без сучка, без задоринки, и ничего у нас не получится, ничего не бу-
дет интересного.
   - Вот это мне как раз подошло бы, Том, это мне нравится.
   - Да ну тебя! - говорит, а сам надулся.
   Тогда я сказал:
   - Ну ладно, я жаловаться не собираюсь. Что тебе подходит,  то  и  мне
подойдет. А как же нам быть со служанкой?
   - Ты и будешь служанка. Прокрадешься среди ночи и  стянешь  платье  у
этой мулатки.
   - Что ты. Том! Да ведь утром переполох поднимется,  у  нее,  наверно,
только одно это платье и есть.
   - Я знаю; но тебе оно всего на четверть часа и понадобится, чтобы от-
нести анонимное письмо и подсунуть его под дверь.
   - Ну ладно, я отнесу; только не все ли равно - я бы и в своей  одежде
отнес.
   - Да ведь ты тогда не будешь похож на служанку, верно?
   - Ну и не буду, да ведь никто меня все равно не увидит.
   - Это к делу не относится. Нам надо только  выполнить  свой  долг,  а
увидит кто или не увидит, об этом беспокоиться нечего. Что у тебя,  сов-
сем никаких принципов нет?
   - Ну ладно, я ничего не говорю: пускай я буду служанка. А кто  у  нас
Джимова мать?
   - Я буду его мать. Стащу платье у тети Салли.
   - Ну что ж, только тебе придется остаться в  сарайчике,  когда  мы  с
Джимом убежим.
   - Еще чего! Я набью платье Джима соломой и уложу на кровати, будто бы
это его переодетая мать; а Джим наденет платье с меня, и мы  все  вместе
"проследуем в изгнание". Когда бежит какой-нибудь узник из  благородных,
то говорится, что он "проследовал в  изгнание".  Всегда  так  говорится,
когда, например, король убежит. И королевский сын то  же  самое,  -  все
равно законный сын или противозаконный, это значения не имеет.
   Том написал анонимное письмо, а я в  ту  же  ночь  стянул  у  мулатки
платье, переоделся в него и подсунул письмо под парадную дверь; все сде-
лал, как Том велел. Письмо было такое:
   "Берегитесь. Вам грозит беда. Будьте настороже.
   Неизвестный друг"
   На следующую ночь мы налепили на парадную дверь картинку, которую Том
нарисовал кровью: череп и две скрещенные кости; а на другую ночь еще од-
ну - с гробом - на кухонную дверь. Я еще не видывал, чтобы люди так  пу-
гались. Все ваши до того перепугались, будто их на каждом шагу и за две-
рями и под кроватями стерегли привидения  и  носились  в  воздухе.  Если
кто-нибудь хлопал дверью, тетя Салли вздрагивала и  охала;  если  падала
какая-нибудь вещь, она тоже вздрагивала и охала;  если,  бывало,  дотро-
нешься до нее как-нибудь незаметно, она тоже охает; куда бы она ни обер-
тывалась лицом, ей все казалось, что кто-нибудь стоит сзади, и она то  и
дело оглядывалась и охала; и не успеет, бывало, повернуться на три  чет-
верти, как опять оглядывается и охает; она боялась и в постель ложиться,
и сидеть ей тоже было страшно. Так что письмо подействовало  как  нельзя
лучше, - это Том сказал; он сказал, что лучше даже и быть не  может.  Из
этого видно, говорит, что мы поступали правильно.
   А теперь, говорит, пора нанести главный удар! И на  другое  же  утро,
едва начало светать, мы написали еще письмо, только не знали, как с  ним
быть, потому что за ужином наши говорили, что поставят у обеих дверей по
негру на всю ночь. Том спустился по громоотводу на разведку; увидел, что
негр на черном ходу спит, засунул письмо ему за шиворот  и  вернулся.  В
письме говорилось:
   "Не выдавайте меня, я ваш друг. Целая шайка самых отчаянных злодеев с
индейской территории собирается нынче ночью украсть вашего беглого  нег-
ра; они вас пугают, чтобы вы сидели дома и не мешали им. Я тоже из  шай-
ки, только я уверовал в бога и хочу бросить разбой и стать честным чело-
веком - вот почему я вам выдаю их адский замысел. Они подкрадутся с  се-
вера, вдоль забора, ровно в полночь; у них есть поддельный ключ от  того
сарая, где сидит беглый негр. Если им будет грозить опасность, я  должен
протрубить в рожок, но вместо этого я буду блеять овцой, когда они забе-
рутся в сарай, а трубить не стану. Пока они будут снимать с  него  цепи,
вы подкрадитесь и заприте их всех на замок, тогда вы их  можете  преспо-
койно убить. Делайте так, как я вам говорю, и больше ничего, а не то они
что-нибудь заподозрят и поднимут целый тарарам. Никакой награды я не же-
лаю, с меня довольно и того, что я поступил по-честному.
   Неизвестный друг"


   ГЛАВА XL

   После завтрака мы, в самом отличном настроении, взяли  мой  челнок  и
поехали за реку ловить рыбу и обед с собой захватили; очень хорошо  про-
вели время, осмотрели плот, нашли, что он в полном порядке, и домой вер-
нулись поздно, к самому ужину; смотрим - все ходят  такие  перепуганные,
встревоженные, что совсем ничего не соображают; нам велели,  как  только
мы поужинаем, в ту же минуту идти спать, а почему - не  сказали,  и  про
новое письмо - ни слова; да мы и не нуждались, потому что и так все зна-
ли не хуже ихнего; а как только мы поднялись на лестницу  и  тетя  Салли
повернулась к нам спиной, мы сейчас же юркнули в погреб, к шкафу, нагру-
зились провизией на целый обед, перенесли все это к  себе  в  комнату  и
легли, а около половины двенадцатого опять встали; Том надел платье, ко-
торое стащил у тети Салли, и хотел было нести провизию, но  вдруг  гово-
рит:
   - А где же масло?
   - Я положил кусок на маисовую лепешку, - говорю.
   - Значит, там и оставил - масла здесь нет.
   - Может обойтись и без масла, - говорю.
   - Ас маслом еще лучше, - говорит Том. - Ступай-ка ты в погреб да при-
неси его. А потом спустись по громоотводу и приходи скорей. Я набью  со-
ломой Джимово платье - будто это его переодетая мать, - а как только  ты
вернешься, я проблею овцой, и мы убежим все вместе.
   И он ушел, а я спустился в погреб. Кусок масла,  примерно  с  большой
кулак, лежал там, где я его оставил; я захватил его вместе  с  лепешкой,
задул свечу и стал осторожно подниматься по лестнице. Благополучно  доб-
рался доверху, гляжу - идет тетя Салли со свечкой в руке; я скорей сунул
масло в шляпу, а шляпу нахлобучил на голову;  тут  она  меня  увидела  и
спрашивает:
   - Ты был в погребе?
   - Да, тетя.
   - Что ты там делал?
   - Ничего.
   - Как ничего?
   - Да так, ничего.
   - Что это тебе вздумалось таскаться туда по ночам?
   - Не знаю, тетя.
   - Не знаешь? Ты мне так не отвечай. Том, мне нужно знать, что ты  там
делал!
   - Ничего я там не делал, тетя Салли, вот, ей-богу, ничего не делал!
   Ну, думаю, теперь она меня отпустит; да в обыкновенное время и отпус-
тила бы, только уж очень много у нас в доме творилось странного, так что
она стала бояться всего маломальски подозрительного,  даже  пустяков,  и
потому очень решительно сказала:
   - Ступай сию минуту в гостиную и  сиди  там,  пока  я  не  приду.  Ты
что-то, кажется, суешь нос куда не следует! Смотри,  я  тебя  выведу  на
чистую воду, не беспокойся!
   Она ушла, а я отворил дверь в гостиную и вошел. Ой, а там полно наро-
ду! Пятнадцать фермеров - и все до одного с ружьями.
   Мне даже нехорошо сделалось; я плюхнулся на стул  и  сижу.  Они  тоже
расселись по всей комнате; кое-кто разговаривал потихоньку, и все сидели
как на иголках, всем было не по себе, хотя они старались этого не  пока-
зывать; только я-то видел, потому что они то снимут шляпы,  то  наденут,
то почешут в затылке, и пересаживаются все время с места на место, и пе-
ребирают пуговицы... Мне тоже было не по себе, только шляпу  я  все-таки
не снял.
   Мне захотелось, чтобы тетя Салли поскорей  пришла  и  разделалась  со
мной - отколотила бы меня, что ли, если ей вздумается, - и тогда я побе-
гу к Тому и скажу ему, что мы перестарались: такое осиное гнездо растре-
вожили, что мое почтение! И дурака валять больше  нечего,  надо  поживей
удирать вместе с Джимом, пока эти молодчики до нас не добрались.
   Наконец тетя пришла и давай меня расспрашивать; только я ни  на  один
вопрос не мог ответить как следует, совсем ничего не  соображал,  потому
что фермеры ужасно волновались: одни хотели сейчас же идти на  бандитов,
говорили, что до полуночи осталось всего несколько минут, а другие  уго-
варивали подождать, пока бандит не заблеет овцой; да еще тут тетя  Салли
пристала со своими расспросами, а я весь дрожу и едва стою на  ногах  от
страха; а в комнате делалось все жарче и жарче, и масло у меня под  шля-
пой начало таять и потекло по шее и по вискам; и когда один фермер  ска-
зал, что "надо сейчас же идти в хибарку, засесть там и сцапать  их,  как
только они явятся", - я чуть не свалился; а тут масло потекло у меня  по
лбу. Тетя Салли как увидела, побелела вся, точно простыня, и говорит:
   - Господи помилуй! Что такое с ребенком! Наверное, воспаление мозгов,
вон они уже и текут из него!
   Все подошли поглядеть, а она сорвала с меня шляпу, а масло и  вывали-
лось вместе с хлебом; тут она схватила меня, обняла и говорит:
   - Ну и напугал же ты меня! Еще слава богу, что не хуже, я и этому ра-
да; последнее время нам что-то не везет, - того и жди,  что  опять  беда
случится. А я, как увидела у тебя эту штуку, ну, думаю, не  жилец  он  у
нас: оно по цвету точь-в-точь такое, как должны быть мозги,  если...  Ах
ты господи, ну что же ты мне не сказал, зачем ты ходил в погреб, я бы  и
не беспокоилась! А теперь ступай спать, и чтобы я тебя до утра не  виде-
ла!
   Я в одну секунду взлетел наверх, в другую - спустился по  громоотводу
и, спотыкаясь в темноте, помчался к сарайчику. Я даже говорить не мог  -
до того разволновался, но все-таки одним духом выпалил  Тому,  что  надо
убираться поживей, ни минуты терять нельзя - в доме полно людей и все  с
ружьями!
   Глаза у него так и засверкали, и он сказал:
   - Да что ты! Быть не может! Вот это здорово! Ну, Гек, если  бы  приш-
лось опять начинать все сначала, я бы человек двести собрал, не  меньше.
Эх, если бы можно было отложить немножко!
   - Скорей, - говорю, - скорей! Где Джим?
   - Да вот же он, рядом; протяни руку - и дотронешься до него.  Он  уже
переодет, и все готово. Теперь давайте выберемся отсюда и заблеем.
   Но тут мы услышали топот - фермеры подошли к двери, потом начали гро-
мыхать замком, а один и сказал.
   - Я же вам говорил, что рано выходить; их  еще  нет  -  сами  видите,
дверь на замке. Вот что: я запру вас тут, а вы сидите в темноте, подсте-
регите их и перестреляйте всех, когда явятся; а остальные пускай тут бу-
дут: рассыпьтесь кругом и слушайте, не идут ли они.
   Несколько человек вошли в хибарку, но только в  темноте  они  нас  не
увидели и чуть не наступили на нас, когда мы  полезли  под  кровать.  Мы
благополучно вылезли в подкоп, быстро, но без шума: Джим первый, за  ним
я, а Том за мной - это он так распорядился. Теперь мы были в  пристройке
и слышали, как они топают во дворе, совсем рядом. Мы тихонько подкрались
к двери, но Том остановил нас и стал глядеть в щелку, только  ничего  не
мог разобрать - очень было темно; Том сказал шепотом, что будет  прислу-
шиваться, и как только шаги затихнут, он нас толкнет локтем: тогда  пус-
кай Джим выбирается первым, а он выйдет последним. Он приложил ухо к ще-
ли и стал слушать - слушал, слушал, а кругом все время шаги, но в  конце
концов он нас толкнул, мы выскочили из сарая, нагнулись пониже и, затаив
дыхание, совсем бесшумно стали красться к забору, один за другим,  вере-
ницей, как индейцы; добрались до забора благополучно, и мы с Джимом  пе-
релезли, а Том зацепился штаниной за щепку в верхней перекладине и  слы-
шит - подходят; он рванулся - щепка отломилась и затрещала, и когда  Том
спрыгнул и побежал за нами, кто-то крикнул:
   - Кто там? Отвечай, а то стрелять буду!
   Но мы ничего не ответили, а припустились бегом  и  давай  улепетывать
вовсю. Они бросились за нами; потом - трах! трах! трах! - и  пули  прос-
вистели у нас над головой. Слышим - кричат:
   - Вот они! К реке побежали! За ними, ребята, спустите собак!
   Слышим - гонятся за нами вовсю. Нам-то слышно было,  потому  что  все
они в сапогах и орут, а мы были босиком и не орали. Мы побежали к  лесо-
пилке, а как только они стали нагонять, мы свернули в кусты и пропустили
их мимо себя, а потом опять