а.
   - Ну, это вам повезло; а то бывает, что и ранит кого-нибудь. В позап-
рошлом году, на рождество, твой дядя Сайлас ехал из  Нового  Орлеана  на
"Лалли Рук", а пароход-то был старый, головка цилиндра взорвалась, и че-
ловека изуродовало. Кажется, он потом умер. Баптист один. Твой дядя Сай-
лас знал одну семью в Батон-Руж, так они знакомы с родными этого  стари-
ка. Да, теперь припоминаю: он действительно умер. Началась  гангрена,  и
ногу отняли. Только это не помогло. Да, верно, это была гангрена  -  она
самая. Он весь посинел и умер - в надежде на воскресение и жизнь будуще-
го века. Говорят, на него смотреть было страшно... А  твой  дядя  каждый
день ездил в город встречать тебя. И сегодня опять поехал, еще и часу не
прошло; с минуты на минуту должен вернуться. Ты бы должен был  встретить
его по дороге... Нет, не встретил? Такой пожилой, с...
   - Нет, я никого не видал, тетя Салли. Пароход пришел рано, как раз на
рассвете; я и оставил вещи на пристани, а сам пошел  поглядеть  город  и
дальше немножко прогулялся, чтобы убить время и прийти к  вам  не  очень
рано, так что я не по дороге шел.
   - А кому же ты сдал вещи?
   - Никому.
   - Что ты, деточка, ведь их украдут!
   - Нет, я их хорошо спрятал, оттуда не украдут, - говорю я.
   - Как же это ты позавтракал так рано на пароходе?
   Дело тонкое, как бы, думаю, тут не влопаться, а сам говорю:
   - Капитан увидел меня на палубе и сказал, что мне надо поесть, до то-
го как я сойду на берег; повел меня в салон и усадил за свой стол -  ешь
не хочу.
   Мне стало до того не по себе, что я даже слушать ее не мог как следу-
ет. Я все время держал в уме ребятишек: думаю, как бы это отвести  их  в
сторонку и выведать половчей, кто же я такой. Но не было никакой возмож-
ности: миссис Фелпс все тараторила без умолку. Вдруг у меня даже мурашки
по спине забегали, потому что она сказала:
   - Ну что же это я все болтаю, а ты мне еще и словечка не  сказал  про
сестру и про всех остальных. Теперь я помолчу, а ты рассказывай. Расска-
жи про них про всех, как они поживают, что поделывают и что  велели  мне
передать, ну и вообще все, что только припомнишь.
   Ну, вижу, попался я - да еще как попался-то! До сих  пор  бог  как-то
помогал мне, это верно, зато теперь я прочно уселся на мель.  Вижу  -  и
пробовать нечего вывернуться, прямо хоть выходи из игры. Думаю: пожалуй,
тут опять придется рискнуть-выложить всю правду. Я было раскрыл рот,  но
она вдруг схватила меня, пихнула за спинку кровати и говорит:
   - Вот он едет! Нагни голову пониже, вот так - теперь хорошо.  Сиди  и
не пикни, что ты тут. Я над ним подшучу... Дети, и вы тоже молчите.
   Вижу, попал я в переплет. Но беспокоиться все равно не стоило: делать
было нечего, только сидеть смирно да дожидаться, пока гром грянет.
   Я только мельком увидел старика, когда он вошел в  комнату,  а  потом
из-за кровати его стало не видно. Миссис Фелпс бросилась к нему и  спра-
шивает:
   - Приехал он?
   - Нет, - отвечает муж.
   - Гос-споди помилуй! - говорит она. - Что же такое могло с  ним  слу-
читься?
   - Не могу себе представить, - говорит старик. - По правде сказать,  я
и сам очень беспокоюсь.
   - Ты беспокоишься! - говорит она. - А я так просто с ума  схожу!  Он,
должно быть, приехал, а ты его прозевал по дороге. Так оно и есть, я  уж
это предчувствую.
   - Да что ты, Салли, я не мог его прозевать, сама знаешь.
   - О боже, боже, что теперь сестра скажет! Он, наверно, приехал! А  ты
его, наверно, прозевал. Он...
   - Не расстраивай меня, я и так уже расстроен. Не знаю, что и  думать.
Просто голова пошла кругом, признаться откровенно. Даже  перепугался.  И
надеяться нечего, что он приехал, потому что прозевать его  я  никак  не
мог. Салли, это ужасно, просто ужасно: что-нибудь, наверно, случилось  с
пароходом!
   - Ой, Сайлас! Взгляни-ка туда, на дорогу: кажется, ктото едет?
   Он бросился к окну, а миссис Фелпс только того и нужно было. Она живо
нагнулась к спинке кровати, подтолкнула меня, и я  вылез;  когда  старик
отвернулся от окна, она уже успела выпрямиться и стояла, все сияя и улы-
баясь, очень довольная; а я смирно стоял рядом с ней, весь в поту.  Ста-
рик воззрился на меня и говорит:
   - Это кто же такой?
   - А по-твоему, кто это?
   - Понятия не имею. Кто это?
   - Том Сойер - вот кто!
   Ей-богу, я чуть не провалился сквозь землю! Но  особенно  разбираться
было некогда; старик схватил меня за руки и давай пожимать, а его жена в
это время так и прыгает вокруг нас, и плачет, и смеется; потом  оба  они
засыпали меня вопросами про Сида, и про Мэри, и вообще про всех родных.
   И хоть они очень радовались, но все-таки по сравнению с моей радостью
это были сущие пустяки; я точно заново родился - до того был рад узнать,
кто я такой. Они ко мне целых два часа приставали, я весь язык себе  от-
болтал, рассказывая, так что он едва ворочался; и  рассказал  я  им  про
свою семью - то есть про семью Сойеров - столько, что хватило  бы  и  на
целый десяток таких семей. А еще я объяснил им, как это вышло, что у нас
взорвался цилиндр в устье Уайт-Ривер, и как мы три дня его  чинили.  Все
это сошло гладко и подействовало отлично, потому что они в этом деле  не
особенно разбирались и поняли только одно: что на починку ушло три  дня.
Если б я сказал, что взорвалась головка болта, то и это сошло бы.
   Теперь я чувствовал себя довольно прилично, с одной стороны,  зато  с
другой - довольно неважно. Быть Томом Сойером оказалось легко и приятно,
и так оно и шло легко и приятно, покуда я не заслышал пыхтенье парохода,
который шел с верховьев реки. Тут я и подумал: а вдруг Том Сойер едет на
этом самом пароходе? А вдруг он сейчас войдет в комнату да и назовет ме-
ня по имени, прежде чем я успею ему подмигнуть?
   Этого я допустить никак не мог, это вовсе не годилось.  Надо,  думаю,
выйти на дорогу и подстеречь его. Вот я им и сказал, что хочу съездить в
город за своими вещами. Старик тоже собрался было со мной, но я  сказал,
что мне не хотелось бы его беспокоить, а лошадью я сумею править и сам.


   ГЛАВА XXXIII

   И я отправился в город на тележке; а как проехал половину дороги, ви-
жу - навстречу мне кто-то едет; гляжу - так и есть, Том Сойер! Я, конеч-
но, остановился и подождал, пока он подъедет  поближе.  Говорю:  "Стой!"
Тележка остановилась, а Том рот разинул, а закрыть не может; потом глот-
нул раза дватри, будто в горле у него пересохло, и говорит:
   - Я тебе ничего плохого не делал. Сам знаешь.  Так  для  чего  же  ты
явился с того света? Чего тебе от меня надо?
   Я говорю:
   - Я не с того света, я и не помирал вовсе.
   Он услышал мой голос и немножко пришел в себя, но всетаки еще не сов-
сем успокоился и говорит:
   - Ты меня не тронь, ведь я же тебя не трогал. А ты правда не  с  того
света, честное индейское?
   - Честное индейское, - говорю, - нет.
   - Ну что ж... я, конечно... если так, то и говорить нечего. Только  я
все-таки ничего тут не понимаю, ровно ничего! Как же так, да разве  тебя
не убили?
   - Никто и не думал убивать, я сам все это устроил. Поди сюда,  потро-
гай меня, коли не веришь.
   Он потрогал меня и успокоился и до того был рад меня видеть,  что  от
радости не знал, что и делать. Ему тут же захотелось узнать про  все,  с
начала до конца, потому что это было настоящее приключение, да еще зага-
дочное; вот это и задело его за живое. Но я сказал, что пока нам  не  до
этого, велел его кучеру подождать немного: мы в  моей  тележке  отъехали
подальше, и я рассказал Тому, в какую попал историю, и спросил,  как  он
думает: что нам теперь делать? Он сказал, чтоб я оставил его на  минутку
в покое, не приставал бы к нему. Думал он, думал, а потом вдруг и  гово-
рит:
   - Так, все в порядке, теперь придумал. Возьми мой сундук к себе в те-
лежку и скажи, что это твой; поворачивай обратно да тащись  помедленнее,
чтобы не попасть домой раньше, чем полагается; а я  поверну  в  город  и
опять проделаю всю дорогу сначала, чтобы приехать через полчасика  после
тебя; а ты, смотри, сперва не показывай виду, будто ты меня знаешь.
   Я говорю:
   - Ладно, только погоди минутку. Есть еще одно дело,  и  этого  никто,
кроме меня, не знает: я тут хочу выкрасть одного негра из рабства, а зо-
вут его Джим - это Джим старой мисс Уотсон.
   Том говорит:
   - Как, да ведь Джим...
   Тут он замолчал и призадумался. Я ему говорю:
   - Знаю, что ты хочешь сказать. Ты скажешь, что это низость, прямо-та-
ки подлость. Ну так что ж, я подлец, я его и украду, а ты помалкивай, не
выдавай меня. Согласен, что ли?
   Глаза у Тома загорелись, и он сказал:
   - Я сам помогу тебе его украсть!
   Ну, меня так и подкосило на месте! Такую поразительную штуку я в пер-
вый раз в жизни слышал; и должен вам сказать: Том Сойер много потерял  в
моих глазах - я его стал меньше уважать после этого. Только мне все-таки
не верилось: Том Сойер - и вдруг крадет негров!
   - Будет врать-то, - говорю, - шутишь ты, что ли?
   - И не думаю шутить.
   - Ну ладно, - говорю, - шутишь или нет, а если услышишь  какой-нибудь
разговор про беглого негра, так смотри, помни, что ты про него знать  не
знаешь, и я тоже про него знать не знаю.
   Потом мы взяли сундук, перетащили его ко мне на тележку, и Том поехал
в одну сторону, а я в другую, Только, разумеется, я совсем позабыл,  что
надо плестись шагом, - и от радости и от всяких мыслей, - и вернулся до-
мой уж очень скоро для такого длительного пути. Старик вышел на  крыльцо
и сказал:
   - Ну, это удивительно! Кто бы мог подумать, что  моя  кобыла  на  это
способна! Надо было бы заметить время. И не вспотела ни на волос - ну ни
капельки! Удивительно! Да теперь я ее и за сто долларов не отдам,  чест-
ное слово, а ведь хотел продать за пятнадцать -  думал,  она  дороже  не
стоит.
   Больше он ничего не сказал. Самой невинной души был старичок, и такой
добрый, добрей не бывает. Оно и не удивительно: ведь он  был  не  просто
фермер, а еще и проповедник; у него была маленькая  бревенчатая  церковь
на задворках плантации (он ее выстроил на свой счет), и церковь и  школа
вместе, а проповедовал он даром, ничего за это не брал;  да  сказать  по
правде - и не за что было. На Юге много таких фермеров-проповедников,  и
все они проповедуют даром.
   Через полчаса, или около того, подкатывает к забору  Том  в  тележке;
тетя Салли увидела его из окна, потому что забор был всего шагах в пяти-
десяти, и говорит:
   - Смотрите, еще кто-то приехал! Кто бы это мог быть? По-моему,  чужой
кто-то... Джимми (это одному из ребятишек),  сбегай  скажи  Лизе,  чтобы
поставила еще одну тарелку на стол.
   Все сломя голову бросились к дверям: и то сказать -  ведь  не  каждый
год приезжает кто-нибудь чужой, а если уж он приедет, так переполоху на-
делает больше, чем желтая лихорадка. Том по  обрубкам  перебрался  через
забор и пошел к дому; тележка покатила по дороге обратно в город,  а  мы
все столпились в дверях. Том был в новом  костюме,  слушатели  оказались
налицо - больше ему ничего не требовалось, для него это было лучше  вся-
ких пряников. В таких случаях он любил задавать фасон - на  это  он  был
мастер. Не таковский был мальчик, чтобы топтаться посреди двора, как ов-
ца, - нет, он шел вперед важно и спокойно, как баран. Подойдя к нам,  он
приподнял шляпу, церемонно и не торопясь, будто это крышка от коробки  с
бабочками и он боится, как бы они не разлетелись, и сказал:
   - Мистер Арчибальд Никольс, если не ошибаюсь?
   - Нет, мой мальчик, - отвечает ему старик, - к сожалению, возница об-
манул вас: до усадьбы Никольса еще мили три, Входите же, входите!
   Том обернулся, поглядел через плечо и говорит:
   - Слишком поздно; его уже не видать.
   - Да, он уже уехал, сын мой, а вы входите и пообедайте с нами;  потом
мы запряжем лошадь и отвезем вас к Никольсам.
   - Мне совестно так затруднять вас, как же это можно! Я пойду  пешком,
для меня три мили ничего не значат.
   - Да мы-то вам не позволим, - какое  же  это  будет  южное  гостепри-
имство! Входите, и все тут.
   - Да, пожалуйста, - говорит тетя Салли, - для нас в этом нет никакого
затруднения, ровно никакого! Оставайтесь непременно. Дорога  дальняя,  и
пыль такая - нет, пешком мы вас не пустим! А кроме того,  я  уже  велела
поставить еще тарелку на стол, как только увидела, что вы едете;  вы  уж
нас не огорчайте. Входите же и будьте как дома.
   Том поблагодарил их в самых изящных выражениях, наконец дал себя уго-
ворить и вошел; уже войдя в дом, он сказал, что он приезжий из  Хиксвил-
ла, штат Огайо, а зовут его Уильям Томсон, - и он еще раз поклонился.
   Он все болтал да болтал, что только в голову взбредет:  и  про  Хикс-
вилл, и про всех его жителей; а я уже начинал немного беспокоиться;  ду-
маю: каким же образом все это поможет мне выйти из положения?  И  вдруг,
не переставая разговаривать, он привстал да как поцелует тетю Салли пря-
мо в губы! А потом опять уселся на свое место и разговаривает по-прежне-
му; она вскочила с кресла, вытерла губы рукой и говорит:
   - Ах ты дерзкий щенок!
   Он как будто обиделся и говорит:
   - Вы меня удивляете, сударыня!
   - Я его удивляю, скажите пожалуйста! Да за кого вы  меня  принимаете?
Вот возьму сейчас да и... Нет, с чего это вам вздумалось меня целовать?
   Он будто бы оробел и говорит:
   - Ни с чего, так просто. Я не хотел вас обидеть. Я... я думал  -  мо-
жет, вам это понравится.
   - Нет, это прямо идиот какой-то! - Она схватила  веретено,  и  похоже
было, что не удержится и вот-вот стукнет Тома по голове. - С чего же  вы
вообразили, что мне это понравится?
   - И сам не знаю. Мне... мне говорили, что вам понравится.
   - Ах, вам говорили! А если кто и говорил, так, значит, такой же поло-
умный. Я ничего подобного в жизни не слыхивала! Кто же это сказал?
   - Да все. Все они так и говорили.
   Тетя Салли едва-едва сдерживалась: глаза у  нее  так  и  сверкали,  и
пальцы шевелились: того и гляди, вцепится в Тома.
   - Кто это "все"? Живей говори, как их зовут, а не  то  одним  идиотом
меньше будет!
   Он вскочил, такой с виду расстроенный, мнет в руках шляпу и говорит:
   - Простите, я этого не ожидал... Мне так и  говорили...  Все  говори-
ли... сказали: поцелуй ее, она будет очень рада. Все так и говорили,  ну
все решительно! Простите, я больше не буду... честное слово, не буду!
   - Ах, вы больше не будете, вот как? А то, может, попробуете?
   - Сударыня, даю вам честное слово: никогда больше вас целовать не бу-
ду, пока сами не попросите.
   - Пока сама не попрошу! Нет, я никогда ничего подобного  не  слыхала!
Да хоть бы вы до мафусаиловых лет дожили, не бывать этому никогда, очень
нужны мне такие олухи!
   - Знаете, - говорит Том, - это меня очень удивляет. Ничего  не  пони-
маю. Мне говорили, что вам это понравится, да я и сам так думал. Но... -
Тут он замолчал и  обвел  всех  взглядом,  словно  надеясь  встретить  в
ком-нибудь дружеское сочувствие, остановился на старике и спрашивает:  -
Ведь вы, сэр, тоже думали, что она меня с радостью поцелует?
   - Да нет, почему же... нет, я этого не думал.
   Том опять так же поискал глазами, нашел меня и говорит:
   - Том, а ты разве не думал, что тетя Салли  обнимет  меня  и  скажет:
"Сид Сойер... "
   - Боже мой! - Она не дала Тому договорить и бросилась к нему: -  Бес-
совестный ты щенок, ну можно ли так морочить голову!.. -  И  хотела  уже
обнять его, но он отстранил ее и говорит:
   - Нет, нет, сначала попросите меня.
   Она не стала терять времени и тут же попросила; обняла его и  целова-
ла, целовала без конца, а потом подтолкнула к дяде, и он принял  в  свои
объятия то, что осталось. А после того как они сделали  маленькую  пере-
дышку, тетя Салли сказала:
   - Ах ты господи, вот уж действительно сюрприз! Мы тебя совсем не жда-
ли. Ждали одного Тома. Сестра даже и не писала мне, что  кто-нибудь  еще
приедет.
   - Это потому, что никто из нас и не собирался ехать,  кроме  Тома,  -
сказал он, - только я попросил хорошенько, и в  самую  последнюю  минуту
она и меня тоже пустила; а мы с Томом, когда ехали на пароходе,  подума-
ли, что вот будет сюрприз, если он приедет сюда первый, а я отстану нем-
ножко и приеду немного погодя - прикинусь, будто я чужой. Но это мы  зря
затеяли, тетя Салли! Чужих здесь плохо принимают, тетя Салли.
   - Да, Сид, - таких озорников! Надо бы надавать тебе по щекам; даже  и
не припомню, чтобы я когда-нибудь так сердилась. Ну да все равно, что бы
вы ни выделывали, я согласна терпеть всякие ваши фокусы, лишь бы вы были
тут. Подумайте, разыграли целое представление! Сказать по правде, я пря-
мо остолбенела, когда ты меня чмокнул.
   Мы обедали на широком помосте между кухней и домом; того, что  стояло
на столе, хватило бы на целый десяток семей, и все  подавалось  горячее,
не то что какое-нибудь там жесткое вчерашнее мясо, которое всю ночь про-
лежало в сыром погребе, а наутро отдает мертвечиной  и  есть  его  впору
разве какому-нибудь старому людоеду.
   Дядя Сайлас довольно долго читал над всей этой едой молитву,  да  она
того и стоила, но аппетита он ни у кого не отбил; а  это  бывает,  когда
очень канителятся, я сколько раз видел.
   После обеда было много всяких разговоров, и нам с  Томом  приходилось
все время быть настороже, и все без толку, потому что ни про какого бег-
лого негра они ни разу не упомянули, а мы боялись даже и  намекнуть.  Но
вечером, за ужином, один из малышей спросил:
   - Папа, можно мне пойти с Томом и с Сидом на представление?
   - Нет, - говорит старик, - я думаю, никакого представления не  будет;
да и все равно - вам туда нельзя. Этот беглый негр рассказал нам с  Бэр-
тоном, что представление просто возмутительное, и Бэртон хотел предупре-
дить всех; теперь этих наглых проходимцев, должно быть, уже  выгнали  из
города.
   Так вот оно как! Но я все-таки не виноват. Мы  с  Томом  должны  были
спать в одной комнате и на одной кровати; с дороги мы устали  и  потому,
пожелав всем спокойной ночи, ушли спать сейчас же после ужина; а там вы-
лезли в окно, спустились по громоотводу и побежали в город. Мне не вери-
лось, чтобы кто-нибудь предупредил короля с герцогом; и если я опоздаю и
не успею намекнуть им, что готовится, так они, наверно, подадут впросак.
   По дороге Том рассказал мне, как все думали, что я убит,  и  как  мой
родитель опять пропал и до сих пор не вернулся, и какой поднялся перепо-
лох, когда Джим сбежал; а я рассказал Тому про наших жуликов, и про "Жи-
рафа", и про наше путешествие на плоту, сколько успел; а когда мы  вошли
в город и дошли до середины, - а было не рано, уже около половины  девя-
того, - глядим, навстречу валит толпа с факелами, все беснуются, вопят и
орут, колотят в сковородки и дудят в рожки; мы отскочили в сторону, что-
бы пропустить их; смотрю, они тащат короля с герцогом верхом на шесте, -
то есть это только я узнал короля с герцогом, хотя они были все в  смоле
и в перьях и даже на людей не похожи, просто два этаких громадных комка.
Мне неприятно было на это глядеть и даже стало жалко несчастных жуликов;
я подумал: никогда больше их  злом  поминать  не  буду.  Прямо  смотреть
страшно было. Люди бывают очень жестоки друг к другу.
   Видим, мы опоздали, - ничем уже помочь  нельзя.  Стали  расспрашивать
кое-кого из отставших, и они нам рассказали, что все в городе  пошли  на
представление, будто знать ничего не знают, и сидели  помалкивали,  пока
бедняга король не начал прыгать по сцене; тут кто-то подал знак, публика
повскакала с мест и схватила их.
   Мы поплелись домой, и на душе у меня было вовсе  не  так  легко,  как
раньше; напротив, я очень присмирел, как будто был виноват в чем-то, хо-
тя ничего плохого не сделал. Но это всегда так бывает: не важно, виноват
ты или нет - совесть с этим не считается и все равно тебя донимает. Будь
у меня собака, такая назойливая, как совесть, я бы ее отравил. Места она
занимает больше, чем все прочие внутренности, а толку от нее никакого. И