теперь хочешь уйти?  Ты
говори, что он делал?!
   Ну, вы сами понимаете, что Тому только этого и надо было,  -  он  все
это проделал для эффекта, на самом-то деле его с этой трибуны целой  уп-
ряжкой волов нельзя было бы стащить.
   - Да это пустяк, мелочь, - сказал он, - я  заметил,  что  он  немного
взволновался, когда увидел, что дядя Сайлас  сам  лезет  в  петлю  из-за
убийства, которого он не совершал. Он волновался все больше и больше,  а
я наблюдал за ним, не показывая вида, - и вдруг  его  пальцы  беспокойно
задвигались, и вскоре он поднял левую руку и стал рисовать пальцем крест
на щеке. Тут-то я и поймал его.
   Все словно с ума сошли, начали кричать, стучать ногами  и  хлопать  в
ладоши, - а Том Сойер был так горд и счастлив, что уже не  знал,  как  и
вести себя. Тогда судья нагнулся со своей кафедры и спросил:
   - Скажи мне, ты действительно видел все подробности  этого  странного
заговора и всей этой трагедии, которые ты здесь рассказал?
   - Нет, ваша честь, я ничего этого не видел.
   - Ты ничего не видел? Но ведь ты рассказал нам эту историю так, слов-
но ты видел все собственными глазами.
   Как ты сумел это сделать?
   Том ответил ему спокойно и небрежно:
   - Просто я внимательно слушал показания и сопоставлял их, ваша честь.
Это обычное дело сыщика, каждый мог бы сделать то же самое.
   - Ничего подобного! На это способен один  из  миллиона.  Ты  исключи-
тельный мальчик.
   Тут Тому опять начали хлопать, а он... ну а он не променял бы эту ми-
нуту на целый серебряный рудник.
   Наконец судья опять спросил его:
   - Но ты уверен, что правильно рассказал нам всю эту странную историю?
   - Да, ваша честь. Вот Брейс Данлеп, пусть он, если  хочет,  попробует
отрицать свое участие в этом деле. Я ручаюсь, что заставлю его пожалеть,
если он на это решится. Вы видите, он молчит. И братец его тоже помалки-
вает. И все четверо свидетелей, которые так лгали потому, что им  запла-
тили за это, не хотят ничего говорить.
   Ну а дядя Сайлас тоже не может ничего возразить, даже говори  он  под
присягой.
   Ну, сами понимаете, что эти слова вызвали новый шум и  смех  в  зале,
даже судья не выдержал и рассмеялся. Том чувствовал себя на  верху  бла-
женства. И тут, среди всеобщего смеха, он повернулся к судье и сказал:
   - Ваша честь, здесь, в зале, вор.
   - Вор?
   - Да, сэр. И на нем находятся те самые брильянты стоимостью в двенад-
цать тысяч долларов.
   Бог ты мой, это было как взрыв бомбы! Все кричали:
   - Кто он? Кто он? Укажи на него! А судья сказал:
   - Укажи его, мой мальчик. Шериф, вы арестуете его. Кто это? Том  ска-
зал:
   - Вот этот воскресший покойник - Юпитер Данлеп. Раздался новый  взрыв
изумленных и взволнованных криков, но Юпитер, который так  был  потрясен
всем, что произошло до этого, теперь выглядел  совершенно  ошеломленным.
Он закричал, почти плача:
   - Ну вот это уже вранье! Ваша честь, это несправедливо, мне и так ху-
до пришлось. Все, что здесь говорили, -  правда,  меня  на  это  толкнул
Брейс, он уговорил меня, обещал сделать меня богатым, вот я и  согласил-
ся.
   А теперь жалею; лучше бы я этого не  делал.  Но  я  не  крал  никаких
брильянтов, провалиться мне на этом месте! Пусть шериф обыщет меня.
   Том прервал его:
   - Ваша честь, назвать его вором не совсем правильно, и я  здесь  нес-
колько преувеличил. Он действительно украл брильянты, но сам не знал  об
этом. Он украл их у своего брата Джека, когда тот лежал мертвым, а  Джек
украл их у двух других воров. Просто Юпитер не знал, что  крадет  их,  и
целый месяц он разгуливал с ними. Да, сэр, на  нем  находятся  брильянты
ценой в двенадцать тысяч долларов - целое богатство, а он-то жил  милос-
тыней целый месяц. Да, ваша честь, они и сейчас находятся на нем.
   Судья распорядился:
   - Шериф, обыщите его. Ну что вам сказать, шериф обшарил его с  головы
до ног всего - обыскал его шляпу, носки, швы, сапоги - все,  что  только
можно было, а Том стоял рядом, совершенно спокойный, подготавливая новый
эффект. Наконец шериф закончил, все сидели разочарованные, а Юпитер зая-
вил:
   - Ну, вы видите? Что я говорил? Тогда судья сказал:
   - Похоже, мой мальчик, что на этот раз ты ошибся. Том тут принял  те-
атральную позу и, почесывая голову, сделал вид, что он мучительно  дума-
ет. Затем он вроде как бы просиял и сказал:
   - Ах, вот в чем дело! А я совсем забыл. Я-то знал, что это вранье.  А
он говорит:
   - Не будет ли кто-нибудь из присутствующих так добр одолжить мне  ма-
ленькую отвертку? В саквояже вашего брата, который вы  стащили,  Юпитер,
была такая отвертка, но я думаю, что сюда вы ее не принесли.
   - Нет, конечно, она была мне ни к чему, и я ее отдал.
   - Это потому, что вы не знали, для чего она нужна. Юпитер к этому мо-
менту опять надел свои сапоги, и когда отвертку, которую просил Том, пе-
редали через головы собравшихся, Том приказал Юпитеру:
   - Положите ногу на стул. Потом он стал на колени и начал  отвинчивать
стальную пластинку с каблука. Все с трепетом следили за его  движениями.
И когда Том вытащил из каблука огромный брильянт, поднял его и  брильянт
засверкал в солнечных лучах, переливаясь всеми цветами радуги, все так и
ахнули. А Юпитер выглядел таким жалким и убитым, что даже сказать невоз-
можно. Ну а уж когда Том вытащил второй брильянт, Юпитер совсем скис. Он
представил себе, как он мог бы удрать за границу и стать там  богатым  и
независимым, если бы только ему пришло в голову, зачем в саквояже лежала
отвертка. Волнение в зале было неописуемое, а Том купался в лучах славы.
Судья забрал брильянты, встал во весь рост за  своей  кафедрой,  сдвинул
очки на лоб, откашлялся и заявил:
   - Я оставлю их пока у себя и извещу  владельцев,  а  когда  владельцы
пришлют за ними, то для меня будет истинным удовольствием  вручить  тебе
награду в две тысячи долларов, ибо ты заслужил эти деньги. А кроме того,
ты заслужил самую глубокую и самую искреннюю  благодарность  всей  нашей
общины за то, что ты избавил невинную и оклеветанную семью от  позора  и
гибели, а доброго и честного человека спас от позорной смерти. Мы  также
благодарны тебе за то, что ты разоблачил и передают  в  руки  правосудия
жестокого и гнусного негодяя и его подлых сообщников.
   Ну что вам сказать, для полного счастья не хватайте  только  духового
оркестра. Том впоследствии сказал, что он чувствовал то же самое.
   Шериф тут же забрал Брейса Данлепа и всю его компанию,  а  через  ка-
кой-нибудь месяц судья приговорил их всех к тюремному заключению.
   С этого дня, как и в былые времена, все жители округи опять стали со-
бираться в маленькой старой церкви дяди Сайласа, все старались быть  как
можно добрее и любезнее к нему и ко всей его семье. А дядя Сайлас произ-
носил такие несусветные, такие путаные и идиотские проповеди, что  после
них люди с трудом находили дорогу домой среди бела дня.  Но  все  делали
вид, что это самые лучшие и блестящие проповеди, какие они только слыша-
ли в своей жизни, стояли в церкви и плакали от любви и  жалости  к  дяде
Сайласу. Мне казалось, что я сойду с ума, что эти проповеди доведут меня
просто до белой горячки и мозги у меня совершенно высохнут. Но постепен-
но, оттого, что все были с ним так добры, к дяде Сайласу вернулся рассу-
док, и голова у него стала такой же крепкой, как и раньше, а  это  можно
сказать без лести. Вся семья была совершенно счастлива, и не было границ
их благодарности и любви к Тому Сойеру; эта любовь и благодарность расп-
ространялись и на меня, хотя я тут был ни при чем. А  когда  прибыли  те
две тысячи долларов, Том отдал мне половину и никому об этом не  сказал.
Ну, меня это не удивило, потому что уж я-то его хорошо знаю.



Марк ТВЕН

                           ТОМ СОЙЕР ЗА ГРАНИЦЕЙ

                         ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТОМ СОЙЕРА - 4


  Перевод М. И. Беккер


                                  ГЛАВА I


  ТОМ ИЩЕТ НОВЫХ ПРИКЛЮЧЕНИЙ

  Вы думаете, Том угомонился после всех приключений, которые были с нами на
реке, - ну, тех, когда мы освободили негра Джима и когда Тому прострелили
ногу? Ничуть не бывало. Он еще больше разошелся, только и всего.
Понимаете, когда мы все трое вернулись с реки героями, воротились, так
сказать, из долгих странствий, и когда все жители поселка вышли встречать
нас с факелами и произносили речи и кричали "ура", а некоторые так даже
напились пьяные, - понятно, мы все прослыли героями. Ну а Тому, известно,
только того и надо.
  Правда, ненадолго он и впрямь угомонился. Все с ним носились, а он себе
знай расхаживает по улицам, задрав нос кверху, точно весь поселок
принадлежит ему. Кое-кто даже стал называть его Том Сойер-Путешественник.
Ну, понятно, тут он и вовсе чуть не лопнул от спеси. На нас с Джимом он и
смотреть не хотел - ведь мы просто спустились вниз по реке на плоту и
только вверх поднялись на пароходе; ну а Том - он и туда и обратно на
пароходе ехал. Все наши мальчишки страшно завидовали мне и Джиму, а уж
Тому они просто пятки готовы были лизать.
  Н-да, прямо не знаю, может, он на этом и успокоился бы, если б только не
Нат Парсонс, наш почтмейстер, - знаете, такой тощий, долговязый, лысый
старикашка. Нат был человек добродушный и глуповатый, а уж болтливее его я
в жизни никого не видывал. Ну и вот, этот самый Нат за последние тридцать
лет единственный во всем поселке заслужил себе такую репутацию, то есть я
хочу сказать, репутацию путешественника, и, понятно, до смерти
возгордился. Говорят, он за эти тридцать лет не меньше миллиона раз
распространялся о своем путешествии и страшно гордился своими россказнями.
А тут вдруг откуда ни возьмись является мальчишка, которому еще и
пятнадцати-то не исполнялось, и весь поселок, разинув рот, восхищается его
путешествиями. Ясно, что бедного старикашку всего корежить начинает от
такого дела. Ему просто тошно было слушать рассказы Тома и аханье: "Вот
здорово!", "Нет, вы только послушайте!", "Чудеса, да и только!" и всякое
тому подобное. Но деться ему было некуда, все равно как мухе, у которой
задняя лапка в патоке завязла. И вот всякий раз, стоит только Тому сделать
передышку, глядишь, несчастный старикан уж тут как тут, расписывает свои
облезлые путешествия, как только может. Впрочем, они уже всем порядком
надоели, да и вообще-то немногого стоили, так что просто смотреть на него
было жалко. Тут Том снова принимается рассказывать, старик за ним, и так
далее и тому подобное; иной раз часами стараются друг друга за пояс
заткнуть.
  А путешествие Ната Парсонса вот с чего началось. Когда он только поступил
в почтмейстеры и был совсем новичком в этом деле, приходит однажды письмо,
а кому - неизвестно, во всем поселке такой человек отродясь не живал. Ну
вот, он и не знал, что тут делать да как тут быть. А письмо все лежит.
Лежит неделю, лежит другую, - от одного вида этого письма у Ната
начинались колики. К тому же письмо было доплатное - без марки, а взыскать
эти десять центов не с кого. Вот Нат и решил, что правительство сочтет,
будто он во всем виноват, да и прогонит его с должности, когда узнает, что
он не взыскал эти деньги. В конце концов Нат не выдержал. Он не мог ни
спать, ни есть, исхудал как тень, но посоветоваться ни с кем не посмел:
вдруг этот самый человек возьмет да и донесет правительству про письмо.
Запрятал он его под половицу, но опять без толку: чуть увидит, что
кто-нибудь наступил на это место, так его сразу в дрожь бросает.
"Неспроста это", - думает он про себя. И сидит он, бывало, до глубокой
ночи, ждет, покуда все огни погаснут и весь поселок затихнет, а после
прокрадется в контору, вытащит письмо и запрячет его в другое место.
Народ, понятно, стал избегать Ната. Все качали головами да перешептывались
- по всему его виду и поступкам выходило, что он либо убил кого-нибудь,
либо еще бог весть чего наделал. И будь он не своим, а приезжим, его бы уж
наверняка линчевали.
  Ну вот, значит, как я уже говорил, не мог Нат больше вытерпеть и решил он
отправиться в Вашингтон, пойти прямо к президенту Соединенных Штатов и
чистосердечно во всем признаться, а потом вынуть письмо, положить его
перед всем правительством и сказать:
  "Вот оно. Делайте со мной, что хотите, только, видит бог, я ни в чем не
виноват и не заслужил наказания по всей строгости закона, и у меня
осталась семья, которая теперь помрет с голоду, хоть она тут ни при чем, и
я готов присягнуть, что все это правда".
  Так он и сделал. Он путешествовал немножко на пароходе, немножко в
дилижансе, но большую часть пути проделал верхом и за три недели добрался
до Вашингтона. Он проехал много миль, видел множество разных поселков и
четыре больших города. Ната не было почти два месяца, а когда он вернулся,
то стал спесивее всех в поселке. Путешествия сделали его самым великим
человеком в округе. Все только о нем и говорили, народ съезжался издалека
- за тридцать миль и даже из долины реки Иллинойс, чтобы только поглядеть
на него. И все, бывало, стоят разинув рты, а он знай себе болтает. Вы в
жизни ничего подобного не видывали.
  Ну вот, значит, не было никакой возможности решить, кто же самый великий
путешественник. Одни говорили, что Нат, другие - что Том. Все признали,
что Нат проехал больше по долготе, но им пришлось согласиться, что Том
хоть и уступал Нату в долготе, зато перещеголял его по части широты и
климата. Значит, получилась ничья. Вот обоим и приходилось всячески
расписывать свои опасные приключения, чтобы хоть как-нибудь одержать верх.
Парсонсу трудновато было тягаться с простреленной ногой Тома, и, как он ни
пыжился, все равно ничего у него не получалось: ведь Том не сидел на
месте, как полагалось ему по справедливости, а поминутно вскакивал и,
прихрамывая, ковылял взад-вперед, покуда Нат рассказывал про свои
вашингтонские приключения. Том ведь все хромал, хотя нога-то у него
давным-давно зажила. По вечерам он даже упражнялся дома, чтобы не
разучиться, и хромал ничуть не хуже, чем с самого начала.
  А с Натом вот что приключилось. Не знаю, правда ли это, может, он это в
газете вычитал или еще где-нибудь, да только, надо отдать ему
справедливость, он здорово обо всем рассказывал. Всех прямо мороз по коже
подирал, да и у самого Ната дух захватывало, и он побелел, как полотно, а
женщины и девицы - те прямо чуть в обморок не падали. Ну вот, значит, дело
было так.
  Прискакал он в Вашингтон, поставил лошадь в конюшню и явился со своим
письмом прямо на дом к президенту. Там ему говорят, что президент сейчас в
Капитолии и как раз собирается ехать в Филадельфию, так что если он хочет
застать его, то пускай ни минуты не медлит. Тут Нату просто дурно стало.
Лошади-то при нем нету, и он прямо не знает, что делать. Вдруг откуда ни
возьмись подъезжает какой-то негр в старой, обшарпанной карете. Нат не
растерялся. Кинулся он к негру, да как заорет:
  - Полдоллара, если ты доставишь меня к Капитолию за полчаса, и еще
четверть доллара в придачу, если довезешь меня за двадцать минут!
  - Идет! - отвечает негр.
  Нат вскочил в карету, захлопнул дверцу, и они со страшным грохотом и
треском понеслись вперед по самой скверной дороге, какая только есть на
свете. Нат просунул руку в петли, вцепился в них что было силы, но вдруг
карета натыкается на камень, взлетает в воздух дно у нее отваливается, а
когда она снова упала вниз ноги Ната очутились на земле, и он видит, что
если не поспеет за клячами, то тут ему и крышка. Он до смерти перепугался,
однако взялся за дело не за страх а за совесть: уцепился за петли, ноги у
него так и замелькали. Бежит он во весь дух и что есть силы орет кучеру:
останови, мол; да и народ на улицах тоже вопит - ведь все видят, как он
под каретой ногами перебирает, а голова и плечи, из окон видать, внутри
болтаются, и все понимают, какая страшная грозит ему опасность. А кучер-то
- чем громче люди кричат, тем громче он гикает, пуще прежнего понукает
своих кляч, а сам орет не своим голосом: "Вы не бойтесь, хозяин, уж я вас
к сроку доставлю, вы не беспокойтесь!" Ему-то кажется, будто все его
погоняют, и понятно - он из-за своего крика ничего расслышать не может. И
вот таким порядком несутся они вперед, и тот, кто это видит, просто
холодеет от ужаса, а когда они, наконец, подъехали к Капитолию, то все
сказали, что еще никто никогда так быстро не ездил. Лошади стали. Нат в
полном изнеможении свалился наземь, а когда его вытащили, он был весь в
пыли, в лохмотьях и босой, но зато он успел как раз вовремя, захватил
президента, вручил ему письмо, и все вышло как следует - президент тут же
его помиловал; Нат дал негру полдоллара прибавки вместо четверти - он ведь
понимал, что, не будь этой кареты, ему бы ни за что не попасть туда к
сроку.
  Да, это было замечательное приключение, и Тому Сойеру приходилось всячески
козырять своей раной, чтобы не ударить лицом в грязь.
  Так вот, мало-помалу слава Тома начала меркнуть, потому что у людей
появились новые темы для разговоров - сперва скачки, потом пожар, потом
цирк, потом большой аукцион невольников, а сверх всего затмение. Ну, и
тут, как всегда бывает в подобных случаях, устроили молитвенное собрание,
и уж теперь никто больше не говорил о Томе, а он просто вне себя был от
возмущения.
  Вскоре Том совсем загрустил и целыми днями ходил как потерянный, а когда я
стал спрашивать, из-за чего он так мается, он сказал, что у него скоро
сердце разорвется от тоски: годы, мол, идут, он стареет, никто нигде не
воюет, и не видит он никакого способа покрыть себя славой. Сказать по
правде, все мальчишки про себя так думают, но я никогда еще не слыхал,
чтобы кто-нибудь да прямо так и заявил об этом.
  Ну вот он и принялся выдумывать разные планы, как бы ему стать
знаменитостью. И очень скоро его осенило, и он предложил принять меня и
Джима. Том Сойер всегда был человеком щедрым и великодушным. Есть много
ребят, которые подлизываются к тебе, если у тебя что-нибудь хорошее
завелось, но когда им самим случится наткнуться на что-нибудь хорошее, они
тебе ни слова не скажут, а постараются все это прикарманить. Но за Томом
Сойером этого греха никогда не водилось.
  Бывают же такие люди - начнет он ходить вокруг глотая слюнки, когда у тебя
появилось яблоко, и выпрашивать огрызок, но уж если яблоко попалось ему, а
ты попросил огрызок у него и напомнил, как однажды тоже давал ему огрызок,
он тебе такую рожу состроит, да еще и скажет, что век будет тебя помнить,
но вот только огрызка ты не получишь. Но, между прочим, я заметил, что им
всегда за это воздается. Подождите - сами увидите. Том Гукер всегда так
поступал, и что же? Не прошло и двух лет, как он утонул.
  Ну вот, отправились мы в лес, и Том рассказал нам, что он придумал. Он
придумал стать крестоносцем.
  - А что это такое - крестоносец? - спрашиваю я.
  Посмотрел он на меня с презрением, - он всегда так делает, если ему стыдно
за человека, - и говорит:
  - Гек Финн, неужто ты не знаешь, что такое крестоносец?
  - Нет, - говорю я, - не знаю и знать не хочу. До сих пор я без них
обходился и, как видишь, жив и здоров. Но как только ты мне скажешь, - я
узнаю, вот и хорошо будет. Не понимаю, зачем стараться узнавать про разные
вещи и ломать себе голову над ними, если они, может, никогда мне и не
понадобятся? Вот, например, Ланс Уильямс. Научился он говорить на языке
индейцев чокто"Чокто (чоктавы) - племя североамериканских индейцев", да
только у нас тут никогда ни одного чокто не бывало, покуда не явился один
- рыть ему могилу. Ну, так что же это такое - крестоносец? Но только я
тебя предупреждаю: если на него требуется патент, то ты на нем много не
заработаешь. Вот Билл Томпсон...
  - Патент! - говорит он. - В жизни не видывал такого идиота. При чем тут
патент? Крестоносцы ходили в крестовые походы.
  "Уж не спятил ли он?" - подумал я было. Но нет, он был в полном сознании и
спокойно продолжал:
  - А крестовый поход - это война за то, чтобы отобрать Святую Землю"Святая
Земля - Палестина" у язычников.
  - Какую имение Святую Землю?
  - Ну, просто Свят