чаливали, как только стемнеет; выведем плот  на  середину  реки,
бросим весла, он и плывет по течению, как ему вздумается. Потом  закурим
трубки, спустим ноги в воду и разговариваем обо всем на  свете.  Мы  все
время ходили голышом, и днем и ночью, если нас не  допекали  москиты;  в
новой одежде, которую подарили мне родные Бака, я чувствовал себя как-то
неловко, оттого что она была очень хорошая, да я и вообще не охотник на-
ряжаться.
   Случалось, что на всей реке долго-долго не было  никого,  кроме  нас.
Вдали, у того берега, виднелись отмели и островки, да  кое-где  мелькнет
иной раз огонек - свеча в окне какой-нибудь хибарки, а иной раз и на во-
де увидишь искорку-другую - на плоту или на шаланде, или  услышишь,  как
там поют или играют на скрипке. Хорошо нам жилось на плоту! Бывало,  все
небо над головой усеяно звездами, и мы лежим на спине, глядим на  них  и
спорим: что они - сотворены или сами собой народились? Джим  думал,  что
сотворены; а я - что сами народились: уж  очень  много  понадобилось  бы
времени, чтобы наделать столько звезд. Джим сказал, может, их  луна  ме-
чет, как лягушка икру; что ж, это было похоже на правду, я и  спорить  с
ним не стал; я видал, сколько у лягушки бывает икры, так что,  разумеет-
ся, это вещь возможная. Мы следили и за падучими звездами, как они  чер-
тят небо и летят вниз. Джим думал, что это те звезды,  которые  испорти-
лись и выкинуты из гнезда.
   Один или два раза в ночь мы видели, как мимо в темноте проходил паро-
ход, время от времени рассыпая из трубы тучи искр; они дождем  падали  в
реку, и это было очень красиво; потом пароход  скрывался  за  поворотом,
огни мигали еще раз и гасли, шум замирал, и на  реке  опять  становилось
тихо; потом до вас докатывались и волны - долго спустя после  того,  как
пройдет пароход, - и покачивали плот, а потом бог знает сколько  времени
ничего не было слышно, кроме кваканья лягушек.
   После полуночи жители в домах на берегу укладывались спать, и часа на
два или на три становилось совсем темно - в окнах  домишек  ни  огонька.
Эти огоньки служили нам вместо часов: как покажется первый огонек,  зна-
чит, утро близко, и мы начинаем искать место, где бы спрятаться и привя-
зать плот.
   Как-то утром, перед зарей, я нашел пустой  челнок,  перебрался  через
перекат на берег - он был от острова всего в двухстах ярдах - и поднялся
вверх по речке среди кипарисового леса на милю или около того -  посмот-
реть, не наберу ли я там ягод. Как раз в том месте, где через речку  шел
коровий брод, смотрю - по тропке к броду бегут опрометью  какие-то  двое
мужчин. Я так и думал, что мне крышка; бывало, если за кемнибудь  гонят-
ся, мне всегда кажется, что это или за мной, или за Джимом. Я хотел было
удрать от них поскорей, да они со мной  поравнялись,  окликнули  меня  и
стали просить, чтобы я их спас, - говорят, они ничего такого не  делали,
потому за ними и годятся с собаками. Они собрались уже прыгнуть ко мне в
челнок, только я им сказал:
   - Погодите, не прыгайте. Я еще не слышу ни лошадей, ни собак;  у  вас
есть время пробраться сквозь кусты и пройти  немножко  дальше  вверх  по
речке, - вот тогда лезьте в воду и ступайте вброд ко мне, это собьет со-
бак со следа.
   Они так и сделали; и как только они влезли ко мне в челнок, я  сейчас
же пустился обратно к нашему островку, а минут через пять или десять  мы
услышали издали крики и собачий лай. Мы слышали, как погоня прискакала к
речке, но не видели ее: верховые, должно быть,  потоптались  на  берегу,
поискали, а потом стало плохо слышно - мы отъезжали все дальше и дальше;
а когда лес остался позади и мы выбрались на большую реку, все было  уже
тихо; тогда мы подгребли к островку, спрятались в тополевых зарослях,  и
опасность миновала.
   Одному из бродяг было на вид лет семьдесят, а может, и больше, он был
лысый и с седыми баками. На нем была старая, рваная шляпа, синяя грязная
шерстяная рубаха, рваные холщовые штаны, заправленные в высокие  сапоги,
и подтяжки домашней вязки, - нет, подтяжка у него была всего-навсего од-
на. На руке старик нес еще долгополую старую хламиду из синей  холстины,
с медными пуговицами, а кроме того, оба они волокли тяжелые, битком  на-
битые ковровые саквояжи.
   Другому бродяге было лет тридцать, и одет он был тоже неважно.  После
завтрака мы все легли отдохнуть, и из разговора первым делом выяснилось,
что оба эти молодчика друг друга совсем не знают.
   - Из-за чего у вас вышли неприятности? - спросил лысый  у  того,  что
помоложе.
   - Да вот, продавал я одно снадобье, для того чтобы счищать винный ка-
мень с зубов, - счищать-то оно, положим,  счищает,  но  только  и  эмаль
вместе с ним сходит, - и задержался на один вечер дольше, чем следует; и
только-только собрался улизнуть, как повстречал вас на окраине города  и
вы мне сказали, что за вами погоня, и попросили вам помочь. А я ответил,
что у меня тоже неприятности, и предложил удирать вместе. Вот и вся  моя
история... А у вас что было?
   - Я тут около недели проповедовал трезвость, и вес женщины мною  нах-
валиться не могли - и старухи и молоденькие, - потому что пьяницам я та-
ки задал жару, могу вам сказать; я набирал каждый вечер долларов пять, а
то и шесть - по десять центов с носа, дети и негры бесплатно, - и дело у
меня шло все лучше да лучше, как вдруг вчера вечером кто-то пустил слух,
что я и сам потихоньку прикладываюсь к бутылочке. Один негр разбудил ме-
ня нынче утром и сказал, что здешний народ собирается потихоньку и скоро
они сюда явятся с собаками и лошадьми, дадут мне полчаса, чтобы я отошел
подальше, а там пустятся за мной в погоню; и если поймают, то вымажут  в
дегте, обваляют в пуху и перьях и прокатят на шесте.  Я  не  стал  дожи-
даться завтрака - что-то аппетит пропал.
   - Старина, - сказал молодой человек, - мы с вами, пожалуй,  могли  бы
объединиться и орудовать вместе... Как по-вашему?
   - Я не прочь. А вы чем промышляете главным образом?
   - По ремеслу я наборщик; случается, торгую патентованными  лекарства-
ми, выступаю на сцене, - я, знаете ли, трагик; при случае занимаюсь вну-
шением мыслей, угадываю характер по руке, для разнообразия даю уроки пе-
ния и географии; бывает, и лекцию прочту, - да мало ли что  еще!  Берусь
за все, что ни подвернется, лишь бы не работать. А вы по какой части?
   - В свое время я много занимался врачеванием. Исцелял возложением рук
паралич, раковые опухоли и прочее - это мне всего лучше удавалось;  могу
недурно гадать, если разузнаю от кого-нибудь всю подноготную. Проповедую
тоже, обращаю в христианство; ну, и молитвенные собрания по моей части.
   Довольно долго они оба молчали, потом молодой человек вздохнул и ска-
зал:
   - Увы!
   - Это вы насчет чего? - спросил лысый.
   - Подумать только, что я довел себя до такой жизни и унизился до  та-
кого общества! - И он принялся тереть уголок глаза тряпкой.
   - Скажите, пожалуйста, чем же это общество для вас плохо? - спрашива-
ет лысый этак свысока и надувшись.
   - Да, для меня оно достаточно хорошо, ничего другого я  не  заслужил,
кто виноват в том, что я пал так низко, когда стоял так  высоко!  Никто,
кроме меня самого. Я вас не виню, господа, вовсе нет; я никого не  виню.
Я все это заслужил. Пусть равнодушный свет доконает меня; я знаю одно  -
где-нибудь я найду себе могилу. Пускай свет довершит свое  дело,  пускай
отнимет у меня все - моих близких, мое достояние, все,  все  решительно,
но этого он отнять не сможет! Когда-нибудь я лягу в могилу,  забуду  обо
всем, и мое бедное, разбитое сердце наконец успокоится.
   А сам все трет глаза тряпкой.
   - А, подите вы с вашим разбитым сердцем! - говорит ему лысый. -  Чего
вы нам тычете под нос ваше разбитое сердце? Мы-то тут при чем?
   - Да, я знаю, что вы тут ни при чем. Я не виню вас,  господа,  я  сам
так низко пал - да, сам довел себя до этого. Мне и следует страдать - по
справедливости следует, я вовсе не жалуюсь.
   - Откуда же это вы так низко пали? Значит, было откуда падать?
   - Вы мне не поверите... люди никогда мне не верят... но  довольно  об
этом... не стоит! Тайна моего рождения...
   - Тайна вашего рождения? Это вы про что?
   - Господа, - очень торжественно начал молодой, -  я  вам  открою  мою
тайну, я чувствую к вам доверие! По происхождению я - герцог!
   Джим вытаращил глаза, услышав это; да и я, должно быть, тоже. А лысый
сказал:
   - Да что вы! Быть не может!
   - Да, да! Мой прадед, старший сын герцога  Бриджуотерского,  в  конце
прошлого века бежал в Америку, чтобы дышать чистым воздухом свободы.  Он
женился тут и умер, оставив единственного сына; и почти в  то  же  время
умер его отец. Второй сын покойного герцога захватил титул и поместье, а
малолетний наследник остался в забвении. Я  прямой  потомок  малолетнего
герцога, я законный герцог Бриджуотерский, но вот я  здесь  -  одинокий,
лишенный сана, гонимый людьми, презираемый холодным  светом,  в  рубище,
измученный, с разбитым сердцем, принужден якшаться с какими-то  жуликами
на плоту!
   Джиму стало очень его жалко, и мне тоже. Мы попробовали его  утешить,
но он сказал, что это бесполезно, - утешить его невозможно; но  если  мы
согласны признать его за герцога, это будет для него всего дороже и  от-
раднее. Мы сказали, что согласны, пусть только он нас  научит,  как  это
сделать. Он сказал, что мы всегда должны обращаться к нему с поклоном  и
называть его "ваша светлость", "милорд" или "ваша милость", но если даже
назовем его просто "Бриджуотер", он не обидится, потому что это титул, а
не фамилия; и кто-нибудь из нас должен подавать ему кушанье за обедом  и
вообще оказывать разные услуги, какие потребуются.
   Ну, все это было нетрудно, и мы согласились. За обедом Джим прислужи-
вал герцогу стоя и все время спрашивал: "Не хочет ли ваша светлость того
или другого?" - и всякий мог сразу заметить, что герцогу это очень  нра-
вится.
   Зато старик надулся - совсем перестал разговаривать, и заметно  было,
что вся эта возня с герцогом ему очень не по вкусу. Видно было,  что  он
чем-то расстроен. Вот немного погодя, после обеда, он и говорит:
   - Послушайте-ка, герцог, мне, конечно, вас очень жалко, но только  не
вы один претерпели такие несчастья.
   - Да?
   - Да, не вы один. Не вас одного судьба жестоко низвергла с высоты.
   - Увы!
   - Да, не у вас одного имеется тайна рождения.
   И старик тоже начинает рыдать, честное слово.
   - Постойте! Что это вы?
   - Герцог, можете вы сохранить мою тайну? - говорит старик, а сам  все
рыдает.
   - До самой смерти! - Герцог взял старика за руку, пожал ее и говорит:
- Расскажите же мне тайну вашей жизни!
   - Ваша светлость, я покойный дофин!
   Ну, уж тут мы оба с Джимом вытаращили глаза. А герцог говорит:
   - Вы... кто вы такой?
   - Да, мой друг, это истинная правда - вы видите перед собой  несчаст-
ного, без вести пропавшего дофина Людовика Семнадцатого,  сына  Людовика
Шестнадцатого и Марии Антуанетты.
   - Вы! В ваши-то годы! Да нет! Вы, верно, покойный Карл  Великий,  вам
самое меньшее лет шестьсот - семьсот.
   - Все это от несчастий, герцог, все от несчастий! Несчастья  породили
эти седые волосы и эту преждевременную плешь. Да, джентльмены, вы видите
перед собой законного короля Франции, в синей холстине и в нищете,  изг-
нанника, страждущего и презираемого всеми!
   И тут он разрыдался, да так, что мы с Джимом прямо не знали, что  де-
лать, - до того нам было его жалко.  Принялись  было  утешать  его,  как
раньше утешали герцога, но он сказал, что это ни  к  чему,  одна  только
смерть положит всему конец и успокоит его, хотя иногда ему все-таки  де-
лается как-то легче, если с ним обращаются соответственно его сану: ста-
новятся перед ним на одно колено, называют "ваше величество", за  столом
по дают ему первому и не садятся в его присутствии, пока он не позволит.
   Ну вот мы с Джимом и начали звать его "величеством", подавали ему  то
одно, то другое и не садились, пока он сам не велит. Это ему  очень  по-
могло - он скоро совсем развеселился и утешился.
   Зато герцог обиделся так как видно, был  не  очень-то  доволен  таким
оборотом дела; но все-таки король обращался  с  ним  подружески  и  даже
рассказал, что его папаша-король был очень хорошего мнения о  прадедушке
герцога и вообще обо всех герцогах Бриджуотерских и часто  приглашал  их
во дворец; однако герцог долго еще дулся, пока наконец король не  сказал
ему:
   - Похоже, что нам с вами долго придется просидеть на этом плоту, гер-
цог, так что какой вам смысл обижаться? Только хуже будет. Я ведь не ви-
новат, что не родился герцогом, и вы не виноваты, что не родились  коро-
лем, - зачем же расстраиваться? Надо всегда пользоваться случаем и  уст-
раиваться получше - вот я про что говорю, такое у меня правило. Неплохо,
что мы с вами сюда попали, - еды тут много, жизнь привольная. Будет вам,
герцог, давайте вашу руку, и помиримся!
   Герцог пожал ему руку, и мы с Джимом очень  этому  обрадовались.  Вся
неловкость сразу пропала, и нам стало гораздо легче, потому что нет  ни-
чего хуже, как ссориться на плоту; самое главное, когда плывешь на  пло-
ту, - это чтобы все были довольны, не ссорились и  не  злились  друг  на
друга.
   Я довольно скоро сообразил, что эти бродяги никакие но  герцог  и  не
король, а просто-напросто обманщики и мошенники самого последнего разбо-
ра. Но только я ничего им не сказал, даже и виду не подал, а помалкивал,
и все. Это всего лучше - так и врагов не наживешь, и в беду не попадешь.
Хотят, чтобы мы их звали королями и герцогами, ну и пускай себе, лишь бы
между собой не ссорились; даже и Джиму говорить про это не  стоило,  так
что я ему ничего и не сказал.
   Если я не научился от отца ничему хорошему, зато  научился  ладить  с
такими, как он: самое разумное - это не мешать им,  пускай  делают,  что
хотят.
   Они стали нам задавать разные вопросы - все допытывались, для чего мы
так укрыли плот и почему стоим днем, вместо того чтобы плыть  дальше,  -
может, Джим беглый? Я им сказал:
   - Господь с вами! Да разве беглый негр побежит на Юг?
   Они согласились, что но побежит.  Мне  надо  было  как-нибудь  вывер-
нуться, и я начал рассказывать:
   - Мои родные жили в округе Пайк, в штате Миссури, там  я  и  родился,
только все они умерли, кроме меня, папаши и брата Айка. Папаша решил все
бросить и переехать на житье к дяде Бену; у него маленькая ферма в соро-
ка четырех милях ниже Нового Орлеана. Папаша совсем обеднел, и долгов  у
него тоже было порядком, так что, когда он окончательно со всеми рассчи-
тался, у него осталось всего-навсего шестнадцать долларов  да  наш  негр
Джим. С такими деньгами никак нельзя было доехать  за  тысячу  четыреста
миль, хотя бы и третьим классом. Ну,  а  когда  река  поднялась,  папаше
вдруг повезло: он поймал этот самый плот, и мы решили добраться  на  нем
до Орлеана. Только папашино счастье недолго продержалось - ночью пароход
наскочил на передний конец плота, и мы все попрыгали в  воду  и  нырнули
под колеса; мы-то с Джимом ничего - выплыли, а пьяный  папаша  и  братец
Айк, которому было всего четыре года, - они оба так и потонули. Ну, сле-
дующие дня два у нас было много хлопот, потому что всякие люди подплыва-
ли к нам в лодках и хотели забрать у меня Джима, говорили, что он, долж-
но быть, беглый негр. Теперь мы днем все больше стоим, а ночью нас никто
не трогает.
   Герцог сказал:
   - Предоставьте это мне - я найду какой-нибудь способ, чтобы нам плыть
днем, если понадобится. Я все обдумаю и решу, как это устроить.  На  се-
годня пускай все останется так, как есть: мы, разумеется, не  собираемся
плыть днем мимо города - нам от этого может не поздоровиться.
   К вечеру нахмурилось: похоже было, что собирается дождь; зарницы то и
дело вспыхивали на краю неба, и листья затрепетали - сразу  было  видно,
что идет гроза. Герцог и король отправились с ревизией в шалаш -  погля-
деть, какие у нас там постели. У меня был соломенный тюфяк - лучше,  чем
у Джима; он спал на маисовом, а в маисовом тюфяке всегда попадаются  ко-
черыжки и больно колют бока, а когда перевертываешься, то маисовая соло-
ма шуршит, словно катаешься по куче сухих листьев, и шум такой, что  по-
неволе просыпаешься. Так вот, герцог решил, что он возьмет себе мой  тю-
фяк, но король ему не позволил. Он заметил:
   - Мне кажется, вы бы сами должны были понять, что мой сан выше и  по-
тому мне не подобает спать на маисовом тюфяке.  Ваша  светлость  возьмет
себе маисовый тюфяк.
   Мы с Джимом опять было испугались, думали - вдруг они снова поссорят-
ся, и очень обрадовались, когда герцог сказал:
   - Моя судьба быть втоптанным в грязь железной пятой деспотизма.  Нес-
частья сокрушили мой некогда гордый дух: я уступаю и покоряюсь  -  таков
мой жребий. Я один на всем свете обречен страдать; что ж, я и это  пере-
несу.
   Мы двинулись в путь, как только совсем  стемнело.  Король  велел  нам
держаться поближе к середине реки и не зажигать фонаря, пока мы не проп-
лывем мимо города. Скоро мы завидели маленькую кучку огней - это  и  был
город - ив темноте благополучно проскользнули мимо него. Проплыв еще три
четверти мили, мы вывесили наш сигнальный фонарь, а часам к десяти  под-
нялся ветер, полил дождь, загремел гром, и молния  засверкала  вовсю;  а
король велел нам обоим стоять на вахте, пока гроза не пройдет. Потом они
с герцогом забрались в шалаш и улеглись спать. Я  должен  был  сторожить
после полуночи, только я все равно не лег бы, даже если бы у  меня  была
постель, потому что не каждый день приходится видеть такую грозу.
   Господи, как бушевал ветер! И каждую секунду или две вспыхивала такая
молния, что становились видны белые гребешки волн на полмили  кругом,  и
острова - словно пыльные сквозь сетку дождя, и деревья, которые  гнулись
от ветра; а потом как трахнет - бум! бум! бах! тра-та-та-та-та!  -  гром
ударит, раскатится и затихнет, а потом - р-раз! - опять вспыхнет молния,
и опять удар грома. Меня несколько раз чуть не смыло волной с плота,  но
я разделся догола, и теперь мне все было нипочем. Насчет коряг нам  бес-
покоиться тоже не приходилось: молния то и дело сверкала и освещала  все
кругом, так что коряги нам довольно хорошо были видны, и мы всегда успе-
вали повернуть плот в ту или другую сторону и обойти их.
   У меня, видите ли, была ночная вахта, но только к этому  времени  мне
здорово захотелось спать, и Джим сказал, что посторожит за  меня  первую
половину ночи; на этот счет он всегда был молодец,  говорить  нечего.  Я
заполз в шалаш, но герцог с королем так развалились  и  раскинули  ноги,
что мне некуда было деваться; я лег перед шалашом, - на дождь я не обра-
щал никакого внимания, потому что было тепло и волны теперь были уже  не
такие высокие. Часов около двух, однако,  опять  поднялось  волнение,  и
Джим хотел было меня разбудить, а потом передумал; ему  показалось,  что
волны стали ниже и беды от них не будет; но он ошибся, потому что  вдруг
нахлынула высоченная волна и смыла меня за борт. Джим чуть не  помер  со
смеху. Уж очень он был смешливый, другого такого негра я в жизни не  ви-
дывал.
   Я стал на вахту, а Джим улегся и захрапел; скоро гроза совсем прошла,
и как только в домиках на берегу зажегся первый огонек, я разбудил  Джи-
ма, и мы с ним ввели плот в укромное место на дневную стоянку.
   После завтрака король достал старую, замызганную колоду карт, и они с
герцогом уселись играть в покер по пяти центов за партию. А когда им на-
доело играть, они принялись "составлять план кампании", как  это  у  них
называлось. Герцог порылся в своем  саквояже,  вытащил  целую  кипу  ма-
леньких печатных афиш и стал читать нам вслух. В одной афише говорилось,
что "знаменитый доктор Арман де Монтальбан из Парижа прочтет  лекцию  "О
науке френологии" - там-то и там-то,  такого  числа,  такого-то  месяца,
вход десять центов, - и будет "составлять определения характера за двад-
цать пять центов с человека". Герцог сказал, что о