льство! Ну на что это  похоже,  полюбуйтесь
только! Вот так закон! Отбирают у человека сына - родного сына,  а  ведь
человек его растил, заботился, деньги на него тратил! Да! А  как  только
вырастил в конце концов этого сына, думаешь: пора бы и отдохнуть, пускай
теперь сын поработает, поможет отцу чем-нибудь, - тут закон его и цап! И
это называется правительство! Да еще мало  того:  закон  помогает  судье
Тэтчеру оттягать у меня капитал. Вот как этот закон поступает: берет че-
ловека с капиталом в шесть тысяч долларов, даже больше, пихает его вот в
этакую старую хибарку, вроде западни, и  заставляет  носить  такие  лох-
мотья, что свинье было бы стыдно. А еще называется правительство!  Чело-
век у такого правительства своих прав добиться не может. Да что, в самом
деле! Иной раз думаешь: вот возьму и уеду из этой страны навсегда. Да  я
им так и сказал, прямо в глаза старику Тэтчеру так и сказал! Многие слы-
хали и могут повторить мои слова. Говорю: "Да я ни за грош бросил бы эту
проклятую страну и больше в нее даже не заглянул бы! - Вот этими  самыми
словами. - Взгляните, говорю, на мою шляпу, если, по-вашему, это  шляпа.
Верх отстает, а все остальное сползает ниже подбородка,  так  что  и  на
шляпу вовсе не похоже, голова сидит, как в печной трубе. Поглядите,  го-
ворю, вот какую шляпу приходится носить, а ведь я из  первых  богачей  в
городе, только вот никак не могу добиться своих прав".
   Да, замечательное  у  нас  правительство,  просто  замечательное!  Ты
только послушай. Был там один вольный негр из Огайо - мулат, почти такой
же белый, как белые люди. Рубашка на нем белей снега, шляпа так и  блес-
тит, и одет он хорошо, как никто во всем городе: часы с цепочкой на  нем
золотые, палка с серебряным набалдашником - просто фу-ты ну  ты,  важная
персона! И как бы ты думал? Говорят, будто он учитель в каком-то коллед-
же, умеет говорить на разных языках и все на свете знает.  Да  еще  мало
того. Говорят, будто он имеет право голосовать у  себя  на  родине.  Ну,
этого я уж не стерпел. Думаю, до чего ж мы этак дойдем? Как раз был день
выборов, я и сам хотел идти голосовать, кабы не хлебнул лишнего, а когда
узнал, что есть у нас в Америке такой штат, где этому негру позволят го-
лосовать, я взял да и не пошел, сказал, что больше никогда голосовать не
буду. Так прямо и сказал, и все меня слышали. Да  пропади  пропадом  вся
страна - все равно я больше никогда в жизни голосовать не буду! И смотри
ты, как этот негр нахально себя ведет: он бы и мне  дороги  не  уступил,
кабы я его не отпихнул в сторону. Спрашивается, почему  этого  негра  не
продадут с аукциона? Вот что я желал бы знать! И как бы  ты  думал,  что
мне ответили? "Его, говорят, нельзя продать, пока он не проживет в  этом
штате полгода, а он еще столько не прожил". Ну, вот тебе и пример. Какое
же это правительство, если нельзя продать вольного  негра,  пока  он  не
прожил в штате шести месяцев? А еще называется правительство,  и  выдает
себя за правительство, и воображает, будто оно  правительство,  а  целые
полгода с места не может сдвинуться, чтоб забрать  этого  жулика,  этого
бродягу, вольного негра в белой рубашке и...
   Папаша до того разошелся, что уж не замечал, куда его несут ноги, - а
они его не больно-то слушались, так что  он  полетел  вверх  тормашками,
наткнувшись на бочонок со свининой, ободрал себе коленки и принялся  ру-
гаться на чем свет стоит; больше всего досталось негру и  правительству,
ну и бочонку тоже, между прочим, влетело  порядком.  Он  довольно  долго
скакал по комнате, сначала на одной ноге, потом на другой,  хватаясь  то
за одну коленку, то за другую, а потом как двинет изо всех сил левой но-
гой по бочонку! Только напрасно он это сделал, потому  что  как  раз  на
этой ноге сапог у него прорвался и два пальца  торчали  наружу;  он  так
взвыл, что у кого угодно поднялись бы волосы дыбом, повалился и стал ка-
таться по грязному полу, держась за ушибленные пальцы, а ругался он  те-
перь так, что прежняя ругань просто в счет не шла. После он  и  сам  это
говорил. Ему приходилось слышать старика Соуберри Хэгана  в  его  лучшие
дни, так будто бы он и его превзошел; но, по-моему, это уж он хватил че-
рез край.
   После ужина отец взялся за бутыль и сказал, что виски ему  хватит  на
две попойки и одну белую горячку. Это у него была такая поговорка. Я ре-
шил, что через какой-нибудь час он напьется вдребезги и уснет, а тогда я
украду ключ или выпилю кусок бревна и выберусь  наружу;  либо  то,  либо
другое. Он все пил и пил, а потом повалился на свое одеяло.  Только  мне
не повезло. Он не уснул крепко, а все ворочался, стонал, мычал и метался
во все стороны; и так продолжалось очень долго. Под конец мне так  захо-
телось спать, что глаза сами собой закрывались, и не успел я опомниться,
как крепко уснул, а свеча осталась гореть.
   Не знаю, сколько времени я проспал, как вдруг раздался страшный крик,
и я вскочил на ноги. Отец как сумасшедший метался во все стороны и  кри-
чал: "Змеи!" Он жаловался, что змеи ползают у него  по  ногам,  а  потом
вдруг подскочил да как взвизгнет, - говорит, будто одна  укусила  его  в
щеку, - но я никаких змей не видел. Он начал бегать по комнате, все кру-
гом, кругом, а сам кричит: "Сними ее! Сними ее! Она кусает меня в шею! "
Я не видывал, чтобы у человека были такие дикие глаза. Скоро он  выбился
из сил, упал на пол, а сам задыхается; потом стал кататься по полу быст-
ро-быстро, расшвыривая вещи во все стороны и молотя по воздуху кулаками,
кричал и вопил, что его схватили черти. Мало-помалу он унялся и  некото-
рое время лежал смирно, только стонал, потом совсем затих и ни разу даже
не пикнул. Я услышал, как далеко в лесу ухает филин и воют волки,  и  от
этого тишина стала еще страшнее. Отец валялся в углу. Вдруг  он  припод-
нялся на локте, прислушался, наклонив голову набок, и говорит едва слыш-
но:
   - Топ-топ-топ - это мертвецы...  топ-топ-топ...  они  за  мной  идут,
только я-то с ними не пойду... Ох, вот они! Не троньте меня, не троньте!
Руки прочь - они холодные! Пустите... Ох, оставьте меня, несчастного,  в
покое!..
   Потом он стал на четвереньки и пополз и все  просит  мертвецов,  чтоб
они его не трогали; завернулся в одеяло и полез под стол, а сам все про-
сит, потом как заплачет! Даже сквозь одеяло было слышно.
   Скоро он сбросил одеяло, вскочил на ноги как полоумный, увидел меня и
давай за мной гоняться. Он гонялся за мной по всей комнате  со  складным
ножом, звал меня Ангелом Смерти, кричал, что он меня убьет,  и  тогда  я
уже больше не приду за ним. Я его просил успокоиться, говорил,  что  это
я, Гек; а он только смеялся, да так страшно! И все ругался, орал и бегал
за мной. Один раз, когда я извернулся и нырнул ему под руку, он  схватил
меня сзади за куртку и... я уже думал было, что тут мне и крышка, однако
выскочил из куртки с быстротой молнии и этим спасся. Скоро старик совсем
выдохся: сел на пол, привалившись спиной к двери, и сказал, что отдохнет
минутку, а потом уж убьет меня. Нож он подсунул под себя и  сказал,  что
поспит сначала, наберется сил, а там посмотрит, кто тут есть.
   Он очень скоро задремал. Тогда я взял старый стул с провалившимся си-
деньем, влез на него как можно осторожнее, чтоб не наделать шуму, и снял
со стены ружье. Я засунул в него шомпол, чтобы проверить,  заряжено  оно
или нет, потом пристроил ружье на бочонок с репой, а сам улегся  за  бо-
чонком, нацелился в папашу и стал дожидаться, когда он проснется.  И  до
чего же медленно и тоскливо потянулось время!


   ГЛАВА VII

   - Вставай! Чего это ты выдумал?
   Я открыл глаза и оглянулся, силясь понять, где  же  это  я  нахожусь.
Солнце уже взошло, - значит, я спал долго. Надо иной стоял отец; лицо  у
него было довольно хмурое и к тому же опухшее. Он сказал:
   - Что это ты затеял с ружьем?
   Я сообразил, что он ничего не помнит из того, что вытворял  ночью,  и
сказал:
   - Кто-то к нам ломился, вот я и подстерегал его.
   - А почему же ты меня не разбудил?
   - Я пробовал, да ничего не вышло: не мог вас растолкать.
   - Ну ладно... Да не стой тут без толку, нечего  языком  чесать!  Поди
погляди, не попалась ли на удочки рыба к завтраку. И через минуту приду.
   Он отпер дверь, и я побежал к реке. Я заметил, что  вниз  по  течению
плывут обломки веток, всякий сор и даже куски коры, - значит, река нача-
ла подниматься. Я подумал, что жил бы припеваючи, будь я теперь в  горо-
де. В июньское половодье мне всегда везло, потому что,  как  только  оно
начнется, вниз по реке плывут дрова и целые звенья плотов, иной раз бре-
вен по двенадцати вместе: только и дела, что ловить их да  продавать  на
дровяные склады и на лесопилку.
   Я шел по берегу и одним глазом все высматривал отца, а другим следил,
не принесет ли река что-нибудь подходящее. И вдруг, гляжу,  плывет  чел-
нок, да какой - просто чудо! - футов тринадцать или четырнадцать в  дли-
ну; несется вовсю, как миленький. Я бросился в воду головой вниз, по-ля-
гушачьи, прямо в одежде, и поплыл к челноку. Я так и ждал,  что  кто-ни-
будь в нем лежит, - у нас часто так делают шутки ради, а  когда  подплы-
вешь почти к самому челноку, вскакивают и поднимают человека на смех. Но
на этот раз вышло по-другому. Челнок и в самом деле был пустой, я влез в
него и пригнал к берегу. Думаю, вот  старик  обрадуется,  когда  увидит:
долларов десять такая штука стоит! Но когда я добрался до  берега,  отца
еще не было видно, я завел челнок в устье речки, заросшее ивняком и  ди-
ким виноградом; и тут мне пришло в голову другое: думаю, спрячу его  по-
лучше, а потом, вместо того чтоб убежать в лес,  спущусь  вниз  по  реке
миль на пятьдесят и поживу подольше на  одном  месте,  а  то  чего  ради
бедствовать, таскаясь пешком!
   От хибарки это было совсем близко, и мне все казалось, будто идет мой
старик, но я все-таки спрятал челнок, а потом взял да и  выглянул  из-за
куста; гляжу, отец уж спустился к реке по тропинке и целился из ружья  в
какую-то птицу. Значит, он ничего не видел.
   Когда он подошел, я усердно трудился, вытаскивая лесу. Он поругал ме-
ня немножко за то, что я так копаюсь; но я ему наврал, будто бы свалился
в воду, оттого и провозился так долго. Я так и знал  -  папаша  заметит,
что я весь мокрый, и начнет расспрашивать. Мы сняли с удочек пять  сомов
и пошли домой.
   Оба мы замаялись и легли после завтрака соснуть, и я принялся обдумы-
вать, как бы мне отвадить вдову и отца, чтобы они меня  не  искали.  Это
было бы куда верней, чем полагаться на удачу. Разве успеешь убежать  да-
леко, пока они тебя хватятся, - мало ли что может случиться! Я долго ни-
чего не мог придумать, а потом отец встал на минутку напиться воды и го-
ворит:
   - Если кто-нибудь в другой раз будет шататься  вокруг  дома,  разбуди
меня, слышишь? Этот человек не с добром сюда приходил. Я  его  застрелю.
Если он еще придет, ты меня разбуди, слышишь?
   Он повалился и опять уснул: зато его слова надоумили меня,  что  надо
делать. Ну, думаю, теперь я так устрою, что никому и в голову не  придет
меня разыскивать.
   Часам к двенадцати мы встали и пошли на берег. Река  быстро  поднима-
лась, и по ней плыло много всякого леса. Скоро показалось звено плота  -
девять бревен, связанных вместе. Мы взяли лодку и подтащили их к берегу.
Потом пообедали. Всякий на месте папаши просидел бы на реке  весь  день,
чтобы наловить побольше, но это было не в его обычае. Девяти  бревен  на
один раз для него было довольно; ему загорелось ехать в город продавать.
Он меня запер, взял лодку и около половины четвертого  потащил  плот  на
буксире в город. Я сообразил, что в эту ночь он домой не  вернется,  по-
дождал, пока, по моим расчетам, он отъедет подальше, потом вытащил  пилу
и опять принялся пилить то бревно. Прежде чем отец переправился на  дру-
гой берег, я уже выбрался на волю; лодка вместе с плотом казалась просто
пятнышком на воде где-то далеко-далеко.
   Я взял мешок кукурузной муки и отнес его туда, где был  спрятан  чел-
нок, раздвинул ветви и спустил в него муку: потом отнес туда  же  свиную
грудинку, потом бутыль с виски. Я забрал весь сахар  и  кофе  и  сколько
нашлось пороху и дроби; забрал пыжи, забрал ведро и флягу из тыквы, заб-
рал ковш и жестяную кружку, свою старую пилу, два одеяла, котелок и  ко-
фейник. Я унес и удочки, и спички, и остальные вещи -  все,  что  стоило
хотя бы цент. Забрал все дочиста. Мне нужен был  топор,  только  другого
топора не нашлось, кроме того, что лежал на дровах, а я уж знал,  почему
его надо оставить на месте. Я вынес ружье, и теперь все было готово.
   Я сильно подрыл стену, когда пролезал в дыру и вытаскивал столько ве-
щей. Следы я хорошенько засыпал сверху землей, чтобы не видно было  опи-
лок. Потом вставил выпиленный кусок бревна на старое место, подложил под
него два камня, а один камень приткнул сбоку, потому что  в  этом  месте
бревно было выгнуто и не совсем доходило до земли. Шагов за пять от сте-
ны, если не знать, что кусок бревна выпилен, ни за что нельзя было этого
заметить, да еще и стена-то задняя - вряд ли кто-нибудь станет  там  ша-
таться и разглядывать.
   До самого челнока я шел по траве, чтобы не оставлять следов. Я посто-
ял на берегу и посмотрел, что делается на реке. Все  спокойно.  Тогда  я
взял ружье и зашел поглубже в лес, хотел подстрелить какую-нибудь птицу,
а потом увидел дикого поросенка: в здешних местах свиньи быстро  дичают,
если случайно забегут сюда с какой-нибудь луговой фермы.  Я  убил  этого
поросенка и понес его к хибарке.
   Я взял топор и взломал  дверь,  причем  постарался  изрубить  ее  по-
сильнее; принес поросенка, подтащил его поближе к столу,  перерубил  ему
шею топором и положил его на землю, чтобы вытекла кровь (я  говорю:  "на
землю", потому что в хибарке не было дощатого пола,  а  просто  земля  -
твердая, сильно утоптанная). Ну, потом я взял старый  мешок,  наложил  в
него больших камней, сколько мог снести, и поволок его от убитого  поро-
сенка к дверям, а потом по лесу к реке и бросил в воду; он пошел ко  дну
и скрылся из виду. Сразу бросалось в глаза, что здесь что-то  тащили  по
земле. Мне очень хотелось, чтобы тут был Том Сойер: я  знал,  что  таким
делом он заинтересуется и сумеет придумать что-нибудь почуднее. В такого
рода делах никто не сумел бы развернуться лучше Тома Сойера.
   Напоследок я вырвал у себя клок волос,  хорошенько  намочил  топор  в
крови, прилепил волосы к лезвию и зашвырнул топор в угол. Потом взял по-
росенка и понес его, завернув в куртку (чтобы не капала кровь), а  когда
отошел подальше от дома, вниз по течению реки, то бросил поросенка в ре-
ку. Тут мне пришла в голову еще одна штука. Я достал из челнока мешок  с
мукой и старую пилу и отнес их в дом. Я поставил мешок на старое место и
прорвал в нем снизу дыру пилой, потому что ножей и вилок у нас не  води-
лось, - отец, когда стряпал, управлялся одним складным ножом. Потом про-
тащил мешок шагов сто по траве и через ивовые кусты к востоку  от  дома,
где было мелкое озеро миль в пять шириной, все  заросшее  тростником,  -
уток там тоже под осень бывало очень много. С другой  стороны  из  озера
вытекала заболоченная речка или ручей, который тянулся на много  миль  -
не знаю куда, только не впадал в реку. Мука сеялась всю дорогу, так  что
получилась тоненькая белая стежка до самого озера. Я еще бросил там  па-
пашин точильный камень, чтобы похоже было, будто бы это случайно.  Потом
завязал дыру в мешке веревочкой, чтобы мука больше не сыпалась, и  отнес
мешок вместе с пилой обратно в челнок.
   Когда почти совсем стемнело, я спустил челнок вниз по реке до  такого
места, где ивы нависли над водой, и стал ждать,  пока  взойдет  луна.  Я
привязал его покрепче к иве, потом перекусил малость, а после того улег-
ся на дно выкурить трубочку и обдумать свой план. Думаю себе: они пойдут
по следу мешка с камнями до берега, а потом начнут искать мое тело в ре-
ке. А там пойдут по мучному следу до озера и по вытекающей из него речке
искать преступников, которые убили меня и украли вещи. В реке они ничего
искать не станут, кроме моего мертвого тела. Скоро  им  это  надоест,  и
больше они беспокоиться обо мне не будут. Ну и отлично, а я  смогу  жить
там, где мне захочется. Остров Джексона мне вполне подходит, я этот ост-
ров хорошо знаю, и там никогда никого не бывает. А по ночам можно  будет
переправляться в город: пошатаюсь там и подтибрю, что мне нужно.  Остров
Джексона - самое для меня подходящее место.
   Я здорово устал и не успел опомниться, как уснул. Проснувшись,  я  не
сразу понял, где нахожусь. Я сел и огляделся по сторонам, даже испугался
немного. Потом вспомнил. Река казалась очень широкой, во много миль  ши-
риной. Луна светила так ярко, что можно было сосчитать все бревна, кото-
рые плыли мимо, черные и с виду неподвижные,  очень  далеко  от  берега.
Кругом стояла мертвая тишина, по всему было видать, что поздно, и  пахло
по-позднему. Вы понимаете, что я хочу сказать... не знаю, как это  выра-
зить словами.
   Я хорошенько потянулся, зевнул и только хотел было отвязать челнок  и
пуститься дальше, как вдруг по воде до меня донесся шум. Я прислушался и
скоро понял, в чем дело: это был тот глухой ровный стук, какой  слышишь,
когда весла ворочаются в уключинах тихой ночью. Я поглядел сквозь листву
ивы - так и есть: далеко, около того берега,  плывет  лодка.  Я  не  мог
разглядеть, сколько в ней человек. Думаю, уж не отец ли, хоть я его и не
ждал. Он спустился ниже меня по течению, а потом подгреб к берегу по ти-
хой воде, причем проплыл так близко от меня, что я мог бы дотронуться до
него дулом ружья. И правда, это был отец - да еще трезвый, судя по тому,
как он работал веслами.
   Я не стал терять времени. В следующую минуту я уже летел вниз по  те-
чению, без шума, но быстро, держась в тени берега. Я сделал мили  две  с
половиной, потом выбрался на четверть мили ближе к середине реки, потому
что скоро должна была показаться пристань и люди оттуда могли увидеть  и
окликнуть меня. Я старался держаться среди плывущих бревен, а потом  лег
на дно челнока и пустил его по течению. Я  лежал,  отдыхая  и  покуривая
трубочку, и глядел в небо, - ни облачка на нем. Небо кажется таким  глу-
боким, когда лежишь на спине в лунную ночь; раньше я этого  не  знал.  И
как далеко слышно по воде в такую ночь! Я слышал, как люди разговаривают
на пристани. Слышал даже все, что они говорят, - все до  единого  слова.
Один сказал, что теперь дни становятся все длинней, а ночи  все  короче.
Другой ответил, что эта ночь, ему думается, не из коротких, - и тут  они
засмеялись; он повторил свои слова - и они опять засмеялись; потом  раз-
будили третьего и со смехом пересказали ему; только он не  засмеялся,  -
он буркнул что-то отрывистое и сказал, чтоб его оставили в покое. Первый
заметил, что он непременно это расскажет своей старухе, -  ей,  наверно,
очень понравится; но это сущие пустяки по сравнению  с  теми  шуточками,
какие он отпускал в свое время. Я услышал как один из  них  сказал,  что
сейчас около трех часов и он надеется - рассвет задержится не больше чем
на неделю. После этого голоса стали все удаляться и удаляться, и  я  уже
не мог разобрать слов, слышал только неясный говор да время  от  времени
смех, и то, казалось, очень издалека.
   Теперь я был много ниже пристани. Я привстал и увидел милях в двух  с
половиной ниже по течению остров Джексона, весь  заросший  лесом,  -  он
стоял посредине реки, большой, темный и массивный,  словно  пароход  без
огней. Выше острова не видно было и следов отмели - вся она была  теперь
под водой.
   До острова я добрался в два счета. Я стрелой  пронесся  мимо  верхней
его части - такое быстрое было течение, - потом выше, и в стоячую воду и
пристал с той стороны, которая ближе к иллинойсскому берегу. Я  направил
челнок в глубокую выемку берега, которую знал давно; мне пришлось  разд-
винуть ветви ивы, чтобы попасть туда; а когда я пр