которое время, собираясь с духом, потом  набрал  в  грудь
воздуху и начал умываться. Когда Том после этого вошел на кухню,  зажму-
рив глаза и ощупью отыскивая полотенце, по его щекам текла мыльная пена,
честно свидетельствуя о понесенных трудах. Однако, когда он отнял от ли-
ца полотенце, оказалось, что вид у него  не  совсем  удовлетворительный:
чистыми были только щеки и подбородок, которые белели, как маска, а ниже
и выше начиналась темная полоса неорошенной почвы, которая захватила шею
и спереди и сзади. Тогда Мэри взялась за него сама, и, выйдя из ее  рук,
он уже ничем не отличался по цвету кожи от  своих  бледнолицых  братьев;
мокрые волосы были аккуратно приглажены щеткой, их короткие завитки  ле-
жали ровно и красиво. (Том потихоньку старался  распрямить  свои  кудри,
прилагая много трудов и стараний, чтобы они лежали на голове как прикле-
енные; ему казалось, что с кудрями он похож на девчонку, и это очень его
огорчало.) Потом Мэри достала из шкафа костюм, который вот уже два  года
Том надевал только по воскресеньям и который назывался "другой  костюм",
на основании чего мы можем судить о богатстве его гардероба. После  того
как он оделся сам, Мэри привела его в порядок:  она  застегнула  на  нем
чистенькую курточку до самого подбородка, отвернула книзу широкий ворот-
ник и расправила его по плечам, почистила Тома щеткой и надела ему соло-
менную шляпу с крапинками. Теперь он выглядел очень нарядно и чувствовал
себя очень неловко: новый костюм и чистота стесняли его, чего он терпеть
не мог. Он надеялся, что Мэри забудет про башмаки,  но  эта  надежда  не
сбылась: Мэри, как полагается, хорошенько смазала их  салом  и  принесла
ему. Том вышел из терпения и заворчал, что его вечно  заставляют  делать
то, чего ему не хочется. Но Мэри ласково уговорила его:
   - Пожалуйста, Том, будь умницей.
   И Том, ворча, надел башмаки. Мэри оделась в одну минуту, и дети втро-
ем отправились в воскресную школу, которую Том ненавидел от всей души, а
Сид и Мэри любили.
   В воскресной школе занимались с девяти до половины  одиннадцатого,  а
потом начиналась проповедь. Двое из детей оставались на проповедь добро-
вольно, а третий тоже оставался - по иным, более существенным причинам.
   На жестких церковных скамьях с высокими  спинками  могло  поместиться
человек триста; церковь была маленькая, без всяких  украшений,  с  коло-
кольней на крыше, похожей на узкий деревянный ящик. В дверях Том немного
отстал, чтобы поговорить с одним приятелем, тоже одетым по-воскресному:
   - Послушай, Билли, есть у тебя желтый билетик?
   - Есть.
   - Что ты просишь за него?
   - А ты что дашь?
   - Кусок лакрицы и рыболовный крючок.
   - Покажи.
   Том показал. Приятель остался доволен, и они  обменялись  ценностями.
После этого Том променял два белых шарика на три красных билетика и  еще
разные пустяки - на два синих.
   Он еще около четверти часа подстерегал подходивших мальчиков и  поку-
пал у них билетики разных цветов. Потом он вошел в церковь вместе с  ва-
тагой чистеньких и шумливых мальчиков и девочек, уселся на свое место  и
завел ссору с тем из мальчиков, который был  поближе.  Вмешался  важный,
пожилой учитель; но как только он повернулся спиной, Том  успел  дернуть
за волосы мальчишку, сидевшего перед ним, и уткнулся в книгу, когда этот
мальчик оглянулся; тут же он кольнул булавкой  другого  мальчика,  любо-
пытствуя послушать, как тот заорет: "Ой!" - и получил еще  один  выговор
от учителя. Весь класс Тома подобрался на один лад - все были  беспокой-
ные, шумливые и непослушные. Выходя отвечать урок, ни  один  из  них  не
знал стихов как следует, всем надо было подсказать. Однако  они  кое-как
добирались до конца, и каждый получил награду - маленький синий  билетик
с текстом из Священного писания; каждый синий билетик был платой за  два
выученных стиха из Библии. Десять синих билетиков равнялись одному крас-
ному, их можно было обменять на красный билетик; десять красных  билети-
ков равнялись одному желтому; а за десять желтых  директор  школы  давал
ученику Библию в дешевом переплете (стоившую в то  доброе  старое  время
сорок центов). У многих ли из моих читателей найдется столько усердия  и
прилежания, чтобы заучить наизусть две тысячи стихов, даже за  Библию  с
рисунками Доре? Но Мэри заработала таким путем две Библии  в  результате
двух лет терпения и труда, а один мальчик  из  немцев  даже  четыре  или
пять. Он как-то прочел наизусть три тысячи стихов подряд, не  останавли-
ваясь; но такое напряжение умственных способностей оказалось ему  не  по
силам, и с тех пор он сделался идиотом - большое  несчастье  для  школы,
потому что во всех  торжественных  случаях,  при  посетителях,  директор
всегда вызывал этого ученика и заставлял его "из кожи лезть", по выраже-
нию Тома. Только старшие ученики умудрялись сохранить  свои  билетики  и
проскучать над зубрежкой достаточно долго, чтобы получить в подарок Биб-
лию, и потому выдача этой награды была редким и памятным событием; удач-
ливый ученик в этот день играл такую важную и заметную роль, что  сердце
каждого школьника немедленно загоралось  честолюбием,  которого  хватало
иногда на целых две недели. Быть может, Том не был одержим духовной жаж-
дой настолько, чтобы стремиться к этой награде, но нечего и  сомневаться
в том, что он всем своим существом жаждал славы и блеска, которые приоб-
ретались вместе с ней.
   Как водится, директор школы стал перед кафедрой, держа молитвенник  в
руках, и, заложив его пальцем, потребовал внимания. Когда директор воск-
ресной школы произносит обычную коротенькую речь, то молитвенник в руках
ему так же необходим, как ноты певице, которая стоит на  эстраде,  гото-
вясь пропеть соло, - хотя почему это нужно, остается загадкой:  оба  эти
мученика никогда не заглядывают ни в молитвенник, ни  в  ноты.  Директор
был невзрачный человечек лет тридцати пяти, с рыжеватой козлиной  бород-
кой и коротко подстриженными рыжеватыми волосами, в жестком стоячем  во-
ротничке, верхний край которого подпирал ему уши, а острые углы  выстав-
лялись вперед, доходя до уголков рта. Этот воротник, словно забор,  зас-
тавлял его глядеть только прямо перед собой и поворачиваться всем телом,
когда надо было посмотреть вбок; подбородком учитель упирался в  галстук
шириной в банковый билет, с бахромой на концах; носки его  ботинок  были
по моде сильно загнуты кверху, наподобие лыж, - результат, которого  мо-
лодые люди того времени добивались упорным трудом и терпением,  просижи-
вая целые часы у стенки с прижатыми к ней носками. С виду мистер Уолтерс
был очень серьезен, а в душе честен и искренен; он так благоговел  перед
всем, что свято, и настолько отделял духовное от светского, что незамет-
но для себя самого в воскресной школе он даже говорил совсем другим  го-
лосом, не таким, как в будние дни. Свою речь он начал так:
   - А теперь, дети, я прошу вас сидеть как можно тише и прямее и  мину-
ту-другую слушать меня как можно внимательнее. Вот  так.  Именно  так  и
должны себя вести хорошие дети. Я вижу, одна девочка смотрит в окно; ка-
жется, она думает, что я где-нибудь там, - может быть, сижу на дереве  и
беседую с птичками. (Одобрительное хихиканье.) Мне хочется сказать  вам,
как приятно видеть, что столько чистеньких веселых детских лиц собралось
здесь для того, чтобы научиться быть хорошими.
   И так далее, и тому подобное. Нет никакой надобности приводить  здесь
конец этой речи. Она составлена по неизменному образцу, а потому мы  все
с ней знакомы.
   Последняя треть его речи  была  несколько  омрачена  возобновившимися
среди озорников драками и иными развлечениями, а также шепотом и  движе-
нием, которые постепенно распространялись все дальше и дальше и  докати-
лись даже до подножия таких одиноких и незыблемых столпов, как Сид и Мэ-
ри. Но с последним словом мистера Уолтерса всякий шум прекратился, и ко-
нец его речи был встречен благодарным молчанием.
   Перешептывание было отчасти вызвано событием более или менее редким -
появлением гостей: адвоката Тэтчера  в  сопровождении  какого-то  совсем
дряхлого старичка, представительного джентльмена средних лет с седеющими
волосами и величественной дамы, должно быть, его жены. Дама вела за руку
девочку. Тому Сойеру не сиделось на месте, он был встревожен и не в  ду-
хе, а кроме того, его грызла совесть - он избегал встречаться глазами  с
Эми Лоуренс, не мог вынести ее любящего взгляда. Но как только он увидел
маленькую незнакомку, вся душа его наполнилась блаженством. В  следующую
минуту он уже старался из всех сил: колотил мальчишек, дергал их за  во-
лосы, строил рожи, - словом, делал все возможное, чтобы очаровать девоч-
ку и заслужить ее одобрение. Его радость портило только одно -  воспоми-
нание о том, как его облили помоями в саду этого ангела, но и это воспо-
минание быстро смыли волны счастья, нахлынувшие на его душу. Гостей уса-
дили на почетное место и, как только речь мистера Уолтерса была  оконче-
на, их представили всей школе. Джентльмен  средних  лет  оказался  очень
важным лицом - не более и не менее как окружным судьей, самой высокопос-
тавленной особой, какую приходилось  видеть  детям.  Им  любопытно  было
знать, из какого материала он создан, и хотелось услышать, как он рычит,
но вместе с тем было и страшно. Он приехал из Константинополя, за двена-
дцать миль отсюда, - значит, путешествовал и видел свет: вот этими самы-
ми глазами видел здание окружного суда, о котором  ходили  слухи,  будто
оно под железной крышей. О благоговении, которое вызывали  такие  мысли,
говорило торжественное молчание и ряды почтительно взирающих глаз.  Ведь
это был знаменитый судья Тэтчер, брат здешнего адвоката. Джеф Тэтчер не-
медленно вышел вперед, на зависть всей школе, и показал, что он  коротко
знаком с великим человеком. Если б он  мог  слышать  шепот,  поднявшийся
кругом, то этот шепот услаждал бы его душу, как музыка:
   - Погляди-ка, Джим! Идет туда. Гляди, протянул ему руку -  здоровает-
ся! Вот ловко! Скажи, небось хочется быть на месте Джефа?
   Мистер Уолтерс старался, проявляя необыкновенную распорядительность и
расторопность, отдавая приказания, делая замечания и  рассыпая  выговоры
направо и налево, кому придется. Библиотекарь  старался,  бегая  взад  и
вперед с охапками книг и производя ненужный шум, какой  любит  поднимать
мелкотравчатое начальство. Молоденькие  учительницы  старались,  ласково
склоняясь над учениками, которых не так  давно  драли  за  уши,  грозили
пальчиком маленьким шалунам и гладили по головке послушных. Молодые учи-
теля старались, делая строгие выговоры и на все лады проявляя  власть  и
поддерживая дисциплину. Почти всем учителям сразу понадобилось что-то  в
книжном шкафу, рядом с кафедрой; и они наведывались туда раза по два, по
три, и каждый раз будто бы нехотя. Девочки тоже старались как  могли,  а
мальчики старались так усердно, что жеваная бумага и затрещины  сыпались
градом. И над всем этим восседал великий человек, благосклонно  улыбаясь
всей школе снисходительной улыбкой судьи и греясь  в  лучах  собственной
славы, - он тоже старался.
   Одного только не хватало мистеру Уолтерсу для полного  счастья:  воз-
можности вручить наградную Библию и похвастать чудом учености. У некото-
рых школьников имелись желтые билетики, но ни у кого  не  было  столько,
сколько надо, - он уже опросил всех первых учеников. Он бы отдал все  на
свете за то, чтобы к немецкому мальчику вернулись умственные  способнос-
ти. И в ту самую минуту, когда всякая надежда покинула его, вперед  выс-
тупил Том Сойер с девятью желтыми билетиками, девятью красными и десятью
синими и потребовал себе Библию. Это был гром среди ясного неба.  Мистер
Уолтерс никак не ожидал, что Том может потребовать Библию, - по  крайней
мере, в течение ближайших десяти лет. Но делать было нечего - налицо бы-
ли подписанные счета, и по ним следовало  платить.  Тома  пригласили  на
возвышение, где сидели судья и другие избранные, и великая новость  была
провозглашена с кафедры. Это было самое поразительное событие за послед-
ние десять лет, и впечатление оказалось настолько потрясающим, что новый
герой сразу вознесся до уровня судьи, и вся школа созерцала  теперь  два
чуда вместо одного. Всех мальчиков  терзала  зависть,  а  больше  других
страдали от жесточайших угрызений именно те, кто слишком  поздно  понял,
что они сами помогли возвышению ненавистного выскочки, променяв ему  би-
летики на те богатства, которые он нажил, уступая другим свое право  бе-
лить забор. Они сами себя презирали за то, что дались  в  обман  хитрому
проныре и попались на удочку.
   Награда была вручена  Тому  с  такой  прочувствованной  речью,  какую
только мог выжать из себя директор при создавшихся обстоятельствах, но в
ней недоставало истинного вдохновения, - бедняга чуял, что  тут  кроется
какая-то тайна, которую вряд ли удастся вывести из мрака на свет: просто
быть не может, чтобы этот мальчишка собрал целых две  тысячи  библейских
снопов в житницу свою, когда известно, что ему не осилить и  двенадцати.
Эми Лоуренс и гордилась, и радовалась, и старалась, чтобы Том это  заме-
тил по ее лицу, но он не глядел на нее.  Она  задумалась;  потом  слегка
огорчилась; потом у нее возникло смутное подозрение - появилось, исчезло
и возникло снова; она стала наблюдать;  один  беглый  взгляд  сказал  ей
очень многое - и тут ее поразил удар в самое сердце; от ревности и злобы
она чуть не заплакала и возненавидела всех на свете, а больше всех Тома,
- так ей казалось.
   Тома представили судье; но язык у него прилип к гортани, сердце  уси-
ленно забилось, и он едва дышал - отчасти подавленный  грозным  величием
этого человека, но главным образом тем, что это был ее отец. Он бы с ра-
достью упал перед судьей на колени, если бы в школе  было  темно.  Судья
погладил Тома по голове, назвал его славным мальчиком и спросил, как его
зовут. Мальчик раскрыл рот, запнулся и едва выговорил:
   - Том.
   - Нет, не Том, а...
   - Томас.
   - Ну, вот это так. Я так и думал, что оно немножко длиннее. Очень хо-
рошо. Но у тебя, само собой, есть и фамилия, и ты мне ее, конечно,  ска-
жешь?
   - Скажи джентльмену, как твоя фамилия, Томас, - вмешался учитель, - и
не забывай говорить "сэр". Веди себя как следует.
   - Томас Сойер... сэр.
   - Вот так! Вот молодец. Славный мальчик. Славный маленький человечек.
Две тысячи стихов - это очень много, очень, очень много.  И  никогда  не
жалей, что потратил на это столько трудов: знание дороже всего на  свете
- это оно делает нас хорошими людьми и даже великими людьми;  ты  и  сам
когда-нибудь станешь хорошим человеком, большим человеком, Томас, и тог-
да ты оглянешься на пройденный путь и скажешь: "Всем этим я обязан тому,
что в детстве имел счастье учиться в воскресной школе,  -  моим  дорогим
учителям, которые показали мне дорогу к знанию, моему доброму директору,
который поощрял меня, следил за мной и подарил мне прекрасную  Библию  -
роскошную, изящную Библию, которая станет моей  собственностью  и  будет
храниться у меня всю жизнь, - и все это благодаря тому,  что  меня  пра-
вильно воспитывали!" Вот что ты скажешь, Томас, и эти две тысячи  стихов
станут тебе дороже всяких денег, - да, да, дороже. А теперь  не  расска-
жешь ли ты мне и вот этой леди что-нибудь из того, что ты выучил? Конеч-
но, расскажешь, потому что мы гордимся мальчиками,  которые  так  хорошо
учатся. Без сомнения, тебе известны имена всех двенадцати апостолов? Мо-
жет быть, ты скажешь нам, как ввали тех  двоих,  которые  были  призваны
первыми?
   Том все это время теребил пуговицу и застенчиво глядел на судью.  Те-
перь он покраснел и опустил глаза. Душа мистера Уолтерса ушла  в  пятки.
Про себя он подумал: ведь мальчишка не  может  ответить  даже  на  самый
простой вопрос, и чего это судье вздумалось его  спрашивать?  Однако  он
чувствовал, что обязан что-то сказать.
   - Отвечай джентльмену, Томас, не бойся.
   Том все молчал.
   - Я знаю, мне он скажет, - вмешалась дама. -  Первых  двух  апостолов
звали...
   - Давид и Голиаф!
   Опустим же завесу милосердия над концом этой сцены.


   ГЛАВА V

   Около половины одиннадцатого зазвонил надтреснутый колокол  маленький
церкви, а скоро начал собираться и народ к утренней  проповеди.  Ученики
воскресной школы разбрелись по всей  церкви  и  расселись  по  скамейкам
вместе с родителями, чтобы быть все время у них на глазах. Пришла и тетя
Полли. Сид и Мэри сели рядом с ней, а Тома посадили поближе  к  проходу,
как можно дальше от раскрытого окна и соблазнительных летних видов. При-
хожане заполнили оба придела: престарелый и неимущий почтмейстер,  знав-
ший лучшие дни; мэр со своей супругой - ибо в городишке  имелся  и  мэр,
вместе с прочими ненужностями; судья; вдова Дуглас - красивая,  нарядная
женщина лет сорока, добрая душа, всем известная своей  щедростью  и  бо-
гатством, владелица единственного барского дома во всем городе,  гостеп-
риимная хозяйка и устроительница самых блестящих праздников, какими  мог
похвастать Сент-Питерсберг; почтенный согнутый в дугу майор Уорд со сво-
ей супругой; адвокат Риверсон, новоявленная знаменитость, приехавшая от-
куда-то издалека; местная красавица в сопровождении стайки юных  покори-
тельниц сердец, разряженных в батист и ленты. Вслед за  девицами  ввали-
лись целой гурьбой молодые люди, городские чиновники, - полукруг напома-
женных вздыхателей стоял на паперти, посасывая набалдашники своих  трос-
точек, пока девицы не вошли в церковь; и,  наконец,  после  всех  явился
Примерный Мальчик Вилли Мафферсон со своей мамашей, с которой  он  обра-
щался так бережно, как будто она была хрустальная. Он всегда сопровождал
свою мамашу в церковь и был любимчиком городских дам. Зато все мальчишки
его терпеть не могли, до того он был хороший; кроме того, Вилли постоян-
но ставили им в пример. Как и всегда по воскресеньям, белоснежный плато-
чек торчал у него из заднего кармана - будто бы случайно. У Тома  платка
и в заводе не было, поэтому всех мальчиков, у которых  были  платки,  он
считал франтами.
   После того как собралась вся паства, колокол прозвонил еще один  раз,
подгоняя лентяев и зевак, и в церкви водворилось торжественное молчание,
нарушаемое только хихиканьем и перешептыванием певчих на  хорах.  Певчие
постоянно шептались и хихикали в продолжение всей службы.  Был  когда-то
один такой церковный хор, который вел себя прилично, только  я  позабыл,
где именно. Это было что-то очень давно, и я почти ничего о нем не  пом-
ню, но, по-моему, это было не у нас, а где-то за границей.
   Проповедник назвал гимн и с чувством прочел его от начала до конца на
тот особый лад, который пользовался в здешних местах большим успехом. Он
начал читать не очень громко и постепенно возвышал голос,  затем,  дойдя
до известного места, сделал сильное ударение на последнем слове и словно
прыгнул вниз с трамплина:
   О, мне ль блаженствовать в раю, среди цветов покоясь,
   Тогда как братья во Христе бредут в крови по пояс!
   Он славился своим искусством чтения. На церковных собраниях его всег-
да просили почитать стихи, и как только он умолкал, все  дамы  поднимали
кверху руки и, словно обессилев, роняли их на колени, закатывали глаза и
трясли головами, будто говоря: "Словами этого  никак  не  выразишь,  это
слишком хорошо, слишком хорошо для нашей грешной земли".
   После того как пропели гимн, его преподобие мистер Спрэг повернулся к
доске объявлений и стал читать извещения о собраниях, сходках и тому по-
добном, пока всем не начало казаться, что он так и будет читать до  вто-
рого пришествия, - странный обычай, которого до сих пор придерживаются в
Америке, даже в больших городах, невзирая на  множество  газет.  Нередко
бывает, что чем меньше оправданий какому-нибудь  укоренившемуся  обычаю,
тем труднее от него отделаться.
   А потом проповедник стал молиться. Это была  очень  хорошая,  длинная
молитва, и никто в