н и  есть  этот  самый
доктор. В другой афише он именовался "всемирно известным  трагиком,  ис-
полнителем шекспировских пьес, Гарриком Младшим  из  лондонского  театра
"Друри-Лейн". В овальных афишах он под другими фамилиями тоже проделывал
разные удивительные вещи: например, отыскивал воду и  золото  с  помощью
орехового прута, снимал заклятия и так далее. В конце концов он сказал:
   А все-таки трагическая муза мне всего милей. Вам не  годилось  высту-
пать на сцене, ваше величество?
   - Нет, - говорит король.
   - Ну, так придется, ваше бывшее величество, и не дальше чем через три
дня, - говорит герцог. - В первом же подходящем городе мы снимем  зал  и
представим поединок из "Ричарда Третьего" и сцену на балконе из "Ромео и
Джульетты". Как вам это нравится?
   - Я конечно, стою за всякое прибыльное дело, но только, знаете ли,  я
ведь ничего не смыслю в актерской игре, да и видеть актеров мне почти не
приходилось. Когда мой папа приглашал их во дворец,  я  был  еще  совсем
мальчишкой. А вы думаете, вам удастся меня научить?
   - Еще бы! Это легче легкого.
   - Ну, тогда ладно. У меня давно уже руки чешутся -  хочется  попробо-
вать что-нибудь новенькое. Давайте сейчас же и начнем.
   Тут герцог рассказал ему все, что полагается: кто такой был  Ромео  и
кто такая Джульетта, и прибавил, что сам он привык играть Ромео, так что
королю придется быть Джульеттой.
   - Так ведь если Джульетта совсем молоденькая, не покажется ли все-та-
ки странно, что у нее такая лысина и седые баки?
   - Ну что вы! Не беспокойтесь - этим деревенским олухам и в голову  не
придет усомниться. А потом, вы же будете в костюме,  это  совсем  другое
дело: Джульетта на балконе, вышла перед сном полюбоваться на луну, она в
ночной рубашке и чепчике с оборками. А вот костюмы для этих ролей.
   Он вытащил два-три костюма из занавесочного ситца и сказал,  что  это
средневековые доспехи для Ричарда Третьего и его противника, и еще длин-
ную ночную рубашку из белого коленкора и чепец с оборками. Король  успо-
коился. Тогда герцог достал свою книжку и начал читать роли самым внуши-
тельным и торжественным голосом; расхаживая по плоту, он показывал,  как
это надо играть; потом отдал королю книжку и велел ему выучить роль наи-
зусть.
   Милями тремя ниже излучины стоял какой-то маленький городишко, и пос-
ле обеда герцог сказал, что он придумал одну штуку  и  теперь  мы  можем
плыть и днем, нисколько не опасаясь за Джима; надо только съездить в го-
род и все подготовить. Король решил тоже поехать и посмотреть,  не  под-
вернется ли чтонибудь подходящее. У нас вышел весь  кофе,  поэтому  Джим
сказал, чтоб и я поехал с ними и купил.
   Когда мы добрались до города, там все словно вымерло. На улицах  было
пусто и совсем тихо, будто в воскресенье. Мы разыскали где-то на задвор-
ках больного негра, который грелся на солнышке, и узнали  от  него,  что
весь город, кроме больных да старых и малых, отправился за  две  мили  в
лес, на молитвенное собрание. Король спросил, как туда пройти, и сказал,
что постарается выколотить из этого молитвенного собрания все, что  мож-
но, и мне тоже позволил пойти с ним.
   Герцог сказал, что ему нужно в типографию. Мы ее скоро  нашли  в  ма-
леньком помещении над плотничьей мастерской; все  плотники  и  наборщики
ушли на молитвенное собрание и даже двери не заперли.
   Помещение было грязное, заваленное всяким хламом, на стенах везде бы-
ли чернильные пятна и объявления насчет беглых негров и продажных  лоша-
дей. Герцог снял пиджак и сказал, что больше ему ничего не нужно.  Тогда
мы с королем отправились на молитвенное собрание.
   Мы попали туда часа через полтора, мокрые хоть выжми, потому что день
был ужасно жаркий. Там собралось не меньше тысячи человек со всей  окру-
ги, многие приехали миль за двадцать.
   В лесу было полным-полно лошадей, запряженных в повозки и привязанных
где придется; они жевали овес из кормушек и били копытами, отгоняя  мух.
Под навесами, сооруженными из кольев и покрытыми зелеными ветвями,  про-
давались имбирные пряники, лимонад, целые горы арбузов, молодой кукурузы
и прочей зелени.
   Проповеди слушали под такими же навесами, только они были побольше  и
битком набиты народом. Скамейки там были сколочены из горбылей,  с  ниж-
ней, круглой, стороны в них провертели дыры и вбили  туда  палки  вместо
ножек. Спинок у скамей не было. Для  проповедников  под  каждым  навесом
устроили высокий помост.
   Женщины были  в  соломенных  шляпках,  некоторые  -  в  полушерстяных
платьях, другие - в бумажных, а кто помоложе - в  ситцевых.  Кое-кто  из
молодых людей пришел босиком, а ребятишки бегали в одних холщовых рубаш-
ках. Старухи вязали, молодежь потихоньку перемигивалась.
   Под первым навесом, к которому мы подошли, проповедник читал молитву.
Прочтет две строчки, и все подхватят их хором, и выходило очень торжест-
венно - сколько было народу и все пели  с  таким  воодушевлением;  потом
проповедник прочтет следующие две строчки, а хор их повторит, и так  да-
лее. Молящиеся воодушевлялись все больше и больше и пели  все  громче  и
громче, и под конец некоторые застонали, а другие завопили.  Тут  пропо-
ведник начал проповедовать, и тоже не как-нибудь, а с увлечением: снача-
ла перегнулся на одну сторону помоста, потом на другую, потом наклонился
вперед, двигая руками и всем туловищем и выкрикивая каждое слово во  все
горло. Время от времени он поднимал кверху раскрытую Библию и повертывал
ее то в одну сторону, то в другую, выкрикивая: "Вот медный змий в пусты-
не! Воззрите на него и исцелитесь!" И все откликались: "Слава тебе,  бо-
же! А-а-минь!"
   Потом он стал проповедовать дальше, а слушатели кто рыдал,  кто  пла-
кал, кто восклицал "аминь".
   - Придите на скамью, кающиеся! Придите,  омраченные  духом!  (Аминь!)
Придите, больные и страждущие! (Аминь!) Придите, хромые, слепые и  увеч-
ные! (Аминь!) Придите, нуждающиеся и обремененные,  погрязшие  в  стыде!
(А-аминь!) Придите, все усталые, измученные и обиженные! Придите, падшие
духом! Придите, сокрушенные сердцем! Придите в рубище, не омытые от гре-
ха! Хлынули воды очищения! Врата райские открылись перед вами! Войдите в
них и успокойтесь! (А-аминь! Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе!)
   И так далее.
   Из-за криков и рыданий уже нельзя было разобрать, что говорит  пропо-
ведник. То там, то здесь люди поднимались со своих мест и изо  всех  сил
старались пробиться к скамье кающихся, заливаясь слезами;  а  когда  все
кающиеся собрались к передним скамейкам, они начали  петь,  выкликать  и
бросаться плашмя на солому, как полоумные.
   Не успел я опомниться, как король тоже  присоединился  к  кающимся  и
кричал громче всех, а потом полез на помост.  Проповедник  попросил  его
поговорить с народом, и король изъявил согласие. Он рассказал,  что  был
пиратом, тридцать лет был пиратом и плавал в Индийском океане,  но  этой
весной большую часть его шайки перебили в стычке, вот он  и  приехал  на
родину набрать новых людей, да, слава богу, его обокрали вчера  ночью  и
высадили с парохода без единого цента в кармане, и он очень  этому  рад;
лучше этого с ним ничего не могло случиться, потому что он  стал  теперь
новым человеком и счастлив первый раз в жизни. Как он ни беден, он  пос-
тарается опять добраться до Индийского океана и всю свою  жизнь  положит
на то, чтобы обращать пиратов на путь истины; ему  это  легче,  чем  ко-
му-либо другому, потому что все пиратские шайки на Индийском  океане  он
знает наперечет; и хотя без денег он доберется туда не скоро, все же  он
туда попадет непременно и каждый раз, обратив  пирата,  будет  говорить:
"Не благодарите меня, я этого не заслужил, все это сделали добрые жители
Поквилла, братья и благодетели рода человеческого, и их добрый проповед-
ник, верный друг всякого пирата".
   И тут он залился слезами, а вместе с ним заплакали и все прочие.  По-
том кто-то крикнул:
   - Устроим для него сбор, устроим сбор!
   Человек десять сорвались было с места, но кто-то сказал:
   - Пускай он сам обойдет всех со шляпой!
   Все согласились на это, и проповедник тоже.
   И вот король пошел в обход со шляпой, утирая слезы, а по дороге  бла-
гословлял всех, благодарил и расхваливал за то, что они так добры к бед-
ным пира гам в далеких морях; и самые  хорошенькие  девушки  то  и  дело
Вставали с места и со слезами на глазах  просили  позволения  поцеловать
его - просто так, на память, а он всегда соглашался и некоторых  обнимал
и целовал раз пять-шесть подряд; все его приглашали погостить  у  них  в
городе еще недельку, ввали его пожить к себе в дом и говорили, что  соч-
тут это за честь, но он отвечал, что ничем не может  быть  полезен,  раз
сегодня кончается молитвенное собрание, а кроме того,  ему  не  терпится
поскорей добраться до Индийского океана и там обращать пиратов  на  путь
истины.
   Когда мы вернулись на плот и король стал подсчитывать выручку, оказа-
лось, что он собрал восемьдесят семь долларов семьдесят пять центов.  Да
еще по дороге прихватил большую бутыль виски в три галлона, которую  на-
шел в лесу под повозкой.
   Король сказал, что ежели все это сложить вместе, то за один  день  он
еще никогда столько не добывал проповедью. Он сказал, что тут и разгова-
ривать нечего: язычники просто никуда не годятся по сравнению с  пирата-
ми, когда нужно обработать молитвенное собрание.
   Пока не явился король, герцогу тоже казалось, что он заработал недур-
но, но после того он переменил мнение. Он набрал и отпечатал в  типогра-
фии два маленьких объявления для фермеров - о продаже лошадей  и  принял
деньги: четыре доллара. Кроме того, он принял  еще  на  десять  долларов
объявлений для газеты и сказал, что напечатает их за четыре доллара, ес-
ли ему уплатят вперед, и они согласились. Подписаться на  газету  стоило
два доллара в год, а он взял с трех подписчиков по полдоллара, с тем что
они ему заплатят вперед; подписчики хотели заплатить, как всегда, дрова-
ми и луком, но герцог сказал, что только что купил типографию  и  снизил
расценки сколько мог, а теперь собирается вести дела за наличный расчет.
Он набрал еще стихи, которые сочинил сам из своей головы, - три куплета,
очень грустные и трогательные, а начинались они так:  "Разбей,  холодный
свет, мое больное сердце!" - набрал, оставил им набор, готовый для печа-
ти, и ничего за это не взял. Так вот, за все это он получил девять с по-
ловиной долларов и сказал, что ради этих денег ему пришлось  на  совесть
попотеть целый день.
   Потом он показал нам другое маленькое объявление, за которое он  тоже
ничего не взял, потому что напечатал его для нас. На картинке был  нари-
сован беглый негр с узлом на палке через плечо, а внизу было напечатано:
"200 долларов награды". Дальше рассказывалось про Джима, и все его  при-
меты были описаны точка в точку. Там говорилось, что он  убежал  прошлой
зимой с плантации Сент-Жак, в сорока милях от Нового Орлеана, и надо по-
лагать, что бежал на Север, а кто его поймает и  доставит  обратно,  тот
получит награду, и расходы ему будут оплачены.
   - Ну вот, - сказал герцог, - теперь, если понадобится, мы можем плыть
и днем. Как только мы завидим, что кто-нибудь к нам  подъезжает,  сейчас
же свяжем Джима по рукам и по ногам веревкой, положим его в шалаш, пока-
жем вот это объявление будем говорить, что мы его поймали выше по  реке,
а на пароход денег у нас нет, вот мы и взяли этот плот взаймы,  по  зна-
комству, и теперь едем получать награду. Кандалы и цепи были бы на Джиме
еще лучше, только это нам не к лицу при нашей бедности, вроде как золото
и серебро. А веревки - это как раз то, что требуется:  надо  выдерживать
стиль, как говорится у нас на сцене.
   Все мы нашли, что герцог очень ловко придумал: теперь вам без  всякой
помехи можно будет ехать и днем. За эту ночь мы успеем  проехать  доста-
точно, чтобы убраться подальше от шума, который поднимется в этом город-
ке после работы герцога в типографии; а потом нам можно будет и не  пря-
таться, если захотим.
   Мы притаились и сидели на одном месте часов до десяти вечера, а потом
потихоньку отчалили и выплыли на середину реки, подальше от города, и не
вывешивали фонаря, пока город совсем не скрылся из виду.
   Когда Джим стал будить меня в четыре часа утра на вахту, он спросил:
   - Гек, как ты думаешь, попадутся нам еще короли по дороге?
   - Нет... Думаю, что вряд ли.
   - Ну, тогда еще ничего, - говорит он. - Один или два туда-сюда, этого
нам за глаза хватит. Наш всегда пьян как стелька, да и герцог  тоже  хо-
рош.
   Оказывается, Джим просил герцога сказать  что-нибудь  пофранцузски  -
так только, чтобы послушать, на что это похоже, но тот сказал,  что  так
давно живет в Америке и столько перенес несчастий,  что  совсем  позабыл
французский язык.


   ГЛАВА XXI

   Солнце уже взошло, но мы плыли все дальше  и  не  останавливались  на
привал.
   Скоро встали и король с герцогом, кислые и хмурые с похмелья, но пос-
ле того как они окунулись в воду и выкупались, им стало много легче.
   После завтрака король уселся на краю плота, разулся, закатал штаны до
колен, опустил ноги в воду прохлаждения ради и, закурив  трубочку,  стал
учить наизусть "Ромео и Джульетту". После того  как  он  вытвердил  свою
роль, они с герцогом стали репетировать вместе.  Герцог  учил  короля  и
заставлял его повторять каждую реплику, вздыхать,  прикладывать  руку  к
сердцу и в конце концов сказал, что получается недурно. "Только, - гово-
рит, - напрасно вы ревете, как бык: "Ромео!" - вот этак; вы должны гово-
рить нежно и томно: вот так: "Ро-омео!" Ведь  Джульетта  кроткая,  милая
девушка, совсем еще ребенок, она не может реветь, как осел".
   А потом они вытащили два длинных меча, которые  герцог  выстрогал  из
дубовых досок, и начали репетировать поединок; герцог сказал, что он бу-
дет Ричард III. И, право, стоило посмотреть, как они топали по плоту но-
гами и наскакивали друг на друга.
   Довольно скоро король оступился и упал в воду; после этого они сдела-
ли передышку и стали друг другу рассказывать, какие у них бывали в преж-
нее время приключения на этой самой реке.
   После обеда герцог сказал:
   - Ну, Капет, представление, знаете ли, у нас должно  получиться  пер-
воклассное, поэтому надо, я думаю, что-нибудь к нему добавить. Во всяком
случае, надо приготовить что-нибудь на "бис".
   - А что это значит - на "бис"?
   Герцог объяснил ему, а потом говорит:
   - Я исполню на "бис" шотландскую или матросскую пляску, а вы...  пос-
тойте, надо подумать... Ага, вот оно!.. Вы можете прочитать монолог Гам-
лета.
   - Чего это - Гамлета?
   - Монолог Гамлета! Ну как же - самое прославленное место из Шекспира!
Высокая, высокая вещь! Всегда захватывает зрителей. В книжке у меня  его
нет - у меня всего один том, - но, пожалуй, я могу восстановить  его  по
памяти. Похожу немножко по плоту, посмотрю, нельзя ли вызвать эти строки
из глубин воспоминания...
   И он принялся расхаживать по плоту взад и вперед, страшно хмурясь,  и
то поднимал брови кверху, то прижимал руку ко лбу, отшатываясь назад  со
стоном, то вздыхал, то ронял слезу.
   Смотреть на него было просто занятно.
   В конце концов он все вспомнил и позвал нас слушать. Стал в самую ве-
личественную позу, одну ногу выдвинул вперед, руки поднял кверху, а  го-
лову откинул назад, глядя в небо, и пошел валять: он и зубами скрипел, и
завывал, и бил себя в грудь, и декламировал, - одним словом, все  другие
актеры, каких я только видел, и в подметки ему не годились.
   Вот этот монолог. Мне ничего не стоило его запомнить - столько време-
ни герцог натаскивал короля;
   Быть или не быть? Вот в чем загвоздка!
   Терпеть ли бедствия столь долгой жизни,
   Пока Бирнамский лес пойдет на Дунсинан,
   Иль против моря зол вооружиться?
   Макбет зарезал сон, невинный сон,
   Вот отчего беда так долговечна!
   И мы скорей снесем земное горе,
   Чем убежим к безвестности за гробом.
   Дункана ты разбудишь! Что ж, пускай
   Кто б стал терпеть обиды, злобу света,
   Тиранов гордость, сильных оскорбленья,
   В одеждах траурных, как подобает,
   Когда в ночи разверзнутся могилы,
   Страна безвестная, откуда нет пришельцев,
   И гаснет цвет решимости природной,
   Бледнея перед гнетом размышленья.
   И тучи, что над кровлями нависли,
   Уходят, словно кошка в поговорке,
   Удел живых... Такой исход достоин
   Желаний жарких. Умереть - уснуть.
   О милая Офелия! О нимфа!
   Сомкни ты челюсти, тяжелые, как мрамор,
   И в монастырь ступай!
   Ну, старику эта штука понравилась, он очень скоро выучил ее  наизусть
и читал так, что лучше и не надо. Он словно нарочно для этого родился, а
когда набил себе руку и разошелся вовсю, то можно было залюбоваться, как
у него это получается: когда он декламировал, он рвал и метал, просто из
кожи лез.
   При первом же удобном случае герцог напечатал  театральные  афиши,  и
после того у нас на плоту дня два или три была сущая неразбериха  -  все
время только и знали, что сражались на мечах да  репетировали,  как  это
называлось у герцога.
   Однажды утром, когда мы были уже в самой глубине штата Арканзас, впе-
реди, в излучине реки, вдруг показался какой-то захудалый городишко.  Не
доезжая до него трех четвертей мили, мы спрятали плот в  устье  какой-то
речки, так густо обросшей кипарисами, что она походила  больше  на  тун-
нель. Все мы, кроме Джима, сели в лодку и отправились в город  -  погля-
деть, нельзя ли тут дать представление.
   Нам здорово повезло: нынче днем в городе должен был выступить цирк, и
из деревень уже начал съезжаться народ - верхом, и на дребезжащих повоз-
ках. Цирк должен был уехать к вечеру, так что наше  представление  приш-
лось кстати и могло иметь успех. Герцог снял залу суда, и мы пошли раск-
леивать афиши. Вот что на них было напечатано:
   ВОЗРОЖДЕНИЕ ШЕКСПИРА!!!
   ИЗУМИТЕЛЬНОЕ ЗРЕЛИЩЕ!
   Только один спектакль!
   ЗНАМЕНИТЫЕ ТРАГИКИ
   Давид Гаррик Младший  из  театра  "Друри-Лейн"  в  Лондоне  и  Эдмунд
Кин-Старший из Королевского театра "Уайтчепел, Пудинг-лейн,  Пиккадилли,
Лондон, и из Королевских театров в Европе в своем непревзойденном  шекс-
пировском театре под названием
   СЦЕНА НА БАЛКОНЕ из "Ромео и Джульетты"!!!
   Ромео - мистер Гаррик.
   Джульетта - мистер Кин.
   При участии всей труппы!
   Новые костюмы, новые декорации, новая постановка!
   А также захватывающий, неподражаемый и повергающий в ужас поединок на
мечах из "Ричарда III"!!!
   Ричард III - мистер Гаррик.
   Ричмонд - мистер Кин.
   А также (по просьбе публики) бессмертный монолог Гамлета!!!
   В исполнении знаменитого КИНА!
   Выдержавший 300 представлений в Париже!
   Только один спектакль!
   По случаю отъезда на гастроли в Европу!
   Вход - 25 центов; для детей и прислуги - 10 центов"
   Мы пошли шататься по городу. Почти все лавки и дома здесь  были  ста-
рые, рассохшиеся и испокон веку некрашеные; все это  едва  держалось  от
ветхости. Дома стояли точно на ходулях, фута на три, на четыре от земли,
чтобы река не затопила, когда  разольется.  При  домах  были  и  садики,
только в них ничего не росло, кроме дурмана и подсолнуха,  да  на  кучах
золы валялись рваные сапоги и башмаки, битые бутылки, тряпье  и  помятые
ржавые жестянки. Заборы, сколоченные из разнокалиберных  досок,  набитых
как попало одна на другую, покривились в разные стороны, и калитки в них
держались всего на одной петле - да и та была кожаная. Кое-где они  были
даже выбелены, - видно, в давние времена, может, еще  при  Колумбе,  как
сказал герцог. Обыкновенно в садиках рылись свиньи, а хозяева их  оттуда
выгоняли.
   Все городские лавки выстроились вдоль одной улицы. Над ними были уст-
роены полотняные навесы на столбиках, и приезжие из  деревни  покупатели
привязывали к этим столбикам своих лошадей. Под навесами, на пустых ящи-
ках из-под товара, целыми днями сидели здешние лодыри, строгали  палочки
карманными ножами фирмы Барлоу, а еще жевали табак