шо, что его сцапали.
   - Еще бы не хорошо! За него ведь полагается двести долларов  награды.
Все равно что на дороге найти.
   - Ну да, я бы тоже мог получить награду, если бы был постарше: ведь я
первый его увидел. А кто же его поймал?
   - Один старик, приезжий; только он продал свою долю за  сорок  долла-
ров, потому что ему надо уезжать вверх по реке, а ждать он не может. По-
думать только! Нет, я бы подождал - пускай бы и семь лет пришлось ждать.
   - И я тоже, обязательно, - говорю я. - А может, его доля больше и  не
стоит, раз он продал так дешево? Может, дело-то не совсем чистое?
   - Ну, как же не чистое - чище не бывает. Я сам видел объявление.  Там
про него все написано, точка в точку сходится - лучше всякого  портрета,
а бежал он из-под Нового Орлеана, с плантации. Нет, уж тут комар носу не
подточит, все правильно... Слушай, а ты мне не  одолжишь  табачку  поже-
вать?
   Табаку у меня не было, и он пошел дальше. Я вернулся на плот,  сел  в
шалаш и стал думать. Но так ничего и не придумал. Думал до тех пор, пока
всю голову не разломило, и все-таки не нашел никакого способа избавиться
от беды. Сколько мы плыли по реке, сколько делали для этих мошенников, и
все зря! Так все и пропало задаром, из-за того что у  них  хватило  духу
устроить Джиму такую подлость: опять продать его в рабство на всю  жизнь
за какие-то паршивые сорок долларов, да еще чужим людям!
   Я даже подумал, что для Джима было бы в тысячу раз  лучше  оставаться
рабом у себя на родине, где у него есть семья, если уж ему на роду напи-
сано быть рабом. Уж не написать ли мне письмо  Тому  Сойеру?  Пускай  он
скажет мисс Уотсон, где находится Джим. Но скоро я эту мысль оставил,  и
вот почему: а вдруг она рассердится и не простит ему  такую  неблагодар-
ность и подлость, что он взял да и убежал от нее, и опять продаст его? А
если и не продаст, все равно добра не жди: все  будут  презирать  такого
неблагодарного негра, - это уж так полагается,  -  и  обязательно  дадут
Джиму почувствовать, какой он подлец и негодяй. А мое-то положение! Всем
будет известно, что Гек Финн помог негру освободиться; и если  я  только
увижу кого-нибудь из нашего города, то, верно, со стыда готов буду сапо-
ги ему лизать. Это уж всегда так бывает: сделает человек подлость, а от-
вечать за нее не хочет, - думает: пока этого никто не знает, так и  сты-
диться нечего. Вот и со мной так вышло. Чем больше я думал, тем  сильней
меня грызла совесть, я чувствовал себя прямо-таки дрянью, последним  не-
годяем и подлецом. И наконец меня осенило: ведь это, думаю, явное дело -
рука провидения для того и закатила мне такую оплеуху,  чтобы  я  понял,
что на небесах следят за моим поведением, и там уже известно, что я  ук-
рал негра у бедной старушки, которая ничего плохого мне не сделала.  Вот
мне и показали, что есть такое всевидящее око, оно не потерпит  нечести-
вого поведения, а мигом положит ему конец. И как только я это понял, но-
ги у меня подкосились от страха. Ну, я все-таки  постарался  найти  себе
какое-нибудь оправдание; думаю: ничему хорошему меня не учили, значит, я
уж не так виноват; но что-то твердило мне: "На то есть воскресная школа,
почему же ты в нее не ходил? Там бы тебя научили, что если  кто  поможет
негру, то за это будет веки вечные гореть в аду".
   Меня просто в дрожь бросило. И я уже совсем было решил: давай  попро-
бую помолюсь, чтобы мне  сделаться  не  таким,  как  сейчас,  а  хорошим
мальчиком, исправиться. И стал на колени. Только молитва не шла у меня с
языка. Да и как же иначе? Нечего было и стараться скрыть это от бога.  И
от себя самого тоже. Я-то знал, почему у меня язык не поворачивается мо-
литься. Потому что я кривил душой, не по-честному поступал - вот почему.
Притворялся, будто хочу исправиться, а в самом главном грехе не  покаял-
ся. Вслух говорил, будто я хочу поступить как надо,  по  совести,  будто
хочу пойти и написать хозяйке этого негра, где он находится, а в глубине
души знал, что все вру, и бог это тоже знает. Нельзя  врать,  когда  мо-
лишься, - это я понял.
   Тут я совсем запутался, хуже некуда, и не знал, что мне делать. Нако-
нец придумал одну штуку; говорю себе: "Пойду напишу это самое письмо,  а
после того посмотрю, смогу ли я молиться". И удивительное дело: в ту  же
минуту на душе у меня сделалось легко, легче перышка, и все как-то сразу
стало ясно. Я взял бумагу, карандаш и написал:
   "Мисс Уотсон, ваш беглый негр Джим находится здесь, в двух  милях  от
Пайксвилла, у мистера Фелпса; он отдаст Джима, если вы пришлете награду.
   Гек Финн"
   Мне стало так хорошо, и я почувствовал, что первый раз в жизни  очис-
тился от греха и что теперь смогу молиться. Но я все-таки подождал с мо-
литвой, а сначала отложил письмо и долго сидел и думал: вот, думаю,  как
это хорошо, что так случилось, а то ведь я чуть-чуть не погубил свою ду-
шу и не отправился в ад. Потом стал думать дальше. Стал  вспоминать  про
наше путешествие по реке и все время так и видел перед собой Джима,  как
живого: то днем, то ночью, то при луне, то в грозу, как мы с ним  плывем
на плоту, и разговариваем, и поем, и смеемся. Но только я  почему-то  не
мог припомнить ничего такого, чтобы настроиться против Джима, а как  раз
наоборот. То вижу, он стоит вместо меня на вахте, после того как отстоял
свою, и не будит меня, чтобы я выспался; то вижу, как он радуется, когда
я вернулся на плот во время тумана или когда я опять повстречался с  ним
на болоте, там, где была кровная вражда; и как он  всегда  называл  меня
"голубчиком" и "сынком", и баловал меня, и делал для меня все, что  мог,
и какой он всегда был добрый; а под конец мне вспомнилось, как я  спасал
его - рассказывал всем, что у нас на плоту оспа, и как он был за это мне
благодарен и говорил, что лучше меня у него нет друга на свете и что те-
перь я один у него остался друг.
   И тут я нечаянно оглянулся и увидел свое письмо.  Оно  лежало  совсем
близко. Я взял его и подержал в руке. Меня даже в дрожь бросило,  потому
что тут надо было раз навсегда решиться, выбрать что-нибудь одно, -  это
я понимал. Я подумал с минутку, даже как будто дышать перестал, и говорю
себе: "Ну что ж делать, придется гореть в аду". Взял и разорвал письмо.
   Страшно было об этом думать, страшно было говорить такие слова, но  я
их все-таки сказал. А уж что сказано, то сказано - больше я и не думал о
том, чтобы мне исправиться. Просто выкинул все это из головы; так и ска-
зал себе, что буду опять грешить по-старому, - все равно, такая  уж  моя
судьба, раз меня ничему хорошему не учили. И для начала не пожалею  тру-
дов - опять выкраду Джима из рабства; а если придумаю еще что-нибудь ху-
же этого, то и хуже сделаю; раз мне все равно пропадать,  то  пускай  уж
недаром.
   Тогда я стал думать, как взяться за это дело, и перебрал в уме  много
всяких способов; и наконец остановился на одном, самом подходящем. Я хо-
рошенько заметил положение одного лесистого острова, немного ниже по ре-
ке, и, как только совсем стемнело, вывел плот из тайника, переправился к
острову и спрятал его там, а сам лег спать. Я проспал всю ночь, поднялся
еще до рассвета, позавтракал и надел все новое, купленное в магазине,  а
остальную одежду и еще кое-какие вещи связал в узелок, сел  в  челнок  и
переправился на берег. Я причалил пониже того места, где, по-моему, была
плантация Фелпса, спрятал узелок в лесу, налил в челнок воды, набросал в
него камней и затопил на четверть мили ниже лесопилки, стоявшей над  ма-
ленькой, речкой, - чтобы мне легко было найти челнок, когда он опять по-
надобится.
   После этого я выбрался на дорогу и, проходя мимо лесопилки, увидел на
ней вывеску: "Лесопилка Фелпса", а когда подошел к усадьбе - она была на
двести или триста шагов подальше, - то, сколько ни глядел, все-таки  ни-
кого не увидел, хотя был уже белый день. Но я не собирался пока ни с кем
разговаривать - мне надо было только посмотреть, где у них что  находит-
ся. По моему плану, мне надо было прийти туда из городка, а не  с  реки.
Так что я только поглядел и двинулся дальше, прямо в город. И что же  вы
думаете? Первый человек, на которого я там  наткнулся,  был  герцог.  Он
наклеивал афишу: "Королевский Жираф", только три  представления,  -  все
как в прошлый раз. Ну и нахальство же было у этих жуликов!  Я  наткнулся
на него неожиданно и не успел увильнуть. Он как будто удивился  и  гово-
рит:
   - Эге! Откуда это ты? - Потом как будто даже обрадовался и  спрашива-
ет: - А плот где? Хорошо ли ты его спрятал?
   - Вот и я вас то же самое хотел  спросить,  ваша  светлость.  Тут  он
что-то перестал радоваться и говорит:
   - Это с какой же стати ты меня вздумал спрашивать?
   - Ну, - говорю, - когда я вчера увидал короля в этой распивочной,  то
подумал: не скоро мы его затащим обратно на плот, когда-то он еще  прот-
резвится; вот и я пошел шататься по городу - надо  же  было  куда-нибудь
девать время! А тут один человек пообещал мне десять центов за то, чтобы
я помог ему переправиться на лодке за реку и привезти оттуда барана; вот
я и пошел с ним; а когда мы стали тащить барана в  лодку,  этот  человек
дал мне держать веревку, а сам стал подталкивать его  сзади;  но  только
баран оказался мне не по силам: он у меня вырвался и удрал, а мы побежа-
ли за ним. Собаки мы с собой не взяли, вот и пришлось гоняться за  бара-
ном по берегу, пока он не выбился из сил. Мы гонялись за ним до темноты,
потом перевезли его в город, а после того я пошел к плоту. Прихожу  -  а
плота нету. "Ну, - говорю себе, - должно быть, у них вышла  какая-нибудь
неприятность и они удрали и негра моего с собой увезли! А  этот  негр  у
меня один-единственный, а я на чужой стороне, и никакого имущества у ме-
ня больше нет, и заработать на хлеб я тоже не могу". Сел и  заплакал.  А
ночевал я в лесу. Но куда же все-таки девался плот? И Джим  где?  Бедный
Джим!
   - Я почем знаю... то есть насчет плота. Этот старый дурак тут кое-что
продал и получил сорок долларов, а когда мы отыскали его в  распивочной,
у него уже повытянули все деньги, кроме тех, что он истратил на выпивку.
А когда я поздно ночью приволок его домой и плота на месте не оказалось,
мы с ним так и подумали: "Этот чертенок, должно быть, украл наш  плот  и
бросил нас, уплыл вниз по реке".
   - Как же это я бросил бы своего негра? Ведь он у меня один-единствен-
ный, одна моя собственность.
   - Мы про это совсем забыли. Привыкли думать, что это наш негр, вот  в
чем дело... ну да, считали его своим; да и то сказать: мало, что ли,  мы
с ним возились? А когда мы увидели, что  плот  пропал  и  у  нас  ничего
больше нет, мы решили: не попробовать ли еще разок "Жирафа"? Ничего дру-
гого не остается. Вот я и стараюсь, с самого утра во рту маковой росинки
не было. Где у тебя эти десять центов? Давай их сюда!
   Денег у меня было порядочно, так что я дал ему десять центов,  только
попросил истратить их на еду и мне тоже дать немножко, потому что  я  со
вчерашнего дня ничего не ел. На это герцог ни слова не ответил, а  потом
повернулся ко мне и говорит:
   - Как по-твоему, негр на нас не донесет? А то мы  с  него  всю  шкуру
спустим!
   - Как же он может донести? Ведь он убежал!
   - Да нет! Этот старый болван его продал и со мной даже не  поделился,
так деньги зря и пропали.
   - Продал? - говорю я и начинаю плакать. - Как же так... ведь это  мой
негр, и деньги тоже мои... Где он? Отдайте моего негра!
   - Негра тебе никто не отдаст, и дело с концом, так что перестань хны-
кать. Послушай-ка, ты уж не думаешь ли донести на нас? Ей-богу,  я  тебе
ни на грош не верю. Смотри попробуй только!
   Он замолчал, а у самого глаза злые, никогда я таких не видел. Хныкать
я не перестал, а сам говорю:
   - Ни на кого я доносить не собираюсь, да и  некогда  мне  этим  зани-
маться: мне надо идти искать своего негра.
   Видно было, что ему это очень не  понравилось:  стоит,  задумался,  и
афиши трепыхаются у него в руке; потом наморщил лоб и говорит:
   - Вот что я тебе скажу. Нам надо здесь пробыть три дня. Если ты  обе-
щаешь сам молчать и негру не позволишь на нас донести, я тебя научу, где
его искать.
   Я пообещал, а он говорит:
   - У одного фермера, а зовут его Сайлас Фе... - и вдруг замолчал.
   Понимаете, он сначала хотел сказать правду, а когда замолчал  и  стал
соображать да думать, то и передумал. Наверно, так оно и  было.  Мне  он
все-таки не верил, вот ему и хотелось убрать меня отсюда  на  целых  три
дня, чтобы я им не мешал. Помолчал немножко и говорит:
   - Человека, который его купил, зовут Абрам Фостер, Абрам Дж.  Фостер,
а живет он по дороге в Лафацет - это будет миль сорок в сторону.
   - Хорошо, - говорю, - в три дня туда дойду. Сегодня же днем и отправ-
люсь.
   - Нет, не днем, а ступай сейчас же, да не теряй времени и  не  болтай
зря по дороге! Держи язык за зубами и шагай побыстрей, тогда тебе от нас
никаких неприятностей не будет, понял?
   Вот этого приказа я и добивался, только это мне и нужно было. Мне на-
до было развязать себе руки, чтобы приняться за Дело.
   - Ну, так ступай, - сказал он, - и можешь  говорить  мистеру  Фостеру
все, что тебе вздумается. Может, он тебе и поверит, что Джим твой  негр,
- бывают такие идиоты, что не требуют документов;  по  крайней  мере,  я
слыхал, что здесь, на Юге, такие бывают. А как станешь рассказывать  про
фальшивое объявление и про награду, ты ему объясни, для чего это понадо-
билось, - может, он тебе поверит. Теперь проваливай и говори ему что хо-
чешь, да по дороге смотри держи язык за зубами, пока до места  не  добе-
решься!
   Я и пошел, направляясь от реки в сторону, и ни разу не оглянулся; я и
так чувствовал, что он за мной следит. Все равно я  знал,  что  ему  это
скоро надоест. Я прошел по этому направлению целую милю, ни разу не  ос-
танавливаясь; потом сделал круг по лесу и вернулся к усадьбе  Фелпса.  Я
решил приступить к делу сразу, без всякой канители, потому что надо  бы-
ло, чтобы Джим не проговорился, пока эти молодцы не уберутся подальше. А
то еще наживешь хлопот с этой братией. Я  на  них  нагляделся  досыта  и
больше не желал иметь с ними никакого дела.


   ГЛАВА XXXII

   Когда я добрался до усадьбы, кругом было  тихо,  как  в  воскресенье,
жарко и солнечно; все ушли работать в поле;  а  в  воздухе  стояло  едва
слышное гуденье жуков и мух, от которого делается до того тоскливо, буд-
то все кругом повымерло; да если еще повеет ветерок и  зашелестит  лист-
вой, то и вовсе душа уходит в пятки: так и кажется, будто  это  шепчутся
привидения, души тех, которые давным-давно померли,  и  всегда  чудится,
будто это они про тебя говорят. И вообще от этого всегда хочется  самому
помереть, думаешь: хоть бы все поскорей кончилось!
   Хлопковая плантация Фелпса была из тех маленьких,  захудалых  планта-
ций, которые все на одно лицо. Двор акра в два, огороженный  жердями;  а
для того чтобы перелезать через забор и чтоб  женщинам  было  легче  са-
диться на лошадь, к нему подставлены лесенкой обрубки бревен, точно  бо-
чонки разной высоты; кое-где во дворе растет тощая травка, но больше го-
лых и вытоптанных плешин, похожих на старую шляпу с вытертым ворсом; для
белых большой дом на две половины, из отесанных  бревен,  щели  замазаны
глиной или известкой, а сверху побелены, - только видно, что очень  дав-
но; кухня из неотесанных бревен соединена с домом длинным и широким  на-
весом; позади кухни - бревенчатая коптильня; по другую сторону коптильни
вытянулись в ряд три низенькие негритянские хижины; одна  маленькая  хи-
барка стоит особняком по одну сторону двора, у самого забора, а по  дру-
гую сторону - разные службы; рядом с хибаркой куча золы и большой  котел
для варки мыла; возле кухонной двери скамейка с ведром воды и  тыквенной
флягой; тут же рядом спит на солнышке собака; дальше - еще собаки; в уг-
лу двора три тенистых дерева; кусты смородины и крыжовника у забора;  за
забором огород и арбузная бахча; а дальше плантации хлопка, а за планта-
циями - лес.
   Я обошел кругом и перелез по обрубкам во двор с другой стороны, возле
кучи золы. Пройдя несколько шагов, я услышал  жалобное  гуденье  прялки,
оно то делалось громче, то совсем замирало; и тут мне уж без всяких  шу-
ток захотелось умереть, потому  что  это  самый  тоскливый  звук,  какой
только есть на свете.
   Я пошел прямо так, наугад, не стал ничего придумывать, а положился на
бога - авось с  его  помощью  скажу  что-нибудь,  когда  понадобится;  я
сколько раз замечал, что бог мне всегда помогал сказать  то,  что  надо,
если я ему сам не мешал.
   Только я дошел до середины двора, вижу - сначала одна  собака  встает
мне навстречу, потом другая, а я, конечно, остановился и гляжу  на  них,
не трогаюсь с места. Ну и подняли же они лай!
   Не прошло и четверти минуты, как я сделался чем-то  вроде  ступицы  в
колесе, если можно так выразиться, а собаки окружили  меня,  как  спицы,
штук пятнадцать сошлось вокруг меня кольцом, вытянув морды, а там и дру-
гие подбежали; гляжу - перескакивают через забор, выбегают из-за углов с
лаем и воем, лезут отовсюду.
   Из кухни выскочила негритянка со скалкой в руке и  закричала:  "Пошел
прочь, Тигр, пошла, Мушка! Убирайтесь, сэр!" - я стукнула скалкой снача-
ла одну, потом другую; обе собаки с визгом убежали, - за ними разбрелись
и остальные; а через секунду половина собак опять тут как тут  -  собра-
лись вокруг меня, повиливают хвостами и заигрывают со мной.  Собака  ни-
когда зла не помнит и не обижается.
   А за негритянкой выскочили трое негритят - девочка и два мальчика - в
одних холщовых рубашонках; они цеплялись за материнскую юбку и застенчи-
во косились на меня из-за ее спины, как это обыкновенно водится у ребят.
А из большого дома, смотрю, бежит белая женщина, лет сорока пяти или пя-
тидесяти, с непокрытой головой и с веретеном в руках; за ней выбежали ее
белые детишки, а вели они себя точь-в-точь как негритята. Она вся проси-
яла от радости и говорит:
   - Так это ты наконец! Неужели приехал?
   Не успел я и подумать, как у меня вылетело:
   - Да, мэм.
   Она схватила меня за плечи, обняла крепко-крепко, а  потом  взяла  за
обе руки и давай пожимать, а у самой покатились слезы - так и  текут  по
щекам; она все не выпускает меня, пожимает мне руки, а сама все твердит:
   - А ты, оказывается, вовсе не так похож на мать, как я  думала...  Да
что это я, господи! Не все ли равно! До чего же я рада тебя  видеть!  Ну
прямо, кажется, так бы и съела... Дети, ведь  это  ваш  двоюродный  брат
Том! Пойдите поздоровайтесь с ним.
   Но дети опустили голову, засунули палец в рот и спрятались у  нее  за
спиной. А она неслась дальше:
   - Лиза, не копайся, подавай ему горячий завтрак!.. А  то,  может,  ты
позавтракал на пароходе?
   Я сказал, что позавтракал. Тогда она побежала в дом, таща меня за ру-
ку, и детишки побежали туда же следом за нами. В доме она  усадила  меня
на стул с продавленным сиденьем, а сама уселась передо мной на низенькую
скамеечку, взяла меня за обе руки и говорит:
   - Ну вот, теперь я могу хорошенько на тебя  наглядеться!  Господи  ты
мой боже, сколько лет я об этом мечтала, и вот наконец ты здесь! Мы тебя
уже два дня ждем, даже больше... Отчего ты так опоздал? Пароход  сел  на
мель, что ли?
   - Да, мэм, он...
   - Не говори "да, мэм", зови меня тетя Салли... Где же это он  сел  на
мель?
   Я не знал, что отвечать: ведь неизвестно было, откуда должен идти па-
роход - сверху или снизу. Но я всегда больше  руководствуюсь  чутьем;  а
тут чутье подсказало мне, что пароход должен идти снизу  -  от  Орлеана.
Хотя мне это не очень помогло: я ведь не знал, как там, в низовьях,  на-
зываются мели. Вижу, надо изобрести новую мель или позабыть, как называ-
лась та, на которую мы сели, или... Вдруг меня осенило, и я выпалил:
   - Это не из-за мели, там мы совсем ненадолго задержались. У нас взор-
валась головка цилиндра.
   - Господи помилуй! Кто-нибудь пострадал?
   - Нет, мэм. Убило негр