ивязал челнок, снаружи
его никто не заметил бы.
   Я вышел на берег, сел на бревно в верхней части острова и стал  смот-
реть на широкую реку, на черные плывущие бревна и на город в трех  милях
отсюда, где еще мерцали три-четыре огонька. Огромный плот плыл по  реке:
сейчас он был милей выше острова, и  посредине  плота  горел  фонарь.  Я
смотрел, как он подползает все ближе, а когда он поравнялся с  тем  мес-
том, где я стоял, кто-то там крикнул: "Эй, на корме! Бери  правей!  "  Я
слышал это так ясно, как будто человек стоял со мной рядом.
   Небо стало понемногу светлеть; я пошел в  лес  и  лег  соснуть  перед
завтраком.


   ГЛАВА VIII

   Когда я проснулся, солнце поднялось так высоко,  что,  наверно,  было
уже больше восьми часов. Я лежал на траве, в прохладной  тени,  думая  о
разных разностях, и чувствовал себя довольно приятно, потому что  хорошо
отдохнул. В просветы между листвой видно было солнце, но вообще тут рос-
ли все больше высокие деревья, и под ними было очень  мрачно.  Там,  где
солнечный свет просеивался сквозь листву, на земле лежали пятнышки вроде
веснушек, и эти пятнышки слегка двигались, - значит, наверху  был  вете-
рок. Две белки уселись на сучке и, глядя  на  меня,  затараторили  очень
дружелюбно.
   Я разленился, мне было очень хорошо и совсем не хотелось  вставать  и
готовить завтрак. Я было опять задремал, как вдруг мне послышалось,  что
где-то выше по реке раскатилось глухое "бум! ". Я проснулся, приподнялся
на локте и прислушался; через некоторое время слышу опять то же самое. Я
вскочил, побежал на берег и посмотрел сквозь листву; гляжу, по воде рас-
плывается клуб дыма, довольно далеко от меня, почти наравне с пристанью.
А вниз по реке идет пароходик, битком набитый народом. Теперь-то  я  по-
нял, в чем дело! Бум! Смотрю, белый клуб дыма оторвался от парохода. Это
они, понимаете ли, стреляли из пушки над водой, чтоб мой труп всплыл на-
верх.
   Я здорово  проголодался,  только  разводить  костер  мне  было  никак
нельзя, потому что они могли увидеть дым. Я сидел,  глядя  на  пороховой
дым, и прислушивался к выстрелам. Река в этом месте доходит  до  мили  в
ширину, а в летнее утро смотреть на нее всегда приятно, так что я прово-
дил бы время очень недурно, глядя, как ловят мой труп,  если  бы  только
было чего поесть. И тут я вдруг вспомнил, что при этом  всегда  наливают
ртуть в ковриги хлеба и пускают по воде, потому что хлеб  всегда  плывет
прямехонько туда, где лежит утопленник, и останавливается над  ним.  Ну,
думаю, надо смотреть в оба: как бы не прозевать, если какая-нибудь  ков-
рига подплывет ко мне поближе. Я перебрался на иллинойсский край  остро-
ва; думаю - может, мне и повезет. И не  ошибся:  гляжу,  плывет  большая
коврига, и я уже было подцепил ее длинной палкой,  да  поскользнулся,  и
она проплыла мимо. Конечно, я стал там, где течение ближе всего подходит
к берегу, - настолько-то я смыслил.  Через  некоторое  время  подплывает
другая коврига, и на этот раз я ее не упустил. Я вытащил  затычку,  выт-
ряхнул небольшой шарик ртути, запустил в ковригу зубы. Хлеб  был  белый,
какой только господа едят, не то что простецкая кукурузная лепешка.
   Я выбрал хорошенькое местечко, где листва была погуще,  и  уселся  на
бревно, очень довольный, жуя хлеб и поглядывая на пароходик. И вдруг ме-
ня осенило. Говорю себе: уж, наверно, вдова, или пастор, или еще кто-ни-
будь молился, чтобы этот хлеб меня отыскал. И что же, так оно  и  вышло.
Значит, правильно: молитва доходит, - то есть в том случае, когда молят-
ся такие люди, как вдова или пастор; а моя молитва  не  подействует.  И,
по-моему, она только у праведников и действует.
   Я закурил трубочку и довольно долго сидел - курил и смотрел, что  де-
лается. Пароходик шел вниз по течению, и я подумал, что, когда он подой-
дет ближе, можно будет разглядеть, кто там на борту,  а  пароход  должен
был подойти совсем близко к берегу, в том месте, куда прибило хлеб.
   Как только пароходик подошел поближе, я выколотил  трубку  и  побежал
туда, где я выловил хлеб, и лег за бревно на берегу, на открытом  месте.
Бревно было с развилиной, и я стал в нее смотреть.
   Скоро пароходик поравнялся с берегом; он шел так близко  от  острова,
что можно было перекинуть сходни и сойти на берег. На пароходе были поч-
ти все, кого я знал: отец, судья Тэтчер, Бекки Тэтчер, Джо  Гарпер,  Том
Сойер со старухой тетей Полли, Сидом и Мэри и еще много других. Все раз-
говаривали про убийство. Но тут вмешался капитан и сказал:
   - Теперь смотрите хорошенько! Здесь течение подходит  всего  ближе  к
берегу: может, тело выбросило на берег и оно застряло где-нибудь в  кус-
тах у самой воды. Во всяком случае, будем надеяться.
   Ну, а я надеялся совсем на другое. Все они  столпились  на  борту  и,
наклонившись над перилами, старались вовсю - глядели чуть ли не в  самое
лицо мне. Я-то их отлично видел, а они меня нет. Потом капитан скомандо-
вал: "От борта!" - и пушка выпалила прямо в меня, так  что  я  оглох  от
грохота и чуть не ослеп от дыма; думал - тут мне и конец. Если бы  пушка
у них была заряжена ядром, то они наверняка получили бы то самое мертвое
тело, за которым гонялись. Ну, опомнился - гляжу, ничего мне  не  сдела-
лось, цел, слава богу. Пароход прошел мимо и скрылся  из  виду,  обогнув
мыс. Время от времени я слышал выстрелы, но все дальше и дальше; а после
того как прошло около часа, и совсем ничего не стало слышно. Остров  был
в три мили длиной. Я решил, что они доехали до конца острова  и  махнули
рукой на это дело. Оказалось, однако, что пока  еще  нет.  Они  обогнули
остров и пошли под парами вверх по миссурийскому рукаву, изредка стреляя
из пушки. Я перебрался на ту сторону острова и стал на них смотреть. По-
равнявшись с верхним концом острова, пароходик перестал стрелять, повер-
нул к миссурийскому берегу и пошел обратно в город.
   Я понял, что теперь могу успокоиться. Больше  никто  меня  искать  не
станет. Я выбрал свои пожитки из челнока и устроил себе уютное  жилье  в
чаще леса. Из одеял я соорудил что-то вроде палатки, для того чтобы вещи
не мочило дождем. Я поймал соменка, распорол ему брюхо пилой, а на зака-
те развел костер и поужинал. Потом закинул удочку, чтобы наловить рыбы к
завтраку.
   Когда стемнело, я уселся у костра с трубкой и чувствовал себя  сперва
очень недурно, а когда соскучился, то пошел на берег и слушал, как  пле-
щется река, считал звезды, бревна и плоты, которые плыли мимо,  а  потом
лег спать. Нет лучше способа провести время, когда соскучишься:  уснешь,
а там, глядишь, куда и скука девалась.
   Так прошло три дня и три ночи. Никакого разнообразия - все одно и  то
же. Зато на четвертый день я обошел кругом весь остров,  исследовал  его
вдоль и поперек. Я был тут хозяин, весь остров принадлежал мне, так ска-
зать, - надо же было узнать о нем побольше, а главное, надо  было  убить
время. Я нашел много земляники, крупной, совсем спелой, зеленый виноград
и зеленую малину, а ежевика только-только начала поспевать. "Все это  со
временем придется очень кстати", - подумал я.
   Ну, я пошел шататься по лесу и забрел в самую глубь, наверно, к  ниж-
нему концу острова. Со мной было ружье, только я ничего не подстрелил: я
его взял для защиты, а какую-нибудь дичь решил добыть поближе к дому.  И
тут я чуть не наступил на здоровенную змею, но она ускользнула от  меня,
извиваясь среди травы и цветов, а я пустился за ней,  стараясь  подстре-
лить ее; пустился бегом - и вдруг наступил прямо на головни костра,  ко-
торый еще дымился.
   Сердце у меня заколотилось. Я не стал особенно разглядывать, осторож-
но спустил курок, повернул и, прячась, побежал со всех ног обратно. Вре-
мя от времени я останавливался на минуту там, где листва была погуще,  и
прислушивался, но дышал так громко, что ничего не мог расслышать.  Прок-
рался еще подальше и опять прислушался, а там опять и опять. Если я  ви-
дел пень, то принимал его за человека, если сучок трещал у меня под  но-
гой, я чувствовал себя так, будто дыхание мне кто-то переломил пополам и
у меня осталась короткая половинка.
   Когда я добрался до дому, мне было здорово не по себе,  душа  у  меня
совсем ушла в пятки. "Однако, думаю, сейчас не время валять  дурака".  Я
поскорей собрал свои пожитки и отнес их в челнок, чтобы они не  были  на
виду; загасил огонь и разбросал золу кругом, чтобы костер был  похож  на
прошлогодний, а потом залез на дерево.
   Я, должно быть, просидел на этом дереве часа два, но так ничего и  не
увидел и не услышал, - мне только чудилось, будто я слышу и  вижу  много
всякой всячины. Ну, не сидеть же там целый век! В конце концов я взял да
и слез, засел в чаще и все время держался настороже. Поесть мне  удалось
только ягод да того, что осталось от завтрака.
   К тому времени, как стемнело, я здорово проголодался.  И  вот,  когда
стало совсем темно, я потихоньку спустился к реке и, пока луна не  взош-
ла, переправился на иллинойсский берег - за четверть  мили  от  острова.
Там я забрался в лес, сварил себе ужин и совсем было решил  остаться  на
ночь, как вдруг слышу: "цок-цок, цок-цок", - и думаю: это лошади  бегут,
а потом слышу и голоса. Я поскорее собрал все опять  в  челнок,  а  сам,
крадучись, пошел по лесу - не узнаю ли чего-нибудь. Отошел я не так  да-
леко и вдруг слышу голос:
   - Нам лучше остановиться здесь, если  найдем  удобное  место;  лошади
совсем выдохлись. Давайте посмотрим...
   Я не стал дожидаться, оттолкнулся от берега и  тихонько  переправился
обратно. Челнок я привязал на старом месте и решил, что переночую в нем.
   Спал я неважно: почему-то никак не мог уснуть, все  думал.  И  каждый
раз, как просыпался, мне все чудилось, будто кто-то схватил меня за  ши-
ворот. Так что сон не пошел мне в пользу. В конце  концов  говорю  себе:
"Нет, так невозможно! Надо узнать, кто тут есть  на  острове  вместе  со
мной. Хоть тресну, да узнаю!" И после этого мне сразу стало как-то  лег-
че.
   Я взял весло, оттолкнулся шага на два и повел  челнок  вдоль  берега,
держась все время в тени. Взошла луна; там, где не было тени, было свет-
ло, почти как днем. Я греб чуть ли не целый час; везде было тихо, и  все
спало мертвым сном. За это время я успел добраться до конца острова. По-
дул прохладный ветерок, поднимая рябь, - значит, ночь была на исходе.  Я
шевельнул веслом и повернул челнок носом к берегу, потом вылез и  краду-
чись пошел к опушке леса. Там я сел на бревно  и  стал  смотреть  сквозь
листву. Я увидел, как луна ушла  с  вахты  и  реку  начало  заволакивать
тьмой; потом над деревьями забелела светлая подоска, - и  я  понял,  что
скоро рассветет. Тогда я взял ружье и, на каждом шагу  останавливаясь  и
прислушиваясь, пошел к тому месту, где я наступил  на  золу  от  костра.
Только мне что-то не везло: никак не мог найти то место. Потом,  смотрю,
так и есть: сквозь деревья мелькает огонек. Я стал подкрадываться, осто-
рожно и не торопясь. Подошел поближе; смотрю - на земле лежит человек. Я
чуть не умер от страху. Голова у него была закутана одеялом, и  он  утк-
нулся носом чуть не в самый костер. Я сидел за кустами футах в шести  от
костра и не сводил с него глаз. Теперь уже стало светлеть  перед  зарей.
Скоро человек зевнул, потянулся и сбросил одеяло. Гляжу -  а  это  Джим,
негр мисс Уотсон! Ну и обрадовался же я! Говорю ему:
   - Здравствуй, Джим! - и вылез из кустов.
   Он как подскочит да как вытаращит на меня глаза.  Потом  бросился  на
колени, сложил руки и начал упрашивать:
   - Не тронь меня, не тронь! Я мертвецов никогда не обижал. Я их всегда
любил, все, что мог, для них делал. Ступай обратно в реку,  откуда  при-
шел, оставь в покое старика Джима, он с тобой всегда дружил.
   Ну, мне недолго пришлось ему объяснять, что я не мертвец. Уж очень  я
обрадовался Джиму. Теперь мне было не так тоскливо. Я не боялся, что  он
станет кому-нибудь рассказывать, где я скрываюсь, - я так ему и  сказал.
Я говорил, а он сидел и смотрел на меня, а сам  все  молчал.  Наконец  я
сказал:
   - Теперь уже совсем рассвело. Давай-ка завтракать. Разведи костер по-
лучше.
   - А какой толк его разводить, когда варить все  равно  нечего,  кроме
земляники и всякой дряни! Да ведь у тебя есть ружье, верно? Значит, мож-
но раздобыть чего-нибудь и получше земляники.
   - Земляника и всякая дрянь... - говорю я. - Этим ты и питался?
   - Ничего другого не мог достать, - говорит он.
   - Да с каких же пор ты на острове, Джим?
   - С тех самых пор, как тебя убили.
   - Неужто все время?
   - Ну да.
   - И ничего не ел, кроме этой дряни?
   - Да, сэр, совсем ничего.
   - Да ведь ты, верно, с голоду помираешь?
   - Просто лошадь съел бы! Верно, съел бы! А ты давно на острове?
   - С той ночи, как меня убили.
   - Да ну! А что же ты ел? Ах да, ведь у  тебя  ружье!  Да-да,  у  тебя
ружье. Это хорошо. Ты теперь подстрели что-нибудь, а я разведу костер.
   Мы с ним пошли туда, где был спрятан челнок, и,  покуда  он  разводил
костер на поляне под деревьями, я принес муку, грудинку, кофе, кофейник,
сковородку, сахар и жестяные кружки, так что Джим  прямо  остолбенел  от
изумления: он думал, что все это колдовство. Да еще я поймал порядочного
сома, а Джим выпотрошил его своим ножом и поджарил.
   Когда завтрак был готов, мы развалились на траве и съели его  с  пылу
горячим. Джим ел так, что за ушами трещало, - уж очень  он  изголодался.
Мы наелись до отвала, а потом легли отдыхать.
   Немного погодя Джим начал:
   - Послушайте-ка, Гек, а кого ж это убили в той хибарке, если не тебя?
   Тут я рассказал ему все как есть, а он говорит:
   - Ловко! Даже Тому Сойеру лучше не придумать.
   Я спросил:
   - А ты как сюда попал, Джим, зачем тебя принесло?
   Он замялся и, должно быть, около минуты молчал; потом сказал:
   - Может, лучше не говорить...
   - Почему, Джим?
   - Мало ли почему... Только ты про меня никому не говори. Ведь не ска-
жешь, Гек?
   - Провалиться мне, если скажу!
   - Ну ладно, я тебе верю, Гек. Я... я убежал.
   - Джим!
   - Смотри же, ты обещал не выдавать, - сам знаешь, что обещал, Гек!
   - Да уж ладно. Обещал не выдавать - и не выдам! Честное индейское, не
выдам! Пускай все меня назовут подлым аболиционистом,  пускай  презирают
за это - наплевать. Я никому не скажу, да и вообще я туда больше не вер-
нусь. Так что валяй рассказывай.
   - Так вот, видишь ли, как было дело. Старая хозяйка - это мисс Уотсон
- все ко мне придиралась, просто жить не давала, а все-таки обещала, что
в Орлеан меня ни за что не продаст. Но только я заметил,  что  последнее
время около дома все вертится один работорговец,  и  стал  беспокоиться.
Поздно вечером я подкрался к двери, - а дверь-то была не совсем  прикры-
та, - и слышу: старая хозяйка говорит вдове, что собирается продать меня
в Орлеан, на Юг; ей бы не хотелось, но только  за  меня  дают  восемьсот
долларов, а против такой кучи денег где же устоять! Вдова начала ее уго-
варивать, чтобы она меня не продавала, только я-то не  стал  дожидаться,
чем у них кончится, взял да и дал тягу.
   Спустился я с горы; думаю, стяну лодку где-нибудь на реке выше  горо-
да. Народ еще не спал, вот я и спрятался в старой бочарне  на  берегу  и
стал ждать, пока все разойдутся. Так и  просидел  всю  ночь.  Все  время
кто-нибудь шатался поблизости. Часов около шести утра мимо начали  проп-
лывать лодки, а в восемь или девять в каждой лодке только про то и гово-
рили, что твой папаша приехал в город и рассказывает, будто тебя  убили.
В лодках сидели дамы и господа, ехали осматривать место  убийства.  Иной
раз лодки приставали к берегу для отдыха, прежде чем переправиться на ту
сторону; вот из разговоров я и узнал про убийство. Мне было очень  жаль,
что тебя убили, Гек... Ну теперь-то, конечно, не жалко.
   Я пролежал под стружками целый день. Есть очень хотелось, а бояться я
не боялся: я знал, что вдова со старой  хозяйкой  сразу  после  завтрака
пойдут на молитвенное собрание и там пробудут целый день, а про меня по-
думают, что я еще на рассвете ушел пасти коров: хватятся меня только ве-
чером, как стемнеет. Остальная прислуга меня тоже  не  хватится,  это  я
знал: все улизнули гулять, пока старух дома нету.
   Ну ладно... Как только стемнело, я вылез и пошел по берегу против те-
чения, прошел, должно быть, мили две, а то и больше, - там  уж  и  домов
никаких нет. Тогда я решил, что мне делать. Понимаешь, если бы  я  пошел
пешком, меня выследили бы собаки; а украсть лодку и переплыть на ту сто-
рону - лодки хватятся, узнают, где я пристал на той  стороне,  и  найдут
мой след. Нет, думаю, для меня самое подходящее дело - плот:  он  следов
не оставляет.
   Скоро, вижу, из-за поворота показался огонек. Я  бросился  в  воду  и
поплыл, а сам толкаю перед собою бревно. Заплыл на середину реки,  спря-
тался среди плывущих бревен, а голову держу пониже и гребу против  тече-
ния - жду, пока плот подойдет. Потом подплыл к корме и уцепился за  нее.
Тут нашли облака, стало совсем темно, я вылез и лег на плоту.  Люди  там
собрались на середине, поближе к фонарю. Река все  поднималась,  течение
было сильное, и я сообразил, что к четырем часам проплыву  с  ними  миль
двадцать пять вниз по реке, а там, перед рассветом, слезу в воду, доплы-
ву до берега и уйду в лес на иллинойсской стороне.
   Только не повезло мне, мы уже поравнялись с островом; и вдруг,  смот-
рю, на корму идет человек с фонарем. Вижу, дожидаться  нечего,  спрыгнул
за борт, да и поплыл к острову. Я думал, что где угодно вылезу, да разве
тут вылезешь - берег уж очень крутой. Пришлось мне плыть до нижнего кон-
ца острова, пока не нашел подходящего места. Я спрятался в  лесу,  решил
на плоты больше не садиться, раз там расхаживают с фонарями взад и  впе-
ред. Трубка, пачка табаку и спички были у меня в шапке, они не промокли:
все оказалось в порядке.
   - Значит, все это время ты не ел ни хлеба, ни мяса? Что же ты не пой-
мал себе черепаху?
   - Как же ее поймаешь? На нее ведь не бросишься и не схватишь, а  кам-
нем ее разве убьешь? Да и как это ночью их ловить? А днем я на берег  не
выходил.
   - Да, это верно. Тебе, конечно, пришлось все время сидеть в лесу.  Ты
слышал как стреляли из пушки?
   - Еще бы! Я знал, что это тебя ищут. Я видел, как они плыли  мимо,  -
глядел на них из-за кустов.
   Какие-то птенцы порхнули мимо - пролетят два шага и сядут. Джим  ска-
зал, что это к дождю. Есть такая примета: если цыплята  перепархивают  с
места на место, значит, будет дождь; ну и с птенцами, наверно, то же са-
мое. Я хотел поймать несколько штук, только Джим не позволил. Он сказал,
что это к смерти. У него отец был очень болен; кто-то  из  детей  поймал
птицу, и старуха бабушка сказала, что отец умрет, - так оно и вышло.
   А еще Джим сказал, что не надо пересчитывать, сколько чего  готовится
к обеду, это не к добру. То же самое, если  вытряхивать  скатерть  после
захода солнца. А еще если у человека есть пчелы и этот человек умрет, то
пчелам непременно нужно об этом сказать на следующее утро, до  того  как
взойдет солнце, а не то они ослабеют, перестанут работать и  передохнут.
Джим сказал, будто пчелы но жалят дураков, только я этому не верю: я сам
сколько раз пробовал и они меня не кусали.
   Кое-что из этого я слыхал и раньше, только не все.  Джим  знал  много
примет и сам говорил, что почти все знает. По-моему, выходило,  что  все
приметы не к добру, и потому я спросил Джима, не  бывает  ли  счастливых
притмсг. Он сказал:
   - Совсем мало, и то от них никакой нет пользы. Зачем тебе знать,  что
скоро счастье привалит тебе? Чтобы избавиться от него?
   А еще он сказал:
   - Если у тебя волосатые руки и волосатая грудь - это верная  примета,
что разбогатеешь. Ну, от такой приметы еще есть какой-то прок, ведь ког-
да-то оно будет! Понимаешь, может, ты сначала долго будешь бедный и, мо-
жет, с горя возьмешь да и повесишься, если не будешь  знать,  что  потом
разбогатеешь.
   - А у тебя волосатые руки и гр