ней не был позабыт: в ней молились и за церковь, и за
детей, принадлежащих к этой церкви, и за другие церкви в городке,  и  за
самый городок, и за родину, и за свой штат, и за всех чиновников  штата,
и за все Соединенные Штаты, и за все церкви  Соединенных  Штатов,  и  за
конгресс, и за президента, и за всех должностных лиц; за бедных моряков,
плавающих по бурному морю, за угнетенные народы, стонущие под игом евро-
пейских монархов и восточных деспотов; за тех, кому  открыт  свет  еван-
гельской истины, но они имеют уши и не слышат, имеют глаза и  не  видят;
за язычников на дальних островах среди моря; а заключалась она молением,
чтобы слова проповедника были услышаны и пали на добрую почву, чтобы се-
мена, им посеянные, взошли во  благовремении  и  дали  обильный  урожай.
Аминь.
   Зашелестели юбки, и поднявшиеся со своих мест  прихожане  снова  усе-
лись. Мальчик, о котором повествует эта книга,  нисколько  не  радовался
молитве: он едва ее вытерпел, и то через силу. Во все время  молитвы  он
вертелся на месте; не вникая в суть, он подсчитывал, за  что  уже  моли-
лись, - слушать он не слушал, но самая суть давно была ему наизусть  из-
вестна, известно было также, что после чего будет сказано. И когда  пас-
тор вставлял от себя что-нибудь новенькое, Том  ловил  ухом  непривычные
слова, и вся его натура возмущалась: он считал такие прибавления нечест-
ными и жульническими. В середине молитвы на спинку  скамьи  перед  Томом
уселась муха и долго не давала ему покоя -  она  то  потирала  сложенные
вместе лапки, то охватывала ими голову и с такой силой  чесала  ее,  что
голова чуть не отрывалась от туловища, а тоненькая, как ниточка, шея бы-
ла вся на виду; то поглаживала крылья задними лапками: и одергивала  их,
как будто это были фалды фрака; и вообще занималась своим  туалетом  так
невозмутимо, словно знала, что находится в полной безопасности.  Да  так
оно и было; как ни чесались у Тома руки поймать ее, они на это не подни-
мались: Том верил, что в один миг загубит свою душу, если выкинет  такую
штуку во время молитвы. Однако при последних словах проповедника его ру-
ка дрогнула и поползла вперед, и как только сказано было  "аминь",  муха
попалась в плен. Тетя Полли поймала его на месте преступления и застави-
ла выпустить муху.
   Проповедник прочел текст из Библии и пустился рассуждать скучным  го-
лосом о чем-то таком неинтересном, что многие прихожане  начали  клевать
носом, хотя, в сущности, речь шла о преисподней и вечных муках, а  число
праведников, которым предназначено было спастись, пастор довел до  такой
ничтожной цифры, что и спасать-то их не стоило, Том считал страницы про-
поведи: выйдя из церкви: он всегда знал, сколько страниц было прочитано,
зато почти никогда не знал, о чем читали. Однако на этот раз он  заинте-
ресовался проповедью, хотя и ненадолго. Проповедник нарисовал  величест-
венную и трогательную картину того, как наступит царство божие на  земле
и соберутся все народы, населяющие землю, и лев возляжет рядом с  ягнен-
ком, а младенец поведет их. Но вся возвышенная мораль  и  поучительность
этого величественного зрелища пропали для Тома даром: он думал только  о
том, какая это будет выигрышная роль для главного действующего лица,  да
еще на глазах у всех народов; и ему самому захотелось быть этим  младен-
цем, конечно, при условии, что лев будет ручной.
   После этого его мучения возобновились, потому что дальше пошли всякие
сухие рассуждения. Но вдруг он вспомнил, какое у него имеется сокровище,
и извлек его на свет. Это был большой черный жук со страшными  челюстями
- "щипач", как называл его Том. Он сидел в  коробочке  из-под  пистонов.
Первым делом жук вцепился ему в палец. Само собой, Том  отдернул  палец,
жук полетел в проход между скамейками и шлепнулся на спину, а палец  Том
засунул в рот. Жук лежал, беспомощно шевеля лапками, не в силах перевер-
нуться. Том косился на него, всей душой стремясь его достать, но жук был
очень далеко, так что никак нельзя было дотянуться. Другие прихожане, не
чувствуя никакого интереса к проповеди, тоже нашли в жуке развлечение  и
начали искоса поглядывать на него. Тут в церковь забежал чей-то  пудель,
одурелый и разморенный от летней жары и тишины. Он соскучился в  заточе-
нии и жаждал перемены. Завидев жука, он сразу ожил и завилял хвостом. Он
оглядел добычу, обошел ее кругом, обнюхал издали, еще раз обошел кругом;
потом осмелел, подошел поближе и обнюхал; потом оскалил зубы и  попробо-
вал схватить жука, но промахнулся; попробовал еще и еще раз; начал  вхо-
дить во вкус этого занятия; улегся на живот, так чтобы жук  был  у  него
между передними лапами, и продолжал игру; наконец утомился играть с  жу-
ком и стал рассеян и невнимателен. Он начал клевать  носом,  голова  его
опустилась, мордой он дотронулся до жука, и тот в него вцепился. Раздал-
ся пронзительный визг, пудель замотал головой, жук отлетел шага на два в
сторону и опять шлепнулся на спину. Зрители  по  соседству  тряслись  от
смеха, некоторые уткнулись в платки, женщины закрылись  веерами,  а  Том
был совершенно счастлив. У пса был глупый вид, да  он,  должно  быть,  и
чувствовал себя дураком, но в душе был полон возмущения и жаждал  мести.
Он подошел к жуку и осторожно атаковал его снова: стал ходить  вокруг  и
бросаться на него со всех сторон, хватал  лапами  землю  в  каком-нибудь
дюйме от жука, щелкал зубами еще ближе и мотал головой так, что уши бол-
тались. Однако немного погодя ему опять надоело играть с жуком; он  пог-
нался за мухой, но не нашел в этом ничего интересного;  побежал  за  му-
равьем, держа нос у самого пола, но и это ему скоро надоело; он  зевнул,
вздохнул и, совсем позабыв про жука,  уселся  на  него!  Раздался  дикий
вопль, полный боли, и пудель стрелой помчался по проходу; отчаянно  воя,
он пробежал перед алтарем, перескочил с одной стороны прохода на другую,
заметался перед дверями, с воем пронесся обратно по  проходу  и,  совсем
одурев от боли, с молниеносной быстротой начал носиться по своей орбите,
словно лохматая комета. В конце концов  обезумевший  от  боли  страдалец
прыгнул на колени к хозяину; тот выкинул его  за  окно,  и  вой,  полный
скорби, все ослабевая, замер где-то в отдалении.
   К этому времени все в церкви сидели с красными лицами,  задыхаясь  от
подавленного смеха, а проповедь застыла на мертвой точке. Вскоре она во-
зобновилась, но шла спотыкаясь и с перебоями, ибо не было  никакой  воз-
можности заставить паству вникнуть в ее смысл: даже полные самой  возвы-
шенной скорби слова прихожане,  укрывшись  за  высокой  спинкой  скамьи,
встречали заглушенным взрывом нечестивого смеха, словно бедный проповед-
ник отпустил что-то невероятно смешное. Для всех было истинным  облегче-
нием, когда эта пытка кончилась и проповедник благословил паству.
   Том Сойер шел домой в самом веселом настроении, думая про себя, что и
церковная служба бывает иногда не так уж плоха, если внести в  нее  хоть
немножко разнообразия. Одна только мысль огорчила его: он ничего не имел
против того, чтобы пудель поиграл с его жуком, но все-таки уносить  жука
с собой щенок не имел никакого права.


   ГЛАВА VI

   В понедельник утром Том проснулся, чувствуя себя совершенно  несчаст-
ным. В понедельник утром всегда так бывало, потому  что  с  понедельника
начиналась новая неделя мучений в школе. По понедельникам ему  хотелось,
чтобы в промежутке совсем не было воскресенья, тогда тюрьма и кандалы не
казались бы такими ненавистными.
   Том лежал и думал. И вдруг ему пришло в голову, что недурно - было бы
заболеть: тогда можно и не ходить в школу. Перед  ним  смутно  забрезжил
какой-то выход. Он исследовал свой организм. Никакой хвори не нашлось, и
он принялся за дело снова. На этот раз ему показалось, что у него имеют-
ся все признаки колик в желудке, и он возложил надежду  на  них.  Однако
симптомы становились все слабее и слабее и, наконец, совсем исчезли.  Он
стал думать дальше и скоро нашел кое-что другое. Один верхний зуб у него
шатался. Поздравив себя с удачей, Том уже собрался  было  застонать  для
начала, как вдруг ему пришло в голову, что, если он явится к тетке с та-
кой жалобой, она просто-напросто выдернет ему зуб, а это  очень  больно.
Он решил оставить зуб про запас и  поискать  чего-нибудь  еще.  Довольно
долго ничего не подвертывалось, потом он вспомнил, как доктор  рассказы-
вал про одну болезнь, с которой пациент недели на две, на три укладывал-
ся в постель и мог совсем остаться без пальца.  Он  сейчас  же  выставил
"больной" палец из-под простыни и стал его рассматривать. Только  он  не
знал, какие должны быть симптомы болезни. Все же ему думалось, что  поп-
робовать стоит, и поэтому он принялся стонать с большим воодушевлением.
   А Сид все спал, ничего не подозревая.
   Том застонал громче, и ему показалось, что палец у него в самом  деле
начинает болеть.
   Сид и ухом не повел.
   Том совсем запыхался от натуги. Он перевел дух, потом собрался с  си-
лами и испустил подряд несколько самых  замечательных  стонов.  Сид  все
храпел.
   Том даже рассердился. Он позвал: "Сид, Сид!" - и потряс его. Это, ко-
нечно, подействовало, и Том опять принялся стонать. Сид зевнул, потянул-
ся, чихнул, приподнялся на локте и стал глядеть на Тома. Том все стонал.
Сид окликнул его:
   - Том! Послушай, Том!
   Никакого ответа.
   - Да ну же! Том! Что с тобой, Том? - И Сид схватил его за плечи,  ис-
пуганно заглядывая ему в глаза.
   Том простонал:
   - Оставь, Сид. Не трогай меня.
   - Да что с тобой, Том? Я позову тетю.
   - Нет, не надо. Это, может, само пройдет. Не зови никого.
   - Ну как же не звать? Перестань, Том, не стони так  ужасно.  И  давно
это с тобой?
   - Несколько часов. Ох! Ой, не ворочайся так, Сид, ты меня убьешь.
   - Том, чего же ты меня раньше не разбудил? Ой, Том, перестань. Просто
мороз по коже дерет тебя слушать. Том, да что с тобой?
   - Я все тебе прощаю, Сид. (Стон.) Все, что ты мне сделал. Когда я ум-
ру...
   - Ой, Том, ведь ты же не умираешь? Не надо, Том, ой,  перестань.  Мо-
жет, еще...
   - Я всех прощаю, Сид. (Стон.) Так и скажи им, Сид. А еще, Сид,  отдай
мою оконную раму и одноглазого котенка этой новой девочке,  что  недавно
приехала, и скажи ей...
   Но Сид схватил в охапку свою одежду и исчез. Том и в самом деле стра-
дал теперь, так разыгралось его воображение, поэтому его  стоны  звучали
довольно естественно.
   Сид скатился вниз по лестнице и крикнул:
   - Ой, тетя Полли, идите скорей! Том умирает.
   - Умирает?
   - Да, тетя, умирает! Чего же вы стоите - бегите скорей!
   - Пустяки! Не верю!
   Тем не менее она стрелой понеслась наверх, а за нею по  пятам  Сид  и
Мэри. Лицо у нее побелело, губы дрожали. Подбежав к постели, она с  тру-
дом вымолвила:
   - Ну, Том! Том! Что с тобой такое?
   - Ой, тетечка, я...
   - Что с тобой, Том, что такое с тобой случилось, мой мальчик?
   - Ой, тетечка, у меня на пальце гангрена!
   Тетя Полли упала на стул и сначала засмеялась, потом заплакала, потом
и то и другое вместе. Это вернуло ей силы, и она сказала:
   - Ну, Том, что за фокусы ты со мной вытворяешь! Брось эти глупости  и
вставай.
   Стоны прекратились, и боль в пальце совсем пропала. Том  почувствовал
себя довольно глупо и сказал:
   - Тетя Полли, мне показалось, что это гангрена, и  было  так  больно,
что я совсем забыл про свой зуб.
   - Вот как! А что у тебя с зубом?
   - Один зуб вверху шатается и болит так, что просто ужас.
   - Ну, ну, ладно, только не вздумай опять стонать. Открой рот. Ну  да,
зуб шатается, только от этого никто еще не  умирал.  Мэри,  принеси  мне
шелковую нитку и горящую головню из кухни.
   Том сказал:
   - Ой, тетечка, только не надо его дергать. Теперь он  уже  совсем  не
болит. Помереть мне на этом месте, ни чуточки не болит.  Пожалуйста,  не
надо. Я все равно пойду в школу.
   - Ах, все равно пойдешь, вот как? Так все это ты затеял  только  ради
того, чтобы не ходить в школу, а вместо того пойти  за  реку?  Ах,  Том,
Том, я так тебя люблю, а ты меня просто убиваешь своими дикими  выходка-
ми!
   Орудия для удаления зуба были уже наготове.  Тетя  Полли  сделала  из
шелковой нитки петельку, крепко обмотала ею больной зуб, а другой  конец
нитки привязала к кровати. Потом, схватив пылающую  головню,  ткнула  ею
чуть не в самое лицо мальчику. Зуб выскочил и повис, болтаясь на  ниточ-
ке.
   Но за всякое испытание человеку полагается  награда.  Когда  Том  шел
после завтрака в школу, ему завидовали все  встречные  мальчики,  потому
что в верхнем ряду зубов у него теперь образовалась дыра, через  которую
можно было превосходно плевать новым и весьма замечательным способом. За
Томом бежал целый хвост мальчишек, интересовавшихся этим новым  открыти-
ем, а мальчик с порезанным пальцем, до сих пор бывший предметом лести  и
поклонения, остался в полном одиночестве и лишился былой славы.  Он  был
очень этим огорчен и сказал пренебрежительно, что не видит  ничего  осо-
бенного в том, чтобы плевать, как Том Сойер, но другой  мальчик  ответил
только: "Зелен виноград!" - и развенчанному  герою  пришлось  со  стыдом
удалиться.
   Вскоре Том повстречал юного  парию  Гекльберри  Финна,  сына  первого
сент-питерсбергского пьяницы. Все городские маменьки от души  ненавидели
и презирали Гекльберри Финна за то, что он  был  лентяй,  озорник  и  не
признавал никаких правил, а также за то, что их дети восхищались  Геком,
стремились к его обществу, хотя им это строго запрещалось,  и  жалели  о
том, что им не хватает храбрости быть такими же, как он. Том наравне  со
всеми другими мальчиками из приличных семей  завидовал  положению  юного
отщепенца Гекльберри, с которым ему строго запрещалось водиться.  Именно
поэтому он пользовался каждым удобным случаем, чтобы поиграть  с  Геком.
Гекльберри всегда был одет в какие-нибудь обноски с чужого плеча, все  в
пятнах и такие драные, что лохмотья развевались по ветру.  Вместо  шляпы
он носил какую-то просторную  рвань,  от  полей  которой  был  откромсан
большой кусок в виде полумесяца; сюртук, если он имелся, доходил чуть не
до пяток, причем задние пуговицы приходились гораздо ниже  спины;  штаны
держались на одной подтяжке и висели сзади мешком, а обтрепанные штанины
волочились по грязи, если Гек не закатывал их выше колен.
   Гекльберри делал, что хотел, никого не спрашиваясь. В сухую погоду он
ночевал на чьем-нибудь крыльце, а если шел дождик, то  в  пустой  бочке;
ему не надо было ходить ни в школу, ни в церковь, не  надо  было  никого
слушаться: захочет - пойдет ловить рыбу или купаться  когда  вздумает  и
просидит на реке сколько вздумает; никто не запрещал  ему  драться;  ему
можно было гулять до самой поздней ночи; весной  он  первый  выходил  на
улицу босиком и последний обувался осенью; ему  не  надо  было  ни  умы-
ваться, ни одеваться во все чистое; и ругаться тоже он был мастер.  Сло-
вом, у этого оборванца было все, что придает жизни цену. Так думали  все
задерганные, замученные мальчики из приличных семей в Сент-Питерсберге.
   Том окликнул этого романтического бродягу:
   - Здравствуй, Гекльберри!
   - Здравствуй и ты, коли не шутишь.
   - Что это у тебя?
   - Дохлая кошка.
   - Дай-ка поглядеть, Гек. Вот здорово окоченела! Где ты ее взял?
   - Купил у одного мальчишки.
   - А что дал?
   - Синий билетик и бычий пузырь; а пузырь я достал на бойне.
   - Откуда у тебя синий билетик?
   - Купил у Бена Роджерса за палку для обруча.
   - Слушай, Гек, а на что годится дохлая кошка?
   - На что годится? Сводить бородавки.
   - Ну вот еще! Я знаю средство получше.
   - Знаешь ты, как же! Говори, какое?
   - А гнилая вода.
   - Гнилая вода! Ни черта не стоит твоя гнилая вода.
   - Не стоит, по-твоему? А ты пробовал?
   - Нет, я не пробовал. А вот Боб Таннер пробовал.
   - Кто это тебе сказал?
   - Как кто? Он сказал Джефу Тэтчеру, а Джеф сказал Джонни  Бэккеру,  а
Джонни сказал Джиму Холлису, а Джим сказал Бену Роджерсу, а  Бен  сказал
одному негру, а негр сказал мне. Вот как было дело!
   - Так что же из этого? Все они врут. То есть все, кроме негра. Его  я
не знаю, только я в жизни не видывал такого негра, чтобы не врал.  Чушь!
Ты лучше расскажи, как Боб Таннер это делал.
   - Известно как: взял да и засунул руки в гнилой пень,  где  набралась
дождевая вода.
   - Днем?
   - А то когда же еще.
   - И ЛИЦОМ К ПНЮ?
   - Ну да. То есть я так думаю.
   - Он говорил что-нибудь?
   - Нет, кажется, ничего не говорил. Не знаю.
   - Ага! Ну какой же дурак сводит так бородавки! Ничего не выйдет. Надо
пойти совсем одному в самую чащу леса, где есть гнилой пень, и  ровно  в
полночь стать к нему спиной, засунуть руку в воду и сказать:
   Ячмень, ячмень, рассыпься, индейская еда,
   Сведи мне бородавки, гнилая вода... - йотом быстро отойти на одиннад-
цать шагов с закрытыми глазами, повернуться три раза на месте,  а  после
того идти домой и ни с кем не разговаривать: если с  кем-нибудь  загово-
ришь, то ничего не подействует.
   - Да, вот это похоже на дело. Только Боб Таннер сводил не так.
   - Ну еще бы, конечно, не так: то-то у него и бородавок уйма, как ни у
кого другого во всем городе; а если б он знал, как обращаться  с  гнилой
водой, то ни одной не было бы. Я и сам свел,  пропасть  бородавок  таким
способом, Гек. Я ведь много вожусь с лягушками, оттого у меня всегда бо-
родавки. А то еще я свожу их гороховым стручком.
   - Верно, стручком тоже хорошо. Я тоже так делал.
   - Да ну? А как же ты сводил стручком?
   - Берешь стручок, лущишь зерна, потом режешь бородавку, чтоб  показа-
лась кровь, капаешь кровью на половину стручка, роешь ямку  и  зарываешь
стручок на перекрестке в новолуние, ровно в полночь, а другую  половинку
надо сжечь. Понимаешь, та половинка, на которой кровь, будет  все  время
притягивать другую, а кровь тянет к себе бородавку, оттого  она  исходит
очень скоро.
   - Да, Гек, что верно, то верно; только когда зарываешь, надо еще  го-
ворить: "Стручок в яму, бородавка прочь с руки, возвращаться не моги!" -
так будет крепче. Джо Гарпер тоже так делает, а он, знаешь,  где  только
не был! Даже до самого Кунвилля доезжал. Ну, а как же это их сводят дох-
лой кошкой?
   - Как? Очень просто: берешь кошку и идешь на кладбище в полночь, пос-
ле того как там похоронили какого-нибудь большого грешника; ровно в пол-
ночь явится черт, а может, два или три; ты их, конечно, не увидишь,  ус-
лышишь только, - будто ветер шумит, а может, услышишь, как они  разгова-
ривают; вот когда они потащат грешника, тогда и надо  бросить  кошку  им
вслед и сказать: "Черт за мертвецом, кошка за чертом, бородавка за  кош-
кой, я не я, и бородавка не моя!" Ни одной бородавки не останется!
   - Похоже на дело. Ты сам когда-нибудь пробовал, Гек?
   - Нет, а слыхал от старухи Гопкинс.
   - Ну, тогда это так и есть. Все говорят, что она ведьма.
   - Говорят! Я наверно знаю, что она ведьма. Она  околдовала  отца.  Он
мне сам сказал. Идет он как-то и видит, что она на него напускает порчу,
тогда он схватил камень, да как пустит в нее, - и попал бы, если  б  она
не увернулась. И что же ты думаешь, в ту же ночь он забрался  пьяный  на
крышу сарая, и свалился оттуда, и сломал себе руку.
   - Страсть какая! А почем же он узнал, что она на него порчу  напуска-
ет?
   - Господи, отец это мигом узнает. Он говорит: когда ведьма глядит  на
тебя в упор - значит, околдовывает. Особенно если  что-нибудь  бормочет.
Потому что если ведьмы бормочут, так это они читают "Отче наш" задом на-
перед.
   - Слушай, Гек, ты когда думаешь пробовать кошку?
   - Нынче ночью. По-моему, черти должны нынче прийти за  старым  хрычом
Вильямсом.
   - А ведь его похоронили в субботу. Разве они не забрали его в субботу
ночью?
   - Чепуху ты говоришь! Да разве колдовство может подействовать до  по-
луночи? А там уж и воскресенье. Не думаю, чтобы чертям можно было  везде
шляться по воскресеньям.
   - Я как-то не подумал. Это в