ти - начальника механического цеха.
     С  началом  работы  в  мастерских  совпало  появление  первых  листовок
подпольного районного комитета  партии.  Листовки  расклеены были  на  самых
видных  местах  вместе  со  старыми номерами газеты "Правда".  Большевики не
покинули маленький Краснодон на  произвол судьбы,  они  продолжали борьбу  и
призывают к борьбе все население,  - вот что говорили эти листовки! И многим
людям,  знавшим Баракова и  Лютикова в лучшую пору,  не раз приходило на ум:
как же посмеют они потом,  когда придут наши, взглянуть в чистые глаза своим
товарищам?
     Правда,  никакой  работы  в  мастерских по  существу не  было.  Бараков
общался все  больше с  немецким начальством и  мало  интересовался тем,  что
делается в мастерских.  Рабочие опаздывали на работу,  без дела слонялись от
станка  к  станку,  часами  занимались перекуркой,  собравшись где-нибудь на
травке в  затененном уголке двора.  Лютиков,  должно быть,  для того,  чтобы
задобрить людей,  поощрял  отпуска в  деревню и  выдавал официальные бумаги,
будто  люди  едут  в  командировку по  делам мастерских.  Рабочие занимались
мелкими поделками для населения,  чтобы немножко подработать. Особенно много
делали зажигалок:  спички повсюду вывелись,  а  бензин можно было добывать у
немецких солдат за продукты.
     Каждый день по нескольку раз забегали в мастерские офицерские денщики с
консервными банками,  наполненными сливочным маслом или медом,  и  требовали
запаять банки, чтобы отправить в Германию.
     Кое-кто из рабочих пытался иногда поговорить с Лютиковым, - до Баракова
и  доступа не было,  -  как же он все-таки пошел работать на немцев и как же
все-таки жить дальше?  Начинали издалека и все крутились возле да около.  Но
Филипп Петрович, сразу вскрывая маневр, говорил строго:
     - Ничего, мы на них поработаем...
     Или грубил:
     - А это,  брат,  не твоего ума дело. Ты сам-то на работу стал? Стал. Ты
мне начальник или я тебе?  Я тебе... Выходит, спрашивать я с тебя буду, а не
ты с меня. Что я тебе прикажу, то ты и будешь делать. Понял?
     Каждое  утро  Филипп  Петрович медленной,  тяжелой походкой страдающего
одышкой  пожилого  человека шел  на  работу  через  весь  город,  а  вечером
возвращался с работы. И никому не могло бы прийти в голову, с какой энергией
и  быстротой и  в  то же время расчетливостью развертывал Филипп Петрович ту
главную   свою   деятельность,   которая  принесла  впоследствии  маленькому
угольному городку Краснодону мировую славу.
     Что  пережил он,  когда в  самом начале своей деятельности вдруг узнал,
что один из ближайших помощников его, Матвей Шульга, необъяснимо исчез?
     Филиппу Петровичу, как секретарю подпольного райкома, были известны все
квартиры укрытия и  места явок в  городе и районе.  Знал он и квартиры Ивана
Кондратовича  и   Игната   Фомина,   которыми  предположительно  должен  был
воспользоваться Шульга.  Но  Филипп Петрович не  имел  права послать на  эти
квартиры ни одного из связных райкома,  тем более Полину Георгиевну.  В  том
случае,  если Шульга был выдан немцам на одной из этих квартир,  хозяевам ее
достаточно было бы  только увидеть связную,  чтобы по ее следам обнаружить и
Лютикова и других членов райкома.
     Если бы Шульга был в порядке,  он давно справился бы на главной явочной
квартире, пора ли ему выходить на работу в мастерские. Он не должен был даже
заходить в эту квартиру,  а только пройти мимо нее.  В тот самый день, когда
Полина Георгиевна передала на  эту  квартиру распоряжение Филиппа Петровича,
тогда же  был выставлен на подоконник первого от входной двери окна горшок с
геранью. Но Евдоким Остапчук - он же Шульга - на работу не вышел.
     Прошло довольно много  времени,  пока  Филипп Петрович,  собиравший все
сведения о предателях,  поступивших на службу в немецкую полицию, узнал, кто
такой Игнат Фомин.  Должно быть, Фомин и предал Шульгу. Но как это случилось
и какова дальнейшая судьба Матвея Костиевича?
     В  дни эвакуации районный комитет партии по указанию Проценко закопал в
парке шрифты районной типографии,  и Лютикову в последний момент был передан
план с точным указанием места,  где они закопаны. Лютиков очень беспокоился,
что  шрифты могут быть найдены немецкими зенитчиками и  солдатами автопарка.
Во что бы то ни стало шрифты надо было найти и  извлечь под носом у немецких
часовых. Кто мог это сделать?


     Глава двадцать четвертая

     В первую военную зиму,  после смерти отца, Володя Осьмухин, вместо того
чтобы учиться в последнем,  десятом,  классе школы имени Ворошилова, работал
слесарем в механическом цехе мастерских треста "Краснодонуголь".  Он работал
под руководством Лютикова,  который был близок с  семьей его матери,  семьей
Рыбаловых,  и хорошо знал Володю. Володя работал в цехе до того дня, как его
свезли в больницу с приступом аппендицита.
     С приходом немцев Володя,  разумеется, не собирался вернуться в цех. Но
после того как  вышел приказ Баракова и  пошел слух,  что  всех уклонившихся
угонят  в  Германию,  а  особенно после  того,  как  стал  на  работу Филипп
Петрович,   между  Володей  и  лучшим  его  другом  Толей  Орловым  начались
раздиравшие душу разговоры - как поступить.
     Как и для всех советских людей,  вопрос о том, выходить или не выходить
на  работу при власти немцев,  был для Володи и  Толи одним из самых трудных
вопросов совести.  Стать на  работу -  это  был самый легкий способ получить
хоть  что-нибудь для  того,  чтобы жить  и  одновременно избежать репрессий,
которые  обрушивались  на  советского  человека,  отказавшегося работать  на
немцев. Мало того, - опыт многих людей показывал, что можно и не работать, а
только делать вид,  что работаешь.  Но, как и все советские люди, всем своим
воспитанием Володя и  Толя  были морально подготовлены прежде всего к  тому,
что на врага нельзя работать ни много,  ни мало,  наоборот -  с его приходом
надо  бросать  работу,  надо  бороться с  врагом  всеми  способами,  идти  в
подполье,  в  партизаны.  Но где они,  эти подпольщики и  партизаны?  Как их
найти? А пока они не найдены, как и чем жить все это время?
     И  Володя,  уже  начавший ходить после  болезни,  и  Толя,  валяясь оба
где-нибудь в степи на солнышке, только и говорили об этом главном вопросе их
жизни, - что же они должны теперь делать?
     Однажды под  вечер  на  квартиру Осьмухиных пришел сам  Филипп Петрович
Лютиков.  Он пришел, когда дом был полон немецких солдат, - не тех, с бравым
ефрейтором во главе,  который так добивался Люси,  а других или уже третьих:
Осьмухины жили в районе, через который катился главный поток немецких войск.
Филипп Петрович взошел на крыльцо тяжелой, медленной поступью, как человек с
положением,  снял кепку, вежливо поздоровался с солдатом на кухне и постучал
в комнату, где по-прежнему жили втроем Елизавета Алексеевна, Люся и Володя.
     - Филипп Петрович!  К нам?.. - Елизавета Алексеевна порывисто бросилась
к нему и взяла его за обе руки своими горячими сухими руками.
     Елизавета Алексеевна принадлежала к тем людям в Краснодоне,  которые не
осуждали Филиппа Петровича за  то,  что он вернулся на работу в  мастерские.
Она  так  хорошо знала Лютикова,  что даже не  считала нужным дознаваться до
причин этого его поступка. Если Филипп Петрович так поступил - значит, иного
выхода не было, а может быть, так надо было.
     Филипп Петрович был первый близкий человек, который навестил Осьмухиных
со дня прихода немцев,  и вся радость видеть его сказалась в этом порывистом
движении Елизаветы Алексеевны. Он понял это и внутренне был благодарен ей.
     - Пришел вытащить сына вашего на работу,  - сказал он с обычным строгим
выражением лица.  -  Вы с Люсей посидите с нами для порядка, а потом выйдете
вроде по делу,  а мы с ним малость потолкуем... - И он улыбнулся всем троим,
и лицо его сразу помягчело.
     С  того  момента,  как  он  вошел,  Володя глаз  с  него не  сводил.  В
разговорах с  Толей Володя уже не раз высказывал догадку,  что Лютиков не по
вынужденной необходимости,  тем более не  из трусости,  вернулся на работу в
мастерские, - не такой это был человек. Должно быть, у него были соображения
более глубокие, и, как знать, - может быть, соображения эти не так уж далеки
от тех, что не раз возникали и в головах Володи и Толи. Во всяком случае это
был человек, с которым можно было смело поделиться своими намерениями.
     Володя заговорил первый,  едва  Елизавета Алексеевна и  Люся  вышли  из
комнаты:
     - На работу!  Вы сказали -  на работу!..  А  мне все равно -  буду ли я
работать,  или нет:  и  в  том и  в другом случае цель моя одна.  Цель моя -
борьба,  борьба беспощадная.  Если я  пойду на  работу,  то только для того,
чтобы замаскироваться, - сказал Володя с некоторым даже вызовом.
     Юношеская  его  смелость,   наивность,  горячность,  едва  сдерживаемая
присутствием немецких солдат за дверью,  вызвали в душе Филиппа Петровича не
опасение за юношу,  не досаду, не усмешку, нет, - улыбку. Но такой уж он был
человек, что чувства его не отразились на его лице, он и бровью не повел.
     - Очень хорошо, - сказал он. - Ты это каждому скажи, кто ни зайдет, вот
как я.  А еще лучше - выйди на улицу и каждому встречному-поперечному: "Иду,
мол, на беспощадную борьбу, желаю замаскироваться, помогите!"
     Володя вспыхнул.
     - Вы же не встречный-поперечный, - сказал он, внезапно помрачнев.
     - Я-то,  может быть,  и  нет,  но  ты  этого в  нонешнее время знать не
можешь, - сказал Лютиков.
     Володя понял,  что Филипп Петрович начнет сейчас учить его.  И  Лютиков
действительно стал учить Володю:
     - Доверчивость в таких делах может жизни стоить,  - времена изменились.
К тому же сказано:  и стены имеют уши.  И не думай,  что они такие простаки,
они хитры по-своему,  - и Лютиков чуть кивнул головой в сторону двери. - Ну,
на твое счастье,  я человек известный, имею задание вернуть всех на работу в
мастерские,  за тем и пришел к тебе.  Ты это и матери и сестре скажи. И этим
скажи,  -  и он снова кивнул в сторону двери.  -  Мы на них поработаем...  -
сказал он и поднял свои строгие глаза на Володю.
     Володя сразу все понял, - он даже побледнел.
     - Кто из своих ребят,  на кого можно положиться,  остался в  городе?  -
спросил Филипп Петрович.
     Володя назвал тех,  кого он знал лично:  Толю Орлова, Жору Арутюнянца и
Ваню Земнухова.
     - И еще найдутся, - сказал он.
     - Установи связь  сначала с  теми,  на  кого,  считаешь,  можно  вполне
положиться,  да не со всеми вместе,  а с каждым порознь. Если убедишься, что
люди свои...
     - Они свои, Филипп Петрович...
     - Если  убедишься,  что  люди  свои,  -  продолжал Лютиков,  словно  не
расслышав замечания Володи, - аккуратно намекни, что есть, мол, возможности,
согласны ли...
     - Они согласны, только каждый спросит: а что я должен делать?
     - Отвечай:  получишь задание.  А  тебе я  и сейчас задание дам...  -  И
Лютиков рассказал Володе о закопанном в парке шрифте и точно указал место. -
Разведай, можно ли выкопать. Нельзя - доложишь мне.
     Володя задумался. Филипп Петрович не торопил его с ответом: он понимал,
что Володя не колеблется,  а просто обдумывает дело,  как человек серьезный.
Но Володя думал не о том, что предложил ему сейчас Лютиков.
     - Я буду с вами совсем откровенным,  - сказал Володя. - Вы сказали, что
я должен поговорить с ребятами поодиночке, - это я понимаю. Но и в разговоре
поодиночке я должен дать им понять, от кого говорю... Одно дело, если я буду
действовать, как единоличник, другое, если я скажу, что я получил задание от
человека,  связанного с организацией.  Имени вашего я не назову, да никто из
ребят и не спросит,  -  разве они не понимают?  -  Володя сказал это,  желая
предупредить возражения Филиппа Петровича, но Лютиков ничего не возразил, он
только слушал Володю.  -  Конечно, если бы я поговорил с ребятами просто как
Осьмухин,  они тоже поверили бы  мне.  Но ведь они все равно стали бы искать
связей помимо меня с подпольной организацией,  - ведь я им не указ, там есть
ребята постарше и...  - Володя хотел сказать: "поумнее меня". - Вообще среди
ребят  есть  такие,   кто  больше  интересуется  политикой  и  лучше  в  ней
разбирается. Поэтому лучше сказать ребятам, что я не сам от себя действую, а
от организации.  Это -  раз,  -  сказал Володя.  - Два: чтобы выполнить ваше
задание насчет типографии,  нужно несколько ребят.  А  этим  и  подавно надо
объяснить,  что это серьезное задание и  откуда оно идет.  И тут у меня тоже
вопрос к вам.  У меня есть три друга:  один старый друг - Толя Орлов, других
два  -  новых,  но  это  ребята  и  раньше  хорошо мне  известные и  в  беде
проверенные,  им я тоже верю,  как самому себе,  -  это Ваня Земнухов и Жора
Арутюнянц. Могу я их собрать вместе, посоветоваться?
     Лютиков некоторое время помолчал,  глядя на  свои сапоги,  потом поднял
глаза  на  Володю и  чуть  улыбнулся,  но  лицо  его  снова  приняло строгое
выражение.
     - Хорошо,  собери этих ребят и  прямо скажи,  от кого действуешь -  без
фамилии, конечно.
     Володя, едва сдерживая волнение, овладевшее им, только головой кивнул.
     - Ты очень разумно рассудил:  надо дать понять каждому своему человеку,
что  за  всеми  нашими  делами  партия стоит,  -  продолжал Филипп Петрович,
рассуждая уже как бы сам с собой.  Умные,  строгие глаза его прямо, спокойно
глядели в  самую душу Володи.  -  А потом ты правильно понял,  что при нашей
партийной  организации хорошо  иметь  свою  молодежную  группу.  Я  с  этим,
собственно,  и  шел к  тебе.  И,  если уж мы об этом договорились,  один вам
совет,  а если хочешь,  -  приказ:  никаких действий,  не посоветовавшись со
мной,  не предпринимайте,  - можете и себя погубить и нас подвести. Я ведь и
сам единолично не действую, а советуюсь. Советуюсь и с товарищами своими и с
людьми,   что   поставлены  над  нами,   -   есть  такие  люди  у   нас,   в
Ворошиловградской области.  Ты  это своим трем дружкам расскажи,  и  вы тоже
советуйтесь между собой.  Теперь, выходит, все, - Лютиков улыбнулся и встал.
- Завтра приходи на работу.
     - Тогда уж послезавтра,  -  с  улыбкой сказал Володя.  -  А Толю Орлова
можно с собой привести?
     - Хотел одного сагитировать на немцев работать,  а получил сразу двоих,
- усмехнулся Лютиков. - Веди, чего же лучше!
     Филипп Петрович вышел  на  кухню  к  Елизавете Алексеевне и  Люсе  и  к
немецкому солдату и еще пошутил с ними и скоро ушел.  Володя понимал,  что в
тайну,  к  которой он был теперь приобщен,  нельзя посвящать родных.  Но ему
трудно было  скрыть возбуждение,  овладевшее им,  от  любящих глаз  матери и
сестры.
     Володя начал притворно зевать,  сказал,  что ему завтра рано вставать и
вообще очень спать хочется. Елизавета Алексеевна ни о чем его не спросила, и
это  было  очень  дурным  предзнаменованием:  Володя  подозревал,  что  мать
догадывается о  том,  что Филипп Петрович говорил с ним не только о работе в
мастерских. А Люся прямо спросила:
     - О чем вы так долго?
     - О чем, о чем! - рассердился Володя. - Сама знаешь о чем.
     - И ты пойдешь?
     - А что же делать?
     - Работать на немцев!..
     В  голосе Люси было такое удивление и  негодование,  что Володя даже не
нашелся, что ответить.
     - Мы на них поработаем...  - угрюмо сказал он словами Филиппа Петровича
и, не глядя на Люсю, начал раздеваться.


     Глава двадцать пятая

     Жора  Арутюнянц,  вернувшись из  неудачной эвакуации,  сразу  вступил в
откровенные дружеские отношения с  Володей и  Толей Орловым.  Только с Люсей
Осьмухиной отношения у  него  сложились напряженно-официальные.  Жора жил  в
маленьком домике на выселках,  немцы не жаловали этих мест, и друзья большей
частью встречались у Жоры Арутюнянца.
     На  другой день  после  того,  как  Володя получил от  Лютикова задание
разведать,  в  каком положении находятся шрифты,  все  трое  сошлись у  Жоры
Арутюнянца,  у  которого была совсем крохотная,  такая,  что  едва умещались
кровать и письменный столик, но все же отдельная комнатка. И здесь их застал
вернувшийся с  хутора Нижне-Александровского Ваня Земнухов.  Ваня еще больше
похудел,  одежда его износилась,  он был весь в  пыли,  -  он еще не заходил
домой. Но он был в очень приподнятом, деятельном настроении.
     - Есть  у  тебя  возможность еще  раз  повидаться с  этим человеком?  -
спросил он Володю.
     - А зачем?
     - А  затем,  что надо попросить у  него разрешения сразу же  привлечь в
нашу группу Олега Кошевого.
     - Он сказал,  что в  нашу группу не надо пока что никого привлекать,  а
надо только подобрать ребят подходящих.
     - Я и говорю,  что надо спросить разрешения, - сказал Ваня. - Не мог ли
бы ты встретиться с этим человеком сегодня, - скажем, до вечера?
     - Не понимаю, зачем такая спешка? - сказал Володя, несколько обиженный.
     - А вот зачем...  Во-первых, Олег - настоящий парень, во-вторых, он мой
лучший друг, - значит, парень надежный. В-третьих, он лучше Жоры знает ребят
из школы Горького с седьмого по девятый,  а ведь их-то больше всего осталось
в городе...
     Жора быстро вскинул на Володю свои черные огненные глаза и сказал:
     - Вернувшись   после   неудачной   эвакуации,   я   дал   тебе   полную
характеристику Олега.  Следует также учесть, что он живет возле самого парка
и лучше всех сможет помочь в выполнении полученного нами задания...
     Благодаря  особенности Жоры  облекать  мысль  в  правильные фразы,  она
приобретала характер настолько официальный,  что походила уже на  директиву.
Володя заколебался.  Но все же он не мог уступить, помня, о чем предупреждал
его Лютиков.
     - Хорошо,  -  сказал Ваня,  -  я могу привести тебе еще один довод,  но
только с  глазу на  глаз.  Вы не обидитесь?  -  Он с  улыбкой,  одновременно
мужественной и  застенчивой,  обернулся к Жоре и Толе Орлову и поправил очки
на носу.
     - В условиях конспирации не может и не должно быть никаких личных обид,
над  всем  должна преобладать целесообразность,  -  сказал Жора  и  вышел из
комнаты вместе с Толей Орловым.
     - Я  докажу,  что  доверяю тебе больше,  чем ты  мне,  -  сказал Ваня с
улыбкой,  которая  утратила  выражение застенчивости и  была  теперь  только
мужественной улыбкой человека решительного и  смелого,  каким на деле и  был
Ваня Земнухов. - Тебе Жора Арутюнянц рассказывал, что вместе с нами вернулся
Валько?
     - Рассказывал.
     - А ты не сказал об этом тому товарищу?
     - Нет...
     - Так вот, имей в виду, что Олег связан с Валько, а Валько ищет связи с
большевистским подпольем...  Ты  расскажи это тому товарищу.  И  заодно нашу
просьбу передай. Скажи, что мы за Олега ручаемся...
     Так  судьба судила Володе явиться в  Центральные мастерские еще раньше,
чем он обещал Лютикову.
     А  пока Володя отсутствовал,  Ваня отрядил Толю "Гром гремит" разузнать
сторонкой, живут ли у Кошевого немцы и можно ли проникнуть к нему.
     Подойдя  к  домику  Кошевых  со  стороны Садовой улицы,  "Гром  гремит"
увидел,  как  из  домика,  возле которого стоял немецкий часовой,  в  слезах
выбежала красивая,  с пушистыми черными волосами, босая женщина в поношенном
платье и  скрылась в дровяном сарайчике,  откуда послышались ее плач и звуки
мужского голоса, успокаивавшего ее. Худая загорелая старуха выскочила в сени
с  ведром в  жилистой руке,  зачерпнула воды  прямо из  кадки и  быстро ушла
обратно в  горницы.  В  доме  происходила какая-то  суета,  слышался молодой
недовольный барственный голос немца и  словно бы извиняющиеся голоса женщин.
Толя не  мог больше задерживаться,  чтобы не  обратить на себя внимания,  и,
обогнув возле парка весь этот квартал,  подошел к  домику со  стороны улицы,
параллельной Садовой.  Но  отсюда ему  уже  ничего не  было видно и  слышно.
Воспользовавшись тем,  что в  соседнем дворе,  как и во дворе Кошевых,  были
калитки на обе улиц