и  сквозь  роговые  очки  смотрел  не  на
бургомистра, а в зеленое сукно.
     - В  город  просачиваются ложные  слухи,  будто  немецкая армия  терпит
поражение под Сталинградом.  В связи с этим в умах молодежи наблюдается... -
Ваня  неопределенно  полепил  воздух  тонкими  пальцами,   -  ...  некоторая
шаткость.   Поддерживаемые  господином   Паулем,   -   он   назвал   фамилию
уполномоченного горнорудного батальона по шахте No 1-бис,  - и господином...
- он  назвал фамилию заведующего отделом просвещения городской управы,  -  о
чем  вы,  господин бургомистр,  должно быть,  уже поставлены в  известность,
наконец просто от  лица молодежи,  преданной новому порядку,  мы  просим вас
лично, Василий Илларионович, зная ваше отзывчивое сердце.
     - С  моей  стороны,  господа...  Ребята!  -  вдруг  ласково  воскликнул
Стаценко. - Городская управа... - Слезы выступили у него на глазах.
     И Стаценко, и господа, и ребята знали, что городская управа сама ничего
решить не может,  а все решит старший жандармский вахмистр.  Но Стаценко был
"за": он - как правильно догадался Филипп Петрович - "сам подыхал от скуки".
     Так 19 декабря 1942 года в  клубе имени Горького состоялся с разрешения
гауптвахтмайстера первый эстрадный вечер.
     Зрители сидели  и  стояли в  пальто,  в  шинелях,  в  шубах.  Клуб  был
нетоплен,  но  зрителей собралось вдвое больше,  чем  клуб мог  вместить,  и
вскоре с отпотевшего потолка начало капать.
     В  первых  рядах  сидели гауптвахтмайстер Брюкнер,  вахтмайстер Балдер,
лейтенант Швейде,  его  заместитель Фельднер,  зондерфюрер Сандерс  со  всем
составом   сельскохозяйственной   комендатуры,    обер-лейтенант   Шприк   с
Немчиновой,  бургомистр Стаценко,  начальник полиции Соликовский с  женой  и
недавно присланный ему на помощь следователь Кулешов. Это был учтивый, тихий
человек,  с  круглым веснушчатым лицом,  с голубыми глазами и редкими рыжими
бровками,  одетый  в  длинное  черное  пальто,  в  кубанке  с  красным дном,
перекрещенным золотом.  Присутствовали также  господа Пауль,  Юнер,  Беккер,
Блошке,  Шварц  и  другие  ефрейторы горнорудного батальона.  Присутствовали
переводчик Шурка Рейбанд, повар гауптвахтмайстера и главный повар лейтенанта
Швейде.
     В рядах подальше, выделяясь своим обмундированием среди заполнивших зал
местных жителей в  сумрачных одеждах,  поношенных платках и  шапках,  сидели
солдаты  проходящих  немецких  и  румынских  частей,  солдаты  жандармерии и
полицейские.  Не было унтера Фенбонга, который был перегружен по должности и
вообще не любил развлечений.
     "Знатные гости" сидели перед старым плотным,  занавесом,  украшенным по
всему полю гербами СССР с серпом и молотом. Но, когда занавес отдернулся, на
заднем  плане  сцены  зрители увидели громадный,  в  красках портрет фюрера,
написанный местными силами с некоторым несоблюдением пропорций лица,  но все
же очень близко к оригиналу.
     Вечер начался со старинного водевиля,  где роль старика,  отца невесты,
играл Ваня Туркенич.  Верный традиции и  своим художественным принципам,  он
был  загримирован под садовника Данилыча.  Краснодонская публика встречала и
провожала своего любимца аплодисментами.  Немцы не  смеялись,  потому что не
смеялся гауптвахтмайстер Брюкнер.  Однако,  когда водевиль кончился, майстер
Брюкнер несколько раз  приложил одну  ладонь  к  другой.  Тогда  захлопали и
немцы.
     Струнный  оркестр,   украшением  которого  были  два  лучших  в  городе
гитариста -  Витя  Петров и  Сергей Левашов,  сыграл вальс  "Осенний сон"  и
"Выйду ль я на реченьку".
     Стахович, администратор и конферансье, в темном костюме и начищенных до
блеска ботинках, худой, выдержанный, вышел на сцену.
     - Артистка областной луганской эстрады... Любовь Шевцова!
     Публика захлопала.
     Любка вышла в  голубом крепдешиновом платье и в голубых туфельках и под
аккомпанемент  Вали  Борц  на  сильно  расстроенном  рояле  спела  несколько
грустных и  несколько веселых песенок.  Она имела успех,  ее долго вызывали.
Она вихрем вынеслась на сцену уже в  своем ярко-пестром платье и  в кремовых
туфлях,  и  с  губной гармоникой,  и начала черт знает что выделывать своими
полными ногами. Немцы взревели и проводили ее овациями.
     Снова вышел Стахович в темном костюме.
     - Пародии на цыганские романсы...  Владимир Осьмухин!  Аккомпанемент на
гитаре Сергей Левашов!..
     Володя,  заламывая руки и  неестественно вытягивая шею,  а то вдруг без
всякого перехода пускаясь в бурный пляс,  спел:  "Ой,  матушка, скушно мне".
Мрачный Сергей Левашов с гитарой ходил за ним по пятам, как Мефистофель.
     Публика смеялась, и немцы тоже.
     Володя бисировал. С этой своей манерой неестественного вращения головой
он спел, обращаясь главным образом к портрету фюрера:

     Эх, расскажи, расскажи, бродяга,
     Чей ты родом, откуда ты?
     Ой, да и получишь скоро по заслугам,
     Как только солнышко пригреет,
     Эх, да ты уснешь глубоким сном...

     Люди  повставали со  своих мест и  орали от  восторга.  Володю вызывали
несчетное число раз.
     Вечер закончился цирковыми номерами бригады под руководством Ковалева.
     Пока в  клубе шел концерт,  Олег и  Нина приняли сообщение "В последний
час" о большом наступлении советских войск в районе Среднего Дона, о занятии
ими  Новой Калитвы,  Кантемировки и  Богучара,  то  есть тех  самых пунктов,
взятие которых немцами предшествовало их прорыву на юге в июле этого года.
     Олег и  Нина переписывали это сообщение до рассвета.  И  вдруг услышали
над головами рокот моторов, особенный звук которых их поразил. Они выскочили
во  двор.  Видные простым глазом в  ясном морозном воздухе,  шли над городом
советские бомбардировщики.  Они шли не  торопясь,  наполнив все пространство
звенящим   звуком   своих   моторов,   и   сбросили   бомбы   где-то   перед
Ворошиловградом. Гулкие бомбовые удары слышны были и в Краснодоне. Вражеские
истребители не потревожили советских бомбардировщиков,  и только с некоторым
запозданием начала  бить  зенитная  артиллерия,  но  бомбардировщики так  же
неторопливо прошли над Краснодоном в обратном направлении.


     Глава пятьдесят третья

     В эти исторические месяцы - ноябрь, декабрь 1942 года - советские люди,
а  особенно находившиеся в глубоком тылу у немцев,  не могли видеть истинных
масштабов   события,   вошедшего  в   историческую  память   народов   одним
словом-символом: Сталинград.
     Сталинград -  это не  только не  имевшая себе равных в  истории оборона
узкого,  прижавшегося к Волге клочка земли в разрушенном до основания городе
против врага,  сосредоточившего такие количественно огромные силы,  в  таком
универсальном сочетании  родов  оружия  и  при  таком  богатстве совершенной
техники,  каких не  знало ни  одно из  самых больших сражений за  все  время
существования человечества.
     Сталинград   -    это    великое   проявление   полководческого   гения
военачальников, воспитанных новым советским строем. За предельно малый срок,
менее чем в полтора месяца,  по единому цельному замыслу,  осуществленному в
три этапа,  на невиданно обширном пространстве приволжских и донских степей,
- советскими войсками  было  окружено  двадцать две  дивизии  и  разгромлено
тридцать шесть дивизий противника.  И  потребовался всего лишь  один  месяц,
чтобы окруженный противник был истреблен и пленен.
     Сталинград -  это  лучшее  свидетельство организаторского гения  людей,
порожденных новым советским строем. Чтобы понять это, достаточно представить
себе,  какие  массы  людей  и  военной  техники были  приведены в  движение,
согласно единому плану,  единой воле,  какие  были  сбережены и  созданы для
осуществления  этого   плана   людские   и   материальные   резервы,   каких
организаторских усилий и материальных ресурсов потребовало передвижение этих
масс к фронту,  снабжение их продовольствием, обмундированием, боеприпасами,
горючим  и,   наконец,   какая  всемирно-исторического  значения  учебная  и
воспитательная работа была  проведена,  чтобы сотни тысяч опытных в  военном
отношении  и   политически  воспитанных  командиров  и  военачальников,   от
сержантов  до  маршалов,   возглавили  это  движение  и   превратили  его  в
сознательное движение миллионов вооруженных людей.
     Сталинград  -  это  высший  показатель  преимущества  хозяйства  нового
общества с  его единым планом над старым обществом с  его анархией.  Ни одно
государство старого типа не смогло бы, спустя полтора года после вторжения в
глубь  страны  многомиллионной вражеской  армии,  вооружаемой  и  снабжаемой
промышленностью  и  сельским  хозяйством  большинства  стран  Европы,  после
нанесенных ему немыслимых материальных разрушений и опустошений,  -  ни одно
государство старого  типа  не  смогло  бы  в  хозяйственном отношении решить
задачу подобного наступления.  Сталинград -  это  выражение духовной мощи  и
исторического разума народа,  освобожденного от  цепей капитала.  И  этим он
вошел в историю.
     Как  и  все  советские  люди,  Иван  Федорович Проценко  не  мог  знать
подлинных масштабов события,  свидетелем и  участником которого он был.  Но,
будучи связан по радио и  через живых людей с Украинским партизанским штабом
и   Военным  советом  Юго-Западного  фронта,   которому  предстояло  первому
продвинуться на  территорию Украины,  Иван Федорович больше других советских
людей,  боровшихся с врагом на территории Ворошиловградской области,  знал о
характере и размерах наступательных операций советских войск.
     Иван   Федорович  пробыл  в   Ворошиловграде  ровно  столько,   сколько
потребовалось  для   того,   чтобы  развернуть  деятельность  всех   четырех
подпольных райкомов города. Но к тому времени, когда было получено сообщение
о  прорыве  советскими войсками  немецкого  фронта  на  Среднем  Дону,  Иван
Федорович успел уже несколько раз переменить свое местопребывание.  С  конца
ноября он держался главным образом в северных районах области.
     Никто не подсказывал Ивану Федоровичу,  что он должен теперь находиться
именно в  этих северных районах.  Но  простым здравым смыслом или  чутьем он
понял,  что  ему  теперь важнее находиться там,  где  фронт  советских войск
наиболее близок  и  где  раньше всего  партизанским отрядам удастся войти  в
боевое взаимодействие с регулярной советской армией.
     Приближалось время,  которого Иван  Федорович так  долго  ждал,  время,
когда  снова  можно  было  сводить  мелкие  партизанские  группы  в  отряды,
способные на большие операции.
     Иван Федорович обосновался теперь в одном из сел Беловодского района, у
родственников Марфы Корниенко,  где  скрывался также освобожденный из  плена
гвардии  сержант  Гордей  Корниенко,  муж  Марфы.  Корниенко создал  в  селе
партизанскую группу,  которая,  помимо своих  прямых обязанностей,  охраняла
Ивана  Федоровича  от  всяких  случайностей.  Всеми  партизанскими  группами
Беловодского района командовал директор того  самого совхоза,  где  работали
летом  учащиеся  краснодонской  школы  имени  Горького,   директор,  который
предоставил Марии Андреевне Борц последний грузовик для эвакуации ребят. Вот
этому  самому  директору  Иван  Федорович отдал  приказ  свести  все  группы
Беловодского района и сформировать отряд человек в двести.
     Еще  мир не  был оповещен о  новом мощном наступлении советских войск в
районе  Среднего Дона,  когда  радист  Ивана  Федоровича принял  шифрованное
сообщение о  глубоком прорыве немецкого фронта с северо-востока,  на участке
Новая Калитва -  Монастырщина и с востока -  в районе Боковское на реке Чир.
Одновременно Ивану Федоровичу был  передан приказ:  бросить все  имеющиеся в
его  распоряжении партизанские силы  на  коммуникации врага  на  север  -  к
Кантемировке и  Марковке и  на восток -  к  Миллерову,  Глубокой,  Каменску,
Лихой. Это был приказ Военного совета фронта.
     - Пришел наш час! - торжественно сказал Иван Федорович и обнял радиста.
     Они поцеловались,  как братья.  Вдруг Иван Федорович легонько оттолкнул
радиста и, как был, раздетый, выбежал из хаты.
     Стояла  ясная  морозная  ночь  -  вся  в  звездах.  Последние  дни  все
подваливал снег,  -  крыши  хат,  дальние  холмы  тихо  дремали под  снежной
пеленой.  Иван Федорович стоял,  не чувствуя мороза, грудь ему распирало, он
жадно вдыхал морозный воздух и  не удерживал слез,  катившихся из глаз его и
замерзавших на щеках.
     Ивану  Федоровичу понадобилось около  часа,  чтобы  добраться до  своей
квартиры.  Радиста вместе с  аппаратом он  взял  с  собой.  Могучий гвардеец
Гордей  Корниенко,   только  что  вернувшийся  с   операции  по  уничтожению
полицейских постов по  хуторам,  крепко спал.  Однако сон мгновенно слетел с
него, как только Иван Федорович тряхнул его за плечо и передал свои новости.
     - Возле Монастырщины! - воскликнул Корниенко, и глаза его загорелись. -
Я  ж  сам с того фронта,  я там и в плен попал...  Через несколько дней наши
здесь будут, попомнишь мое слово!
     Старый солдат крякнул от волнения и быстро стал одеваться.
     Гордею  Корниенко  отдавались в  подчинение все  северные  партизанские
группы,   и   он  должен  был  немедленно  выступать  в   район  Марковки  -
Кантемировки.  Сам же Иван Федорович в  сопровождении радиста с  аппаратом и
двух партизан должен был  выйти в  село Городищи,  где  базировался директор
совхоза  со  своим  отрядом:  Иван  Федорович  понимал,  что  именно  теперь
наступило время, когда лучше быть при отряде.
     В  эти дни скитаний ему бессменно служила связной подруга его жены Маша
Шубина, которую он взял с собой из Ворошиловграда. Как он и предполагал, она
оказалась из  тех  стойких,  преданных натур,  которые бывают  в  жизни  так
предельно скромны,  что нужен острый глаз организатора, чтобы суметь выбрать
их  из  массы  людей.  Но,  когда  выбор  падет на  них,  они,  эти  натуры,
обнаруживают такую нечеловеческую работоспособность и  при этом такое полное
забвение самих себя,  что  на  их  плечи ложится все практическое выполнение
заданий их  начальников и  руководителей.  Без помощи таких людей даже самые
большие задания так бы и оставались заданиями, не претворившись в дело.
     Маша Шубина разучилась отличать ночь от дня - так она была занята. Если
бы люди,  которые работали рядом с ней, попробовали бы представить себе, что
же было наиболее характерным в  ее жизни и  работе,  они поразились бы тому,
что никто не  помнит ее  спящей.  Если она и  спала,  то  спала так мало,  а
главное, так незаметно, что казалось, будто она и не спит вовсе.
     Душа  этой  женщины  горела  не  видимым никому  величественным пафосом
работы. Единственная личная радость, которая согревала ее душу, была радость
сознания,  что она не одинока.  Правда, ей невозможно было общаться с Катей,
ее подругой,  -  с  Катей она была связана только через Марфу Корниенко.  Но
Маша знала,  что лучшая и  единственная ее  подруга где-то близко и  что они
трудятся на  общее дело.  А  Ивану Федоровичу Маша  была бескорыстно предана
всей душой -  за то,  что он заметил ее среди многих и доверился ей.  Вот За
это доверие она могла бы отдать жизнь за него.
     Иван Федорович,  весь захваченный огромностью событий, развитию которых
он в меру своих сил способствовал, отдавал Маше последние распоряжения:
     - У Марфы ты лично встретишься с командиром Митякинского отряда.  Район
его действий -  дороги на Глубокую,  на Каменск. Пусть выступает немедленно,
действует днем и ночью,  не дает врагу передышки. А Кате пусть Марфа скажет,
чтобы немедленно бросала свое учительство и - сюда...
     - На эту квартиру? - переспросила Маша.
     - На  эту...  А  ты,  не теряя ни часа,  -  к  Ксении Кротовой.  Дорогу
найдешь?
     - Найду.
     Когда Иван Федорович вводил Машу в круг ее обязанностей, он дал ей этот
адрес:  село  Успенка,  медпункт,  врач  Валентина Кротова.  Ксения,  сестра
Валентины,  работала  теперь  по  связи  между  Екатериной Павловной,  женой
Проценко, и всеми райкомами, расположенными к югу от Донца.
     - Ксении  скажешь:  район  действий  -  по  дорогам  на  Лихую,  Шахты.
Новочеркасск,  Ростов,  Таганрог,  - продолжал Иван Федорович. - Действовать
днем и ночью,  не давать врагу передышки.  Всюду, где фронт подойдет близко,
захватывать населенные пункты,  отвлекать врага  на  себя...  Катина главная
квартира,  выходит,  ликвидируется.  Главная квартира будет теперь у  Марфы.
Пароль сменяю...  -  Он наклонился на ухо к  Маше и сказал ей пароль.  -  Не
забудешь?
     - Нет.
     Он подумал немного и сказал:
     - Все.
     - Все?  -  Она подняла на него глаза. Вопрос ее, в сущности, был таков:
"А я?" Но глаза ее ничего не выражали.
     Как человек памятливый, Иван Федорович проверил в уме своем, не упустил
ли чего-нибудь. И вспомнил, что не распорядился, как Маше быть дальше.
     - Да...  Как попадешь до Ксении,  перейдешь в  ее распоряжение.  Будете
работать по  связи с  Марфой.  Скажи от  меня,  чтоб  больше тебя  никуда не
посылали.
     Маша опустила глаза.  Она представила себе, как пойдет сейчас одна, все
дальше и дальше от этих мест,  куда не сегодня-завтра придут наши. Да, через
несколько дней  там,  где  стоит сейчас она  с  Иваном Федоровичем,  уже  не
останется ни одного врага и вступит в свои права тот ясный мир, которого все
они так долго ждали, ради которого не щадили своей жизни.
     - Что ж, Маша, - сказал Иван Федорович, - нема часа ни мени, ни тоби...
Спасибо тебе за все...
     Он крепко обнял ее и поцеловал прямо в губы.  Она на мгновение притихла
в руках его и не смогла ответить ему.
     Одетая,  как одевались самые бедные женщины в немецком тылу, она вздела
торбу и вышла из хаты.  Иван Федорович не вышел провожать ее.  И она пошла в
свой дальний одинокий путь в этот ранний предрассветный час,  поскрипывая по
снежку,  с лицом немолодым и в то же время таким еще девическим,  незаметная
женщина с железной душою.
     А  спустя некоторое время выступил и  Иван Федорович со своей небольшой
группой.  Утро  занималось  морозное,  тихое.  Ранняя  суровая  зимняя  заря
проступала сквозь мертвенную дымку.  Ни малейшего движения - ни на земле, ни
на небе, - ни звука, ни Даже шелеста ветра не чувствовалось в обширной, куда
хватал глаз,  белой пустыне с  серевшими кое-где по  низинам балок и  скатам
холмов пятнами кустарников.  Все  спало вокруг,  прикрытое снегом.  Все было
такое неуютное,  бедное,  холодное,  безлюдное и,  казалось, останется таким
навечно.  А  Иван Федорович шел по этой бескрайной пустыне,  и  громы победы
перекатывались в его распахнувшейся душе.

     Немногим менее  пяти  суток прошло между этим  тихим утром,  когда Иван
Федорович выступил  к  отряду,  и  тем  поздним  вечером,  когда  партизан в
подбитом  эрзац-мехом   немецком  капюшоне  привел  к   Ивану  Федоровичу  в
заброшенную хату под Городищами его жену Катю.  Чудовищно сотрясавшие воздух
и землю громы как бы распавшейся на части гигантской битвы перекатывались по
необъятным просторам этой  земли.  И  сам  Иван Федорович сидел и  смотрел в
прекрасное лицо жены своей, весь черный от пороха.
     Все   смешалось,   заклокотало,   заблистало  вокруг.   Ночами  зарницы
светящихся ракет  и  даже  вспышки  орудий  можно  было  видеть  за  десятки
километров. Грохотало на земле и на небе. Развертывались гигантские танковые
и воздушные бои. Люди из отряда Ивана Федоровича, знавшие уже, что навстречу
им  рвется танковый корпус,  только что  получивший звание гвардейского,  не
могли избавиться от  иллюзии:  казалось,  они физически слышат скрежет брони
сшибавшихся танковых масс.  Свои  и  вражеские самолеты прочерчивали в  небе
белые спирали, которые часами неподвижно стояли в морозном воздухе.
     Смешавшиеся тылы немецких частей ползли по  грейдерным дорогам на запад
и  юго-запад,  а  бесчисленные проселки все были во власти Ивана Федоровича.
Как это бывает во  вре