и гестапо
или  полиции,  -  скажем,  бежал от  красных из  Ольхового Рога,  Ростовской
области,  когда  их  танки  ворвались на  хутор,  даже  документов не  успел
захватить,  -  эти объяснения в лучшем случае могли сохранить ему жизнь.  Но
они,  эти  объяснения,  с  неизбежностью обрекали его  на  тыловые работы  в
немецких войсках или на угон в Германию.
     Ваня шел и днем и ночью,  обходя такие населенные пункты,  где,  по его
расчетам,  можно было наскочить на полицейских,  шел то дорогами, то степью,
выбирая более укрытые места.  Если он чувствовал,  что слишком виден со всех
сторон, он днем отлеживался, а ночью шел. Он сильно мерз в сапогах, особенно
когда  нельзя было  двигаться,  и  почти  ничего не  ел.  Душевные страдания
ожесточили его  дух.  Физически он  был так вынослив,  как только может быть
вынослив  русский  рабочий,   да   еще  молодой,   да  еще  прошедший  школу
Отечественной войны.
     Так добрался он до Марфы Корниенко.
     В  деревне,  где она жила,  даже в ее доме,  во всех соседних хуторах -
Давыдова, Макарова Яра и других - стояли вражеские войска. По правой стороне
Северного Донца так же,  как и  по левой,  возводились мощные оборонительные
укрепления.  Этот  рубеж  немецкой обороны  настолько отделил северную часть
Ворошиловградской  области  от  южной,  что  связь  между  Марфой  и  Иваном
Федоровичем стала почти невозможной.  А  если бы  она и  была возможна,  эта
связь,  в  ней  не  было теперь надобности.  Отряды северных районов области
вступили в непосредственное взаимодействие с частями Красной Армии и воевали
по указаниям командования этих частей,  а  не по указаниям Ивана Федоровича.
Отряды южных районов, к которым фронт приблизился только в середине февраля,
действовали сейчас по  обстановке.  Проценко,  отделенный от них десятками и
сотнями километров,  не  мог  учесть этой  обстановки и  не  мог  руководить
отрядами.
     Беловодский отряд,  в котором непосредственно находился Иван Федорович,
покинул свою базу в  селе Городищи,  где теперь стояли немцы,  и уже не имел
постоянной базы,  а действовал в тылу немецких войск по указаниям советского
командования.  Марфа не  имела связи ни  с  Иваном Федоровичем,  ни со своим
мужем.  Она не  имела связи и  с  Корнеем Тихоновичем и  вообще ни с  кем из
Митякинского отряда, тоже покинувшего свою базу: в районе Митякинской стояли
немецкие войска и  возводились укрепления.  К  тому времени,  когда Туркенич
попал к Марфе,  Екатерина Павловна давно уже была в Ворошиловграде, и всякая
связь с ней прекратилась.
     Самая встреча Марфы и  Туркенича смогла состояться только благодаря его
находчивости и смелости.  И счастье еще,  что Марфа поверила ему, - поверила
так,  без документов,  просто на слово:  никакой возможности проверить слова
Туркенича у нее не было. Она с деланным равнодушием встретила его спокойный,
очень серьезный взгляд;  ей сразу бросилось в глаза его усталое худое лицо с
мужественными  складками,   исподволь  она  уловила  его  военную  выправку,
скромную манеру держаться и вдруг поверила ему так,  как могут верить только
женщины-славянки -  сразу и без ошибки.  Правда,  она не сразу показала, что
поверила  ему,  но  тут  случилось  еще  одно  чудо.  После  того,  как  она
подтвердила,  что она действительно Марфа Корниенко, -Ваня вспомнил о Гордее
Корниенко, об освобождении которого из лагеря военнопленных он знал от тезки
своего,  Вани Земнухова, и от участников операции, и спросил, не родственник
ли это Марфы.
     - Ну,  нехай родственник,  - сказала Марфа с внезапно скользнувшим в ее
черных молодых глазах живым выражением.
     - Это  наши  ребята  из  Молодой  гвардии  освободили  его...  -  И  он
рассказал, как это произошло.
     Марфа не  раз  слышала этот рассказ от  мужа.  И  вся  благодарность ее
женского,  материнского сердца,  которую  она  не  могла  выразить  ребятам,
освободившим ее мужа, излилась на Ваню Туркенича, излилась не в словах, не в
жестах: она просто дала Ване адрес своей родни под Городищами.
     - Там фронт блище,  дадут вам допомогу через фронт перейти,  -  сказала
она.
     Ваня кивнул головой.  Через фронт он  не  стремился,  но ему нужны были
партизаны,  взаимодействующие с нашими частями,  и, конечно, он мог найти их
скорее всего там, куда его направляла Марфа.
     Они разговаривали не в  деревне,  а  в степи за курганом.  Уже начинало
темнеть.  Марфа сказала,  что  пришлет человека,  который проведет его через
Донец этой же  ночью,  и  ушла.  Из скромности и  гордости он не попросил ее
принести ему  поесть.  Но  не  такова  была  Марфа,  чтобы  забыть об  этом.
Маленький дед  -  тот  самый,  с  которым Иван  Федорович обменялся когда-то
одеждой,  -  принес Ване сухарей в  шапке и  кусок сала.  Словоохотливый дед
зловещим шепотом пояснил Ване,  что не  поведет его через Донец,  потому что
нет  такого  человека,  который  рискнул бы  сейчас  не  то  чтобы  провести
партизана,  а и сам перейти через реку.  Но он,  дед,  покажет ему путь, где
легче и ближе всего перейти Донец.
     И  Туркенич перешел  Донец.  Через  несколько суток  он  достиг  глухой
деревни Чугинки,  километрах в  тридцати южнее  Городищ.  Он  шел  теперь по
местности,  где часто попадались вражеские укрепления и  наблюдались крупные
передвижения немецких войск.  От местных жителей Ваня узнал,  что в  Чугинке
помещается небольшой полицейский пункт  и  что  через деревню часто проходят
отряды то  немецкие,  то румынские.  Ваня узнал также,  что Чугинка -  самый
близкий  населенный пункт  от  занятой  нашими  деревни  Волошино  на  речке
Камышной,  неподалеку от ее впадения в реку Деркул.  И он решил во что бы то
ни стало проникнуть в  Чугинку:  у местных жителей могли быть связи с нашими
войсками.
     Здесь ему не повезло:  под самой деревней его схватила полиция.  Он был
приведен  в  помещение  "сельской управы",  где  происходило не  поддающееся
изображению  -   по  мерзости  человеческого  падения  -   пьянство  русских
полицейских чинов на немецкой службе.
     Туркенича раздели до белья,  связали руки и  ноги и  бросили в подвал с
насквозь  промерзшими  стенками.   Ваня  был  так  изнурен  походом,   всеми
переживаниями и этим последним потрясением, что, невзирая на страшный холод,
бросавший его в дрожь,  заснул на вонючей подстилке,  обнаруженной им в углу
после того, как он выползал по земляному полу все это гнусное помещение.
     Проснулся  он  от  выхлопных звуков  машины,  со  сна  показавшихся ему
выстрелами.   Тут  же  он  услышал  взревывание  нескольких  тяжелых  машин,
застопоривших на  улице за  стеной.  Пол  загрохотал над головой его.  Через
некоторое время дверь в  подвальное помещение открылась,  и  в свете зимнего
утра  Ваня  увидел  входивших  в  подвал  советских  автоматчиков  в  темных
ватниках. Сержант впереди навел на Ваню электрический фонарик.
     Туркенича  освободила наша  разведка,  ворвавшаяся в  деревню  на  трех
трофейных немецких бронемашинах.  Кроме полицейских,  которые были  уже  все
повязаны,  в  деревне размещалась еще  рота  немецких солдат,  насчитывавшая
всего  семь  бойцов  вместе с  офицером и  поваром.  При  появлении немецких
бронемашин повар,  только что принявшийся за  стряпню,  не  проявил никакого
смятения,  а  даже  на  всякий случай вытянулся:  в  машинах могло оказаться
начальство.  А  через несколько минут,  будучи уже пленным,  он очень охотно
показывал,  где спит командир роты. Ведя за собой советских автоматчиков, он
ступал на цыпочки в  чудовищных эрзац-валенках из соломы,  хитро подмигивал,
прикладывал палец к губам и говорил: "Тс-сс!.."
     Старший лейтенант,  командир разведки,  которая по  недостатку горючего
должна была уже возвращаться в свою часть,  предложил Туркеничу ехать вместе
с  ними.  Но Ваня отказался.  Разговор этот происходил уже в тот час,  когда
бронемашины были окружены местными жителями,  обласкавшими красноармейцев, а
теперь умолявшими их  не  покидать деревни.  И  тут оказалось,  что найдется
человек,  который их не покинет...  Люди?  Вот они!  Он найдет и еще столько
людей,  сколько надо  будет!  Оружие?  Дайте ему  для  начала оружие пленной
немецкой роты,  остальное он добудет сам! И не откажите связать его с нашими
частями на Камышной...
     Так  положено было  начало прогремевшему на  всю  область партизанскому
отряду Ивана  Крапивина.  Уже  через  неделю отряд  насчитывал свыше  сорока
бойцов и  был  вооружен всем  современным вооружением,  кроме орудий.  Отряд
базировался на бывшей молочнотоварной ферме в селе Александрове,  а оборонял
район нескольких деревень в  непосредственном тылу  немецкого фронта.  И  до
самого прихода наших войск немцы не  могли вышибить партизан Ивана Крапивина
из этого района.
     Но   так  и   не   удалось  Ване  выручить  "Молодую  гвардию".   Фронт
стабилизировался на  этом участке до двадцатых чисел января.  Северный Донец
на  значительном протяжении  был  форсирован  советскими войсками  только  в
феврале,  причем вначале форсировали Донец части,  действовавшие значительно
выше по реке - в районе Красного Лимана, Изюма, Балаклеи.
     Ваня не знал о  трагической судьбе большинства своих друзей по "Молодой
гвардии".  Но, чем дальше оттягивалось время похода на Краснодон, тем больше
мучилась и  страдала душа его.  И  тем выше,  чище,  благородней вырастали в
глазах его юноши и  девушки,  вместе с  которыми он совершил столько славных
дел, которым отдана была лучшая часть его сердца.
     Однажды   девушки,   доярки   молочнотоварной  фермы,   заколебались  в
выполнении одного его  приказа,  откровенно сознавшись,  что боятся немецких
фашистов.  Крапивин,  он же Ваня Туркенич, вместо того чтобы рассердиться на
девушек, с горечью сказал:
     - Эх вы, девушки! Разве такие наши девушки?..
     И,  забыв обо всем, он начал рассказывать девушкам про Улю Громову, про
Любу Шевцову и  их подруг.  Девушки замерли,  пристыженные и  в  то же время
завороженные внезапным  счастливым блеском  его  глаз.  Вдруг  Ваня  осекся,
махнул обеими руками и ушел, не договорив.
     Только в  феврале Туркенич,  влившийся со  своим  отрядом в  регулярную
часть Красной Армии,  в  рядах этой  части,  с  боями форсировавшей Северный
Донец, подошел к Краснодону.
     Жители Краснодона пережили за  это  время все  бедствия,  какие несла с
собой бегущая германская армия.  Отступающие части СС  грабили и  сгоняли со
своих  мест  жителей,   взрывали  в  городе  и  по  всему  району  шахты,  и
предприятия, и все крупные здания.
     Люба  Шевцова не  дожила неделю до  того,  как  Красная Армия  вошла  в
Краснодон и Ворошиловград.  Пятнадцатого февраля советские танки ворвались в
Краснодон, и сразу вслед за ними вернулась в город советская власть.
     В течение многих и долгих дней,  при огромном стечении народа,  шахтеры
извлекали   из   шурфа   шахты   No   5    тела   погибших   большевиков   и
"молодогвардейцев".  И  в  течение всех этих дней не отходили матери и  жены
погибших от ствола шахты,  принимая на руки изуродованные тела своих детей и
мужей.
     Елена Николаевна ушла в Ровеньки еще в те дни,  когда Олег был жив.  Но
она не  смогла ничего сделать для сына,  и  он  не знал,  что мать находится
вблизи от него.
     Теперь  в  присутствии матери Олега  и  всех  его  родных жители города
Ровеньки извлекли из ям тела Олега и Любы Шевцовой.
     Трудно  было   узнать  в   маленькой  постаревшей  женщине  с   темными
ввалившимися щеками,  с глазами,  выражавшими то глубокое страдание, какое с
особенной силой поражает цельные натуры,  - трудно было узнать в ней прежнюю
Елену Николаевну Кошевую.  Но  то,  что  она  все эти месяцы была помощницей
сына,  а особенно гибель его,  обрекшая ее на эти страдания,  раскрыли в ней
такие душевные силы,  которые подняли ее  над ее личным горем.  Словно спала
завеса будней,  скрывавшая от нее большой мир человеческих борений, усилий и
страстей. Она вошла в этот мир вслед за сыном, и перед ней открылась большая
дорога общественного служения.
     В  эти дни раскрылись подробности еще одного преступления немцев:  была
разрыта в парке могила шахтеров.  Когда их начали отрывать, они так и стояли
в земле:  сначала обнажались головы,  потом плечи, туловища, руки. Среди них
были обнаружены трупы Валько, Шульги, Петрова и женщины с ребенком на руках.
     И  "молодогвардейцев" и  взрослых,  извлеченных из  шурфа  шахты No  5,
похоронили в двух братских могилах в парке.
     В  похоронах участвовали все  оставшиеся в  живых  члены  краснодонской
подпольной организации большевиков и члены "Молодой гвардии": Иван Туркенич,
Валя Борц, Жора Арутюнянц, Оля и Нина Иванцовы, Радик Юркин и другие.
     Туркенич получил отпуск из части, уже выступившей из Краснодона на реку
Миус, чтобы проститься с погибшими друзьями.
     Валя Борц из-под Каменска добралась домой,  и Мария Андреевна направила
ее к близким людям в Ворошиловград, где Валя и встретила Красную Армию.
     Не было среди живых Сергея Левашова -  при переходе линии фронта он был
убит.
     Погиб  и  Степа  Сафонов.  Он  находился в  той  части города Каменска,
которая была  занята  Красной Армией  в  первую  ночь  штурма,  участвовал в
составе одного из подразделений в боях за город и был убит.
     Анатолия Ковалева укрыл рабочий на выселках. Могучее тело Ковалева было
так иссечено,  что представляло собой сплошную рану.  Перевязать его не было
никакой возможности,  его просто обмыли теплой водой и завернули в простыню.
Ковалев скрывался у них несколько дней, но опасно было его держать дальше, и
он  ушел  к  родне.  Он  жил  в  той  части Донбасса,  которая еще  не  была
освобождена.
     Иван   Федорович  Проценко  с   отрядом  все   время  двигался  впереди
отступавших немцев, сражаясь с ними в их непосредственном тылу, пока Красная
Армия не заняла Ворошиловград.  Только там Иван Федорович впервые встретился
с женой Катей после их разлуки под Городищами.
     По  поручению Ивана  Федоровича группа  партизан  во  главе  с  Корнеем
Тихоновичем  извлекла  из   заваленного  карьера  под  станцией  Митякинской
знаменитый "газик",  который стоял себе  целехонек,  полный бензина,  даже с
запасным баком, вечный, как время, которое его породило.
     На этом "газике" Иван Федорович и  Катя поехали в Краснодон,  а по пути
завезли на  побывку к  Марфе ее мужа Гордея Корниенко.  И  здесь им довелось
услышать рассказ Марфы о последних днях немцев в ее селе.
     За  день до  того,  как  село было занято советскими войсками,  Марфа в
сопровождении того  деда,  который когда-то  вез  родню  Кошевого и  который
снабдил Ивана  Федоровича своей  одеждой,  пошли к  помещению сельрады,  где
остановились на  время чины немецкой жандармерии и  полиции,  бежавшей из-за
Донца.  Много жителей села толклось у сельрады, желая услышать невзначай, чи
далеко,  чи  близко Красная Армия,  и  просто чтобы получить удовольствие от
вида бегущих фашистов.
     Пока они тут стояли,  Марфа и дед, примчался на розвальнях еще какой-то
полицейский чин.  Соскочив с  розвальней возле  самого  деда  и  оглядевшись
безумными глазами, он обратился к деду с торопливым вопросом:
     - Где господин начальник?
     Дед прищурился и сказал:
     - Господин-то господин, а видать, товарищи догоняют?..
     Полицейский чин выругался,  но  он  так торопился,  что даже не  ударил
деда.
     Немцы,  жуя на ходу,  выбежали из хаты и  вскоре умчались на нескольких
санях, только снежная пыль завилась за ними.
     А на другой день в село вошла Красная Армия.
     Иван  Федорович и  Катя  прибыли  в  Краснодон почтить память  погибших
большевиков и "молодогвардейцев".
     У  Ивана Федоровича были тут и другие дела:  надо было возрождать трест
"Краснодонуголь",  восстанавливать шахты.  Кроме того, он хотел лично узнать
подробности гибели взрослых подпольщиков и "молодогвардейцев" и узнать,  что
сталось с их палачами.
     Стаценко  и  Соликовскому  удалось  бежать  со  своими  хозяевами,   но
следователь  Кулешов  был  опознан  жителями,   задержан  и  предан  в  руки
советского правосудия.  И через него стало известно о показаниях Стаховича и
какую роль в гибели "Молодой гвардии" сыграли Вырикова и Лядская.
     Над  могилами  павших  большевиков  и  "молодогвардейцев" их  товарищи,
оставшиеся в живых,  дали клятву отомстить за своих друзей.  На могилах были
сооружены временные памятники -  простые деревянные обелиски. На том из них,
что  воздвигнут над взрослыми подпольщиками,  написаны их  имена во  главе с
Филиппом Петровичем Лютиковым и  Бараковым,  а  на  гранях обелиска "Молодой
гвардии" написаны имена всех ее участников - бойцов, погибших за родину.
     Вот они, эти имена:
     Олег Кошевой,  Иван Земнухов,  Ульяна Громова,  Сергей Тюленин,  Любовь
Шевцова, Анатолий Попов, Николай Сумской, Владимир Осьмухин, Анатолий Орлов,
Сергей Левашов,  Степан Сафонов,  Виктор Петров,  Антонина Елисеенко, Виктор
Лукьянченко,  Клавдия  Ковалева,  Майя  Пегливанова,  Александра  Бондарева,
Василий Бондарев,  Александра Дубровина,  Лидия Андросова, Антонина Мащенко,
Евгений Мошков,  Лилия Иванихина, Антонина Иванихина, Борис Главан, Владимир
Рагозин,  Евгений Шепелев,  Анна Сопова,  Владимир Жданов,  Василий Пирожок,
Семен Остапенко,  Геннадий Лукашев,  Ангелина Самошина, Нина Минаева, Леонид
Дадышев,   Александр  Шищенко,   Анатолий  Николаев,   Демьян  Фомин,   Нина
Герасимова,   Георгий  Щербаков,  Нина  Старцева,  Надежда  Петля,  Владимир
Куликов,   Евгения  Кийкова,   Николай  Жуков,   Владимир  Загоруйко,   Юрий
Виценовский,  Михаил Григорьев,  Василий Борисов,  Нина  Кезикова,  Антонина
Дьяченко,  Николай Миронов, Василий Ткачев, Павел Палагута, Дмитрий Огурцов,
Виктор Субботин.

     1943-45-51 гг.


ПОДУМАЙ ОБО ВСЕМ ЭТОМ!

     Однажды   болгарская  девочка-школьница  написала   Александру  Фадееву
письмо, в котором спрашивала его о "Молодой гвардии".
     Фадеев ответил ей, что он "старался придерживаться жизни". Но дальше он
пишет,  что "Молодая гвардия" - все же роман, и, как во всяком романе, в нем
есть вымысел.  И,  как во всяком историческом романе на историческую тему, в
нем  вымысел и  история настолько переплетены,  что  трудно отделить одно от
другого.
     Эта характеристика очень важна для нас.  Тем более важна,  что она дана
самим автором книги.
     "Молодая гвардия" - не обычное литературное произведение.
     Это одновременно и  роман,  написанный рукой мастера,  и документальная
хроника летописца.  Еще не  раз будущий историк,  обращаясь к  годам Великой
Отечественной войны,  будет  перечитывать "Молодую гвардию",  находя  в  ней
драгоценные сведения о  героических эпизодах Краснодона и неумирающие образы
тех, кто отдал свои молодые жизни за родную землю.
     "Молодая гвардия" написана для  всех возрастов.  О  ней хочется сказать
словами Пушкина, посвященными стихам Жуковского:

     ... И внемля им, вздохнет о славе младость,
     Утешится безмолвная печаль,
     И резвая задумается радость.

     "Молодую гвардию" читает и тот,  кто сам сражался на полях войны против
немецких захватчиков.  Кто  до  сих  пор  помнит номер своего автомата.  Чьи
зарубцевавшиеся раны порой все еще побаливают в ненастный денек.
     "Молодую гвардию" читает и  тот,  чьи волосы уже в дни войны были густо
подернуты сединой.  Кто,  проводив  сына  на  фронт,  увозил  в  тыл  завод,
работавший на победу.
     Читает и перечитывает эту книгу старая мать, одна из тех, кто получил в
свое  время  роковое  известие.  Но  даже  материнская  "безмолвная  печаль"
просветляется,  когда с  фадеевских страниц глядят на  нее ясные глаза Олега
Кошевого.  Когда в  сердце звучит удивительное обращение Олега к материнским
рукам:  "...  Мама,  мама!  Я  помню руки твои с того мгновения,  как я стал
сознавать себя на свете...  Я помню,  как они сновали в мыльной пене, стирая
мои простынки... Я вижу, как сильной рукой своей т