народ не ошибается.
     В   цехе  в  непосредственном  подчинении  Филиппу  Петровичу  работало
несколько десятков человек.  И,  как бы Филипп Петрович ни отмалчивался, как
бы  скромно он ни держался,  люди-производственники не могли не видеть,  что
указания  Филиппа  Петровича,  высказываемые  походя,  как  бы  в  некоторой
неуверенности   или   растерянности  перед   трудностями,   идут   во   вред
производству.  Деятельность его  слагалась  из  мелочей,  каждая  из  них  в
отдельности не  была  заметна.  Но  время шло,  мелочи наслаивались одна  на
другую,  превращались в нечто большее, и Филипп Петрович тоже становился все
заметнее. Люди, окружавшие Филиппа Петровича, были в подавляющем большинстве
свои люди.  Он догадывался, что среди подчиненных ему немало людей, подобных
его хозяйке Пелагее Ильиничне.  Они все видят, сочувствуют ему, но не подают
об  этом виду ни  ему,  ни  другим,  ни  даже себе.  Но  для того чтобы быть
раскрытым, не нужно много подлецов - при случае достаточно и одного труса.
     Самой ответственной работой,  возложенной на мастерские, была работа по
восстановлению  крупнейшей  краснодонской  водокачки,  обслуживавшей  группу
шахт,  снабжавшей водой центральную часть города и самые мастерские.  Работа
по  ее  восстановлению была  возложена на  Баракова около двух  месяцев тому
назад, а он перепоручил ее Филиппу Петровичу.
     Несложная  эта  работа,  как  и  все  остальные,  производилась вопреки
здравому смыслу.  В водокачке была, однако, большая нужда. Господин Фельднер
несколько раз лично проверял работу и очень сердился на то,  что работа идет
медленно. Даже когда водокачка была готова, Филипп Петрович все не сдавал ее
в  эксплуатацию под  предлогом,  что  водокачка должна пройти испытания.  По
утрам все крепче ударяли морозы,  ранние в  этом году,  а вся система стояла
наполненная водой.
     К  концу  рабочего  дня  в  субботу  Филипп  Петрович пришел  принимать
водокачку.  Он все придирался к тому,  что бак и трубы дают течь, и с особой
тщательностью подвинчивал гайки и  краны.  Старший по  работам ходил за  ним
следом, видел, что все в исправности, молчал. Рабочие поджидали на улице.
     Наконец Филипп  Петрович вместе  со  старшим вышли  к  рабочим.  Филипп
Петрович вынул  из  кармана пиджака кисет и  сложенную по  размерам закрутки
газетку  "Новое  життя",  стал  молча  угощать  рабочих рубленым самосадом с
кореньем.  Оживившись,  они  потянулись к  табаку.  Даже самосад был  теперь
редкостью.  Курили гнилую смесь с  сеном пополам,  -  табак этот повсеместно
называли "матрац моей бабушки".
     Они молча стояли возле водокачки, курили. Рабочие изредка вопросительно
поглядывали то на старшего, то на Лютикова. Филипп Петрович бросил недокурок
на землю и придавил его сапогом.
     - Ну,  теперь,  кажется,  все,  шабаш,  -  сказал он. - Сегодня, видно,
сдавать работу уже некому: поздно. Обождем до понедельника...
     Он почувствовал,  как все посмотрели на него в некоторой растерянности:
даже с вечера уже сильно морозило.
     - Воду бы спустить, - неуверенно сказал старший.
     - Зима, что ли? - строго сказал Филипп Петрович.
     Ему очень не хотелось встречаться со старшим глазами,  но невзначай это
получилось.  И  Филипп Петрович понял,  что  старший тоже все понял.  Должно
быть,  поняли и все остальные,  такая вдруг образовалась неловкость.  Филипп
Петрович, владевший собой, сказал небрежно:
     - Пошли...
     И они в глубоком молчании пошли от водокачки.
     Об  этом  и  вспомнил Филипп Петрович,  когда открыл форточку и  увидел
густой иней на почерневших от мороза листьях подсолнухов и тыкв.
     Как  и  предполагал  Филипп  Петрович,  вся  бригада  поджидала  его  у
водокачки.  Можно было и не говорить ему,  что трубы раздулись,  полопались,
вся система пришла в негодность, все нужно было начинать сначала.
     - Жаль...  Да  кто  ж  бы  мог думать!  Такие морозы!  -  сказал Филипп
Петрович.  -  Что  ж,  не  будем падать духом.  Трубы надо сменить.  Нет их,
правда, нигде, да постараемся найти...
     Все  смотрели на  него с  робостью.  Он  понял,  что все уважают его за
смелость и все страшатся того,  что он сделал, и, еще больше того, страшатся
его спокойствия.
     Да, люди, с которыми работал Филипп Петрович, были свои люди. Но доколе
же можно испытывать судьбу?
     По установленному между ними неписаному порядку взаимоотношений Бараков
и  Лютиков никогда не  встречались вне работы,  чтобы ни у  кого и  мысли не
могло возникнуть не только о  их дружбе,  а даже о возможности их общения на
почве внеслужебных отношений.  Если  нужно было  срочно поговорить,  Бараков
вызывал Филиппа Петровича в  кабинет,  а  перед Филиппом Петровичем и  после
него  обязательно вызывал и  других  начальников цехов.  На  этот  раз  была
настоятельная потребность в том, чтобы поговорить.
     Филипп  Петрович прошел  в  свою  конторку при  цехе,  бросил  на  стул
свернутый халат,  который он все время носил под мышкой, снял кепку, пальто,
пригладил  седые  волосы,  поправил  расческой  свои  коротко  подстриженные
жесткие усы и пошел к Баракову.
     Контора мастерских помещалась в небольшом кирпичном доме во дворе.
     В  отличие от большинства учреждений и  частных жилищ в  Краснодоне,  в
которых с  наступлением холодов стало холоднее,  чем  на  улице,  в  конторе
мастерских было так же тепло,  как во всех учреждениях и домах, где работали
и  жили немцы.  Бараков сидел в  своем теплом кабинете в суконной просторной
блузе  с  отложным  широким  воротом,   из-под  которого  выглядывал  хорошо
отглаженный голубой воротничок,  подвязанный ярким галстуком. Бараков сильно
похудел и загорел, и это еще больше молодило его. Он отрастил волосы и взбил
себе спереди волнистый кок. Этим взбитым коком волос и ямочкой на подбородке
и в то же время таким ясным,  прямым и смелым взглядом больших глаз и плотно
сжатыми полными губами приметно сильной складки он  действительно производил
на людей, в нынешней обстановке, двойственное впечатление.
     Бараков сидел в  своем кабинете и решительно ничего не делал.  Он очень
обрадовался Лютикову.
     - Знаешь  уже?   -   спросил  Филипп  Петрович,   садясь  против  него,
отдышиваясь.
     - Туда ей и дорога! - Улыбка чуть тронула полные губы Баракова.
     - Нет, я про сводку.
     - Тоже знаю... - У Баракова был свой радиоприемник.
     - Ну,  и  як же це воно буде у  нас на Украини?  -  с  усмешкой спросил
Лютиков.
     Русский человек,  выросший в  Донбассе,  он иногда позволял себе этакую
вольность.
     - А ось як, - в тон ему ответил Бараков. - Будем готовить всеобщее... -
Бараков обеими  руками  сделал  широкое круглое движение,  так  что  Филиппу
Петровичу  стало  совершенно ясно,  какое  такое  "всеобщее" будет  готовить
Бараков.  - Как только наши подойдут... - Бараков неопределенно повертел над
столом кистью руки и подвигал пальцами.
     - Точно... - Филипп Петрович был доволен своим напарником.
     - К завтрему я тебе весь план принесу...  Задержка у нас не в детках, а
в палочках-стукалочках да в конфетках... - Бараков случайно сказал в рифму и
засмеялся. Речь шла о том, что людей найдется достаточно, но мало винтовок и
патронов.
     - Скажу ребятам, чтобы приналегли, - они достанут. Дело не в водокачке,
- сказал Филипп Петрович, внезапно переходя к тому, что на самом деле больше
всего волновало его.  -  Дело не в ней. А дело в том... Ты и сам понимаешь в
чем.
     На переносье у Баракова обозначалась резкая морщина.
     - Знаешь,  что я тебе предложу? Давай я тебя уволю, - твердо сказал он.
- Придерусь к тому, что ты водокачку разморозил, и уволю.
     Филипп Петрович задумался: действительно, мог быть и такой выход.
     - Нет,  -  сказал он через некоторое время.  - Спрятаться мне некуда. А
если бы и было куда,  - нельзя. Сразу все поймут, и тебе - каюк, а с тобой и
другим. Потерять такое положение, как наше теперь, - нет, это не подойдет, -
решительно сказал он. - Нет, будем смотреть, как там у наших на фронте. Если
наши быстро пойдут,  начнем работать на немцев с  таким пылом и жаром,  что,
ежели кто в чем нас и подозревал,  сразу увидит,  что ошибся; немцам худо, а
мы стараемся! Все равно все нашим достанется!
     Необыкновенная  простота  этого  хода   в   первое  мгновение  поразила
Баракова.
     - Но  ведь если фронт подойдет,  поставят нас на  ремонт вооружения,  -
сказал он.
     - Если фронт подойдет, мы бросим все к чертовой матери и - в партизаны!
     "Силен старый!" - с удовольствием подумал Бараков.
     - Надо второй центр руководства создать,  -  сказал Филипп Петрович,  -
вне мастерских,  без нас с тобой,  вроде про запас.  - Он хотел было сказать
какое-нибудь утешительное, полушутливое замечание, вроде: "Он, конечно, и не
понадобится, этот центр, да береженого..." и так далее, но почувствовал, что
не нужно этого ни ему,  ни Баракову, и сказал: - Люди у нас сейчас с опытом,
а в случае чего отлично справятся и без нас с тобой. Верно?
     - Верно.
     - Придется райком созвать.  Ведь мы ж с тобой созывали его еще до того,
как немцы пришли. Где ж внутрипартийная демократия? - Филипп Петрович строго
взглянул на Баракова и подмигнул.
     Бараков засмеялся. Райком они действительно не созывали, потому что его
почти невозможно было созвать в условиях Краснодона. Но все самое важное они
решали, только посоветовавшись с другими руководящими людьми в районе.
     Возвращаясь через  цех  к  себе  в  конторку,  Филипп  Петрович  увидел
Мошкова, Володю Осьмухина и Толю Орлова, - они работали у соседних тисков.
     Делая вид,  что проверяет работу, Филипп Петрович пошел вдоль длинного,
в  половину протяжения цеха,  стола у  стены,  за  которым работали слесари.
Ребята,  только что беспечно курившие и  болтавшие,  для приличия взялись за
напильники.
     Когда  Филипп Петрович подошел ближе,  Мошков поднял на  него  глаза  и
сказал вполголоса, со злой усмешкой:
     - Что, гонял?
     Филипп Петрович понял,  что Мошков уже знает о водокачке и спрашивает о
Баракове.  Мошков,  как и другие ребята,  не знал правды о Баракове и считал
его немецким человеком.
     - Не  говори...  -  Филипп Петрович покачал головой,  как если бы он на
самом деле только что получил разнос.  - Как дела? - спросил он, склоняясь к
тискам Осьмухина,  будто рассматривая деталь,  и  тихо сказал сквозь колючие
усы: - Олега ко мне сегодня ночью, как тогда...
     Это  был  еще  один уязвимый пункт в  подпольной организации Краснодона
"Молодая гвардия".


     Глава пятьдесят вторая

     Чем  явственнее обозначались успехи  Красной  Армии  уже  не  только  в
районах Сталинграда и  на Дону,  а  и на Северном Кавказе и в районе Великих
Лук,  тем  шире  размахивалась  и  становилась  все  отчаянней  деятельность
"Молодой гвардии".
     "Молодая гвардия" была уже большой, разветвленной по всему району и все
растущей организацией,  насчитывавшей более ста  членов.  И  еще больше того
было у нее помощников.
     Организация росла и  не  могла не расти,  потому что она развивала свою
деятельность.  В  конце концов она  к  этому была призвана.  Правда,  ребята
чувствовали;  что стали как-то заметней по сравнению с  тем временем,  когда
начинали свою деятельность.  Но что же делать, - в известном смысле это было
неизбежно.
     Но чем шире развертывались деятельность "Молодой гвардии",  тем все уже
сходились  вокруг  нее  крылья  "частого  бредня",  заброшенного  гестапо  и
полицией.
     На одном из заседаний штаба Уля вдруг сказала:
     - А кто из нас знает азбуку Морзе?
     Никто не спросил,  зачем это надо,  и никто не пошутил над Улей.  Может
быть,  впервые за все время их деятельности члены штаба подумали о том,  что
они  ведь могут быть арестованы.  Но  это было мимолетное раздумье.  Ведь им
пока ничто не угрожало.
     И именно в этот период Олег был вызван для личной беседы с Лютиковым.
     Они так и не виделись с той первой встречи и нашли друг в друге большие
перемены.
     Филипп Петрович еще  больше поседел и  как-то  еще  поширел,  раздался.
Чувствовалось,  что это не  от  здоровья.  Во  время их  разговора он  часто
вставал и  делал несколько шагов по  комнатке взад-вперед.  Олег  слышал его
дыхание,  -  должно  быть,  Лютикову тяжело было  носить свое  большое тело.
Только глаза Филиппа Петровича смотрели все  с  тем  же  строгим выражением,
никакой усталости не чувствовалось в них.
     А Лютиков заметил, что Олег вырос, вырос даже физически. Это был совсем
взрослый парень, в лучшей своей поре. Черты скуластого лица его точно глубже
легли, определились, и только в больших глазах его и где-то в складке полных
губ нет-нет и возникало прежнее мальчишеское выражение,  особенно когда Олег
улыбался.  Но  в  эту встречу он находился больше в  состоянии задумчивости,
сидел ссутулившись, вобрав голову в плечи, и на лбу его обозначались широкие
продольные складки.
     Филипп Петрович подробно,  пытливо,  по нескольку раз возвращаясь все к
тому же,  расспрашивал его о  старых и  о вновь создаваемых группах "Молодой
гвардии",   требовал  фамилии,   характеристики.   Чувствовалось,   что  его
интересует не столько внешняя сторона дела,  о  которой он хорошо знал через
Полину Георгиевну,  сколько внутреннее положение в организации,  а особенно,
как Олег видит свою организацию и как понимает положение дел в ней.
     Филиппа   Петровича  интересовало,   насколько  широкий   круг   членов
организации знает друг  друга,  как  осуществляется связь штаба с  группами,
связь и взаимодействие между группами. Он вспомнил операцию по разгону скота
и  долго  расспрашивал,  как  технически штаб  извещал группы о  предстоящей
операции,  как  внутри группы ее  руководитель извещал ребят и  как  они все
сходились.  Его  интересовали и  более  обыденные  мероприятия  -  например,
расклейка листовок, - и тоже главным образом со стороны связи и руководства.
     Повторим, что особенность разговора Филиппа Петровича с любым человеком
состояла в том, что он всегда давал возможность высказаться и не торопился с
выражением собственного мнения.  Он никогда не подделывался под собеседника,
а у негр само собой получалось так,  что он со старым и малым говорил, как с
равным.
     Олег  чувствовал  это.  Филипп  Петрович  разговаривал  с  ним,  как  с
политическим руководителем, прислушивался к его мнению. В другое время такое
отношение к  нему счастливой гордостью наполнило бы сердце Олега.  Но теперь
он  чувствовал,  что  Филипп Петрович не  совсем доволен "Молодой гвардией".
Филипп Петрович расспрашивал его и вдруг вставал и начинал ходить,  что было
так ему несвойственно.  Потом он уже и не спрашивал,  а только ходил. И Олег
тоже замолчал. Наконец Филипп Петрович тяжело опустился на стул против Олега
и поднял на него свои строгие глаза.
     - Выросли вы:  организация выросла,  и  сами выросли,  -  сказал Филипп
Петрович,  -  это хорошо.  Пользу приносите большую. Народ вас почувствовал,
придет время, он вам скажет доброе слово. А я скажу, что у вас неладно... Ни
одного человека не принимайте больше в  организацию без моего разрешения,  -
хватит!  Сейчас время  такое,  когда даже  самый робкий и  ленивый будет вам
помогать, не обязательно ему быть в организации. Понятно?
     - Понятно, - тихо сказал Олег.
     - Связь...   -   Филипп  Петрович  помолчал.  -  Кустарно  у  вас  дело
поставлено.  Уж больно много беготни друг к другу, из квартиры в квартиру. А
больше всего вокруг твоей квартиры и  Туркенича.  Это  опасно.  Если  бы  я,
скажем,  был простой житель на твоей улице,  и то бы заметил: с чего это изо
дня в день,  а то и в ночь, когда и ходить-то не полагается, бегают и бегают
к  вам ребята и  дивчата?  Чего это они так бегают?  Вот так бы  я  подумал,
простой житель.  Ну,  а  ведь те  вас  ищут,  они и  подавно обратят на  это
внимание.  Вы народ молодой,  иногда, поди, собираетесь и не для политики, а
просто так,  погулять?  -  с  добродушной и  немножко хитрой улыбкой спросил
Филипп Петрович.
     Олег смутился, улыбнулся и кивнул головой.
     - Не годится. Придется малость поскучать. Наши придут, - отвеселимся, -
сказал Филипп Петрович очень серьезно.  -  Штаб и тот собирать пореже. Время
пришло военное.  Есть у вас командир, комиссар, - работайте, как на фронте в
боевой обстановке.  А  связь придется поставить на уровне вашей организации.
Хорошо бы вам придумать такое место, куда бы каждый мог приходить свободно и
никто бы этому не удивлялся. Что теперь в клубе имени Горького?
     - Пустой стоит, - сказал Олег. Он вспомнил, как клеил листовки на стене
клуба и чуть не попался "полицаю". "И давно ж это было!" - показалось ему. -
Он ни под учреждение, ни под жилье не годится, вот и стоит пустой, - пояснил
Олег.
     - А вы обратитесь к начальству и сделайте из него заправский клуб.
     Олег некоторое время помолчал, и на лбу у него собрались складки.
     - Не понимаю, - сказал он.
     - И  понимать нечего:  клуб для  молодежи,  для населения.  Организуйте
ребят,  дивчат,  далеких от  политики,  кто  думает  только о  развлечениях,
скучает,  создайте  инициативную группу  с  вашим  участием  и  обратитесь к
господину бургомистру,  чтобы  разрешил занять  здание  под  клуб.  Скажите,
хотим,  дескать,  культурно обслуживать население в  духе нового порядка.  И
просто пусть,  мол,  ребята танцуют,  а  то они зря болтаются и только мысли
вредные в голову приходят!  Сам-то этот подлец, конечно, ничего не решит, да
он у начальства спросит.  Могут разрешить.  Они же сами от скуки подыхают, -
сказал Лютиков.
     С  присущей  ему  не  по  возрасту  -   не  мелкожитейской,  а  большой
практической -  сметкой Олег  сразу сообразил,  что  в  клубе можно устроить
своих ребят из штаба и через них держать связь с руководителями пятерок.  Но
возможность  быть  вовлеченным  помимо  своей  воли  в   мир,   который  был
античеловечен,  возможность какого бы  то ни было соучастия в  омерзительных
делах  этого чуждого мира  смутила совесть Олега.  Самим утверждать в  людях
подлейшие нравы или хотя бы даже косвенно способствовать этому...  Нет,  все
что угодно,  только не это! Он молча склонил голову, не в силах взглянуть на
Филиппа Петровича.
     - Так я  и думал,  -  спокойно сказал Лютиков.  -  Не понял!  А если бы
понял,  большой подарок сделал бы  ты и  мне и  всей организации.  -  Филипп
Петрович встал и сделал несколько тяжелых шагов по комнате.  -  Мальчишка, а
боишься...  запачкаться... Кто чист, тот не запачкается! И какие у них там к
черту агитаторы? Лишний громкоговоритель поставят в клубе, так он и без того
кричит.  Надо так сделать,  чтобы клуб этот был в наших руках. Наша агитация
будет негромкая,  а сильнее их агитации. Скажу откровенно, что и мы к вашему
делу маленько примажемся.  Правда,  так,  что  вы  и  не  заметите,  за  это
извините. А программу вы будете делать нейтральную. Если ты напустишь на это
дело таких ребят,  как  Мошков,  Земнухов или  Осьмухин,  а  еще  лучше Любу
Шевцову, - они тебе все это дело организуют.
     И долго еще старый Лютиков убеждал своего юного товарища,  даже и после
того как Олег согласился с ним.  Олег уже и не рад был, что поддался ложному
чувству.
     - Я  к тому говорю,  что товарищи твои скажут тебе то же самое,  что ты
мне сказал. Так чтобы ты знал, что отвечать, - говорил Лютиков. И все учил и
учил Олега.
     Заручившись поддержкой администрации шахты  No  1-бис,  Ваня  Земнухов,
Мошков и  две девушки,  не  имевшие отношения к  "Молодой гвардии",  пошли к
бургомистру  Стаценко.   Они  действительно  представляли  группу  молодежи,
которую удалось сколотить на этот случай.
     Стаценко принял их в  нетопленном и грязном помещении городской управы.
Он,  как всегда,  был пьян.  Выложив на  зеленое сукно свои маленькие руки с
набухшими пальцами,  Стаценко неподвижно смотрел на Ваню Земнухова,  который
был  скромен,   учтив,   витиеват